— Вы встречались с лидером французского правоконсервативного «Национального фронта» Марин Ле Пен. По вашему мнению, насколько изменится политическая ситуация в Европе, если она станет президентом Франции? Вообще, какое она на вас произвела впечатление?
— Госпожа Ле Пен, так же, как и ее отец, бывший лидер «фронта» Жан-Мари Ле Пен, читали мою «Мечеть», публично ее одобряли. Поведаю не о впечатлении, а лучше о тех словах, что я сказала ей при личном знакомстве: «Мадам, сейчас я пожимаю руку президенту Франции!» И, кстати, с приходом к власти Дональда Трампа шансы Марин Ле Пен основательно возросли. Уповаю, что что-то меняется в нашем мире, меняется к лучшему.
— Но почему же все-таки монархия лучше республики?
— Мои персонажи часто цитируют философа Павла Каштанова. Повторю его формулировку. Наша цивилизация породила только три возможных политических строя. Это монархия, республика, тоталитаризм. При последнем люди поклоняются одному человеку, кумиру. Вспомним массовый психоз вокруг личности Сталина, кровавую тризну его похорон… Христианам же заповедано кумира не творить. Да и кроме того — мир, сконцентрированный вокруг кумира, зыбок. Он рушится с его смертью. Будь то Александр Македонский, Бонапарт либо Сталин-Джугашвили. Иногда их детище на несколько десятилетий переживает их, да и то не всегда. Крушение неизбежно.
Республики прочнее и комфортнее для жизни, спору нет. Но там, где отсутствует нобилитет крови, воцаряется нобилитет денег. Снова кумир, Златой Телец. Каштанов называет такую власть «тельцекратией». Это неблагородный мир, а неблагородство неустойчиво на свой лад. Мир неблагородства уж слишком материальный. А когда человек лишен высших ценностей, достаток не спасает. Он суицидален, он развратен, он не готов сражаться за свою страну перед угрозой того же ислама, что мы и видим.
Но монарх — не кумир. Монарх просто предстоятель перед Богом за свой народ. Монархия не знает ни нищеты и произвола, присущих тоталитаризму, ни сытой бессмысленности жизни, лишенной таких понятий, как верность и честь. Тоталитаризм возвеличивает единственного человека, возвышающегося над бесправным муравейником рабов, тельцекратия возвеличивает каждого человека, провозглашая наши грешные воззрения мерилом и абсолютом, и только монархия, уважая человека, развернута к Богу. Это очень кратко, конечно. Более убедительно и полно — читайте Каштанова.
— Честно: вы верите в возможность монархической реставрации в России и Франции?
— Мне некогда верить. Я над этим работаю, в меру моих скромных сил. Очень надеюсь, что в этом году во Франции выйдет мой роман «Лилея». Ну а здесь моя новая книга только начала свой путь.
— Но ведь большевики постарались, пресекли все возможные прямые линии рода Романовых. В вашем романе воцарился отпрыск ветви Михайловичей, которого на самом деле никогда не было. А в реальности ни один из ныне живущих Романовых не имеет бесспорных прав на престол. И из кого в таком случае выбирать царя?
— Как-то мы разговорились о возможных механизмах возвращения монархии с ныне покойной писательницей Юлией Вознесенской. Юлия Николаевна была мудрым человеком. Она сказала так: «Что мы гадаем? Господь управит. Придет день, когда нам, неразумным, все сделается понятным. Главное — постараться быть к тому готовыми».
— Как вы стали монархисткой и антикоммунисткой? Дело в происхождении, воспитании?
— Монархисткой я была не с детства, это сознательный выбор юношеских лет. А вот атмосфера семьи, конечно, наложила свой отпечаток на формирование личности. Советская власть причинила нам много зла. Кстати, я показываю свою семью в книге именно как самую обычную русскую семью. Мы с большими надеждами вступали в ХХ век. Он же принес нам смерть, кровь, нищету, поражение в правах. Двое старших братьев моего отца (известный палеонтолог Петр Чудинов. — П.В.), Сергей и Василий Константиновичи, очень талантливые люди, не смогли получить высшего образования как сыновья расстрелянного отца. Отец и самый младший, Николай, попали в университет лишь потому, что после войны стало чуть полегче. Наши трудности, наше горе — это надлежит множить на многие тысячи. В своем роде мы вполне типичны. Таких семей было много — не слишком богатых и знатных, но талантливых, деятельных, созидающих. Что с ними сталось? По сути, я родилась на свет случайностью, если бы деда убили до рождения отца — не было бы и меня. А еще не было бы важных палеонтологических отцовских открытий. Верьте не верьте, но уже годам к одиннадцати я была убежденной антикоммунисткой. (До этого родителям еще удавалось уберечь меня от политики). В четырнадцать — отказалась вступать в комсомол. В том же возрасте начала писать «в стол». Но это, конечно, еще была сущая графомания. А к двадцати у меня были уже весьма неплохие белогвардейские стихи, мое стихотворение «Молитва в разоренном храме» читали в Париже потомки белоэмигрантов.
— Чем, по вашему мнению, вызвана нынешняя массовая ностальгия по советским временам?
— Я абсолютно уверена в том, что это происходит не случайно и не само. Рассудим здраво: будь мы с вами самыми оголтелыми врагами нашей страны — «вложились» бы мы в нынешних российских «либералов»? Они и сами по себе карикатурны, да еще память о девяностых страшных годах… Ну, кого за собой поведут Шендерович и Ахеджакова? А вот, особенно если власти еще пару раз «чуть-чуть» урежут пенсии, да убавят бесплатного медицинского обслуживания, да проведут сокращения и все это на фоне откровенного бешенства нуворишей, чумного пира — ну что может эффективнее вывести людей на «майдан», как ни красное знамя? «Что можно было купить на рубль?», «большевики дали справедливость», «квартиры были бесплатны»… Ну вы это все сами в сетях видите. Я не думаю, что враги России глупее меня. Я полагаю, что у нас майдан может быть только красным. СССР, по которому тоскует не видавшая его молодежь, от этого назад не вернется, конечно. Под коммунистические лозунги сегодня возможен лишь передел собственности, погружение страны в хаос, с возможной далее потерей территорий. А из хаоса никогда нельзя подняться без колоссальных потерь. Мне не нравится раздувание этой ностальгии, очень не нравится.
— Вы не верите в конечное примирение «белых» и «красных»?
— Почему же не верю? Верю и уповаю. Просто оно должно произойти на основе нравственной оценки событий и персоналий. А такая оценка невозможна без просвещения народных масс. Парадоксально: мы живем в информационную эпоху, а о «штурме Зимнего», которого не было, до сих пор говорят даже тележурналисты. Невежество — самая большая преграда на пути к общественному примирению. Кстати, я знаю немало людей с красными предками, которые сделали белый выбор. Противоположное мне не встречалось, если, конечно, не считать «белым» Гайдара, прыгнувшего в антикоммунисты прямиком из редакции журнала «Коммунист». Таких было много в девяностые, но это не выбор, а просто беспринципность.
— Во всяком случае, положительные исторические примеры есть: в Испании франкисты примирились с республиканцами, а в США — южане с северянами…
— С двух сторон была хоть какая-то добрая воля. Мы же наблюдаем ее полное отсутствие у противной стороны. В ситуации вокруг столичного метрополитена все проступило слишком явно. Мы предлагали переименовать станцию «Войковская» (названную в честь большевика Петра Войкова, участника убийства царской семьи. — П.В.) в честь космонавта Владислава Волкова. Ну чем не идеальная общенациональная фигура? Мы же не в честь Коверды (белоэмигранта — убийцы Войкова. — П.В.) станцию предлагали назвать, хотя я бы с удовольствием. Но мы пошли навстречу. Волков — молодой ученый, герой, трагическая гибель. К тому же и жил рядом. Кто же может быть против? Не мы. Вы так кричите — «Советская власть — это космос!!!» Но господа товарищи, мы же не против космоса. Мы готовы принять все достижения ХХ века — кроме палаческих и богомерзких. Сойдемся на Волкове — ему обе стороны смогут возложить цветы! Но нет, оказалось, что советская власть — это никак не космос. Это детоубийство, убийство девушек и невинных людей. Мы не требовали признания оппонентами святости Августейшей семьи. Мы всего лишь хотели заменить ее убийцу на космонавта. Так о чем далее говорить с этими людьми?..
— Суд в Петербурге постановил демонтировать памятную доску адмиралу Александру Колчаку на доме, где он жил. Адмирал занимает одно из центральных мест в мире вашего только что вышедшего романа. Вам не показалось это злой иронией судьбы?
— Нет. Это в очередной раз показало мне, что у меня, как у писателя, есть историческое чутье. Кстати, есть хорошие писатели и не наделенные этим свойством, у каждого свои достоинства. Но у меня чутье безусловное. Смотрите, сколько всего произошло одновременно с романом. Католическая тема у нас не в моде, это естественно, страна православная. Но тут: встреча на Кубе Папы Франциска и Патриарха Кирилла, оживление интереса общества к теме, споры. Трампа не должны были избрать, но избрали. Сильно полагаю, что ряд коллег деятельно трудился над произведениями, где чудовище в женском облике, то есть, Хиллари, тянется к ядерной кнопке и тому подобное. Кто их теперь издаст? Впервые за долгие годы — в обществе положительный интерес к США. Оправдан он или нет — вопрос другой, но он положителен. А сейчас — идет атака, бешеная атака на Адмирала. Мы как раз сегодня говорили с друзьями — что именно на него, это закономерно. Атака пошла — моя книга ей ответит.
— Вы настаиваете, чтобы название вашего романа писали через «ять». По-вашему, следует отказаться от всех нововведений, которые появились в нашей стране после 1917 года?
— Я не настаиваю, просто это и есть его название. Через «е» русские могут быть только «Побежденными». Кстати, так и назывался роман Ирины Головкиной (Римской-Корсаковой), с которым мое название вступает в разговор. О каждом нововведении — разговор особый, «все» — это уж слишком обще. Но «старая» орфография, конечно, красивее и интереснее, новая обедняет своих носителей.