Похоже, в названиях обоих романов содержится горькая ирония: «То, что мертво, умереть не может». Родиться тоже. И очень сильно написанный финал «Смерти экзекутора» (фактически, кульминация, если рассматривать трилогию как один обширный роман) эту мысль лишний раз подчёркивает. Крошка, впавшая в отчаянье от того, что «по долгу службы» убила своего сына от вождя оборотней-арнов, вновь ментально подчиняет Сергея и зверски истязает его в безумной надежде превратить в своё подобие (как ни удивительно, частично ей это удаётся — измученная жертва получает некоторые эмпатические способности). Однако насильно экзекутором сделать нельзя — может быть, единственный элемент свободы воли, существующий в этом мире. В конечном итоге, всегда и везде человек САМ подписывает договор с дьяволом…
Впрочем, как выясняется, настоящий смысл крошкиной эскапады в другом — таким образом она совершает преступление перед Империей, после которого у Джи нет иного выхода, кроме как дать ей умереть окончательно. Что он и делает — в своей манере истинного «отца лжи» этого мира: «душа» перерезавшей себе горло Крошки сохраняется в магическом кристалле до лучших времён.
«Он назвал тебя плохо умершим трупом»…
Императорский эксперимент продолжается.
В последней главе мы точно узнаём то, на что раньше уже были намёки: против Джи плетётся изощрённый заговор во главе с теневым кукловодом — очередной роковой и неуравновешенной бессмертной дамой. Буду следить за развитием этой вселенной с большим интересом. Надеюсь, Джи в третьей книге будет побольше — во второй этот интереснейший персонаж, на мой взгляд, присутствовал недостаточно.
Подытоживая, должен констатировать, что, несмотря на недостатки текста (встречаются куски канцелярита, просто затянутые описания, не вполне решены проблемы композиции, и так далее), мы имеем дело с примечательным литературным явлением, впечатляющим образцом того, что раньше называлось «научной фантастикой», а теперь уж и не знаю, как это обозначить.
Рецензии на романы. Дарья Тоцкая, Яна Титова, Татьяна Минасян, Рейнмастер
Затерянный в Серебряном море
Рецензия на роман Дарьи Тоцкой «Море Микоша». Москва, «Де`Либри», 2020
Жан Кокто определял цикл Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» как «роман-река». Не дерзая равняться с классиками, я всё же назвал бы книгу Дарьи Тоцкой «роман-море». Собственно, она так и называется. Причём, слово «море» тут имеет множество значений. Это море жизни, в котором плывёт, куда ныряет и где порой тонет главный герой. Это море человеческого сознания, чувств и эмоций — любви, вины, страдания, страха, надежды — состояний, которые герой проходит на протяжении повествования. Это море — мир: не только затерянное в Карпатах село, старинный Ужгород — Унгвар, далёкий берег турецкий, где герой оказывается в финале, но и все горы, города и моря под вечными звёздами.
И ещё это культурное море и море коллективного бессознательного, архетипов — мифов, традиций, обычаев народа гуцулов, их Серебряных гор. Архетипов порой тёмных, даже пугающих, но ведь зиждутся они на древнейших культурных пластах, уходящих во времена незапамятные. Приходит осознание, что всякие мольфары и чугайстеры — не попсовая экзотика для скучающей публики, а манифестации хтонической бездны.
Вообще, по множеству этнических реалий, местных слов и выражений книгу можно было бы назвать «Малой гуцульской энциклопедией». Это очень интересно для интересующихся этнографией читателей, но, к сожалению, часто затрудняет чтение незнакомыми словами и необходимостью отправляться за их объяснением к примечаниям.
Но речь не только о гуцулах: на страницах романа возникают тени мифологем множества народов и цивилизаций, сгинувших в пучине веков. Древнейшие образы Великой Матери и сакрального кузнеца, библейские — Змий и плоды познания в райском саду, апокалиптические Конь блед и Жена, облачённая в солнце. Даже богиня-корова Хатхор-Иштар или индейские бесы-союзники, введённые в общечеловеческий культурный оборот Карлосом Кастанедой.
«Море Микоша» — это и море текста, глубокого и обильного, по которому неторопливо плывет корабль читательского восприятия. Правда, иной раз он попадает в опасные водовороты или заплывает в глухие мрачные бухты, но потом вновь уносится течением словес в просторы авторской фантазии. Читатель, словно чётки, неторопливо перебирает бусины удивительных, подчас нелепых, местами отталкивающих, но всегда исполненных скрытого смысла историй, переданных языком напевным и слегка потусторонним — словно призрачный голос поёт на неведомом языке в тёмном заброшенном храме.
«И обратилось полотнище белым конем, что переступал псовыми лапами, не вязнувшими в топях. В гриве колосились злые травы и редкие бутоны белены, а лицо (лицо коня), почти человеческое, — светилось чертовой лампадой и отчего-то напоминало старика, задушенного в постели собственными безрадостными думами; глаза изначально были прикрыты, но когда чудище широко открыло их, то в небе разом взошло на две луны больше, чем обычно».
Порой трудно продираться сквозь излишне усложнённые и велеречивые, хотя иногда потрясающе сочные и точные, а иногда пронзительно поэтичные словесные конструкции. Но читателя раз за разом ждёт награда за его труды — ощущение прикосновения к оригинальной прозе.
«Он зашел и осел с тем видом, с каким на последнем слоге одновременно задувают свечу и выдыхают молитву».
«Сами собой на деревьях червивели яблоки, опадая в садах мерным стуком не вызревших надежд».
Часто хочется остановиться и внимательно изучать такие фразы, словно изящную резную вещицу, удивляясь прихотливым узорам.
Что же касаемо жанра «Моря Микоша», то он трудноопределим. Это и магический реализм, и интеллектуальный хоррор, и роман взросления, и роман-путешествие, и историческая повесть. В нём ощущаются самые разные литературные влияния — от тёмных видений Гоголя до мрачной эпичности Маркеса и изломанного хаоса Алена Роб-Грийе. При этом суть произведения Тоцкой идеально укладывается в мифологическую канву, раскрытую ещё Джозефом Кэмпбеллом — поиски отца и всё, что к этому прикладывается.
Вообще, кажется, что автор, подобно Джойсу, ставил целью создать некий современный эпос, включив в него сюжеты и персонажей древней мифологии. Задача грандиозная, трудновыполнимая. Потому, наверное, местами нагромождение смыслов вредит повествованию, затмевает сюжет, и так не слишком чётко намеченный. Многие вплетённые в повествование события являются даже не его частью, а некими символическими актами, призванными выявить авторскую сверхидею.
Надеюсь, в последующих произведениях автор избегнет соблазна охватить не охватываемое под одной обложкой, не станет пытаться выплеснуть на страницы одной книги весь свой внутренний мир.
Но всё же главный герой — Микош Ракоци, не просто идея или фольклорная функция. Он — типичный байронический герой, со своей драматичной историей, тёмными воспоминаниями и чёрным альтер эго именем Ниц. Причём помещён герой во времена, близкие к жизни самого Байрона и уж во всяком случае в те, когда такой типаж имел наибольшую популярность в литературе. Однако на деле Микош на сто процентов персонаж литературы современной, его суть «печального демона» укутана множеством слоёв причудливых смыслов — модернистских, постмодернистских и даже пост-постмодернистских.
И пространство, в котором он существует и действует, не менее сложно и странно. Его родное село Глыбоке (морское дно?) — своеобразный карпатский Твин Пикс, где простые добрые люди сплошь и рядом оказываются вовсе не простыми и не добрыми, где рядом с однообразной жизнью грешных людей, на совершенно равноправной основе существует мир нави, и стоит выйти из родной гражды в горный лес, как окажешься в жутковатом континууме оживших легенд и мифов. Где по праздникам деревню посещают двусмысленные святые, а потусторонние существа приходят на службу в храм. Где герой спокойно является на страшный пир мертвецов и доверительно беседует там с покойной бабушкой. Где словно неведомо чья воля переносит его то в волшебный лес, то в зачарованный сад, то на мрачную ритуальную гагаузскую свадьбу, то в славный град Унгвар, откуда он, подобно гоголевскому Вакуле или булгаковской Маргарите, посредством нечистой силы несётся по небесам на «сырном конике» в своё трагическое прошлое.
Ибо со временем в романе Тоцкой происходят те же удивительные вещи, что и с пространством — оно свободно перетекает из эона в эон, повторяются одни и те же события, показанные с разных точек зрения. И кажется, что флешбеки эти возникают не в памяти героя, а что он сам перемещается во времени. Начинаешь подозревать, что события романа вообще происходят одновременно, а это заставляет вспомнить о библейском начале и конце времён, авестийском Зерване и прочих концепциях пространства-времени, плоть до Эйнштейна. Но это уже материал для более масштабного исследования, чем краткая рецензия.
И что же символизирует это невероятно сложное, пёстрое, хаотичное море смыслов?.. Мне кажется, автор отвечает на этот вопрос в самом начале:
«А Бог — это море. Вот оно раскинулось переменчивое, вчера еще теплое, а сегодня — студеное. Будто руки женщины, сошедшей в зимний погреб, занавешенный колышущимся волнами тканым пологом, а за ним покоится почти мертвое, застывшее в каком-то безнадежном ожидании квашное и посолы, и все это ждет извечно одного дня в году — Велико́дня, и часа, когда все воскреснет, все грехи будут прощены, и каждый любим будет всеми и ни за что».
Но не были ли странствия героя пустыми мечтаниями, аспектом мировой иллюзии, подобно прустовской погоне за временем? «Любой путь ложный, который не ведет к мечте», — сказано в романе, но ведь говорит это змий, незримо сидящий верхом на Микоше. И некая сила не допустила его в собор в Унгваре — словно нераскаянную Марию Египетскую…
Тем не менее, в финале романа и своей жизни герой испытал катарсис, поиски отца завершились, и оказалось, что это был путь к самому себе. Случилось это смутно и трагично, как и всё в «Море Микоша», но мне кажется, что надежда, ведшая героя с самого начала, не покинула его и в конце.