Текст вполне может иметь место в этом сборнике. Однако совсем не цепляет. Замечание не по поводу литературы: почему все авторы, касавшиеся этого вопроса, свято уверены, что Китай будет верным союзником СССР-2? Они что, историю СССР-1 плохо знают?
Максим Неков. СМЕРШ 2057
Бонд, Джеймс Бонд. Причём, совершенно намерено — в пику Флемингу, заставившему своего героя в ранних романах противостоять страшной советской спецслужбе СМЕРШ. А тут такой же Бонд, но из СМЕРШа. Впрочем, СМЕРШ этот даже не подчиняется советскому правительству. Вообще-то, в бондиане аналог подобной организации — международный криминальный синдикат СПЕКТР…
Итак, Мур, Алекс Мур. Красавец, хоть куда:
«Среди азиатов он выделялся высоким, под два метра, ростом, светло-голубыми глазами и резкими, чуть грубоватыми чертами лица, присущими классическому европейцу. Придирчивый антрополог не преминул бы отметить, что молодой мужчина похож на кельта, но сам Мур предпочитал считать, что унаследовал хоть немного славянской мягкости от отца. Возможно, так и было, ибо женщинам внешность высокого молодого мужчины нравилась».
Похоже, авторский «Марти Сью», но это грех для писателя небольшой.
Однако до Бонда ГГ как-то не дотягивает — пошловат. Ну, например, небрежно-высокомерно беседует с намеренным убить его громилой. А диалог происходит в мужском сортире… После того, как он громилу оприходовал:
«Он аккуратно взял „Беретту“ с пола и шагнул к туалетным кабинкам. Протерев рукоять рукавом пиджака, Алекс бросил пистолет в ближайший унитаз».
И воду спустил, надо думать… Всё-таки плебейство неизлечимо (это так, в сторону).
Ну и далее таким же манером:
«Чего только не натерпишься ради мировой революции», — произносит великолепный Алекс, оказавшись в низкопробном публичном доме.
«Лезвие вошло в живот легко и быстро… Убийца широко раскрыл рот и гулко взвыл:
— У-у-ы!
— Засосало под ложечкой? — спросил Алекс, выдергивая нож и толкая противника в грудь».
Нет, я не против чёрного юмора и треша, но делать это надо с великим чувством меры. Которого у автора, похоже, нет.
Алекс благополучно выполняет задание в Токио, оставляя за собой несколько трупов и перевербовывая главного супостата, и вновь растворяется в неизвестности, как все его коллеги — бойцы невидимого фронта.
«Пусть каждый из них может сгинуть, не признанный Родиной, если провалится. Зато будут жить другие».
Да ладно, не надо тут норм советской морали, ГГ им чужд. Просто автору захотелось написать непритязательный «крутой боевичок», а тут конкурс подвернулся. Понимаю и не осуждаю.
Но написано не очень. Особенно ненатурально выведен китаец. Не разговаривают так они, и не думают так. Автор, похоже, читал триллеры Ластбадера, но тот, в отличие от него, изображал психологию восточного человека не топорно.
Лев Соколов. Солнечный зайчик
Девушка учит детей в «двадцать восьмой средней школе имени Иосифа Сталина». Юноша… нет, он не воспитатель в детсаду имени Лаврентия Берии, он простой инженер на производстве, изготовляющем зеркала. «Пускаю солнечных зайчиков», — как говорит он девушке. Та несколько разочарована приземлённостью профессии. А зря… Но спойлерить не буду. Скажу только, что объяснение в любви, на которое ГГ решался в муках на всём протяжении рассказа, произошло в момент его профессионального триумфа.
Забавны неосоветские реалии: в провинциальном российском городе стоит памятник Тома Санкаре, революционеру из Буркина-Фасо. Почему? А так просто — человек был хороший, прогрессивный… Ретрофутуризм представлен внезапно вошедшими в моду «авоськами». Кто не помнит, это такие капроновые сетчатые сумки, которые граждане СССР-1 всегда носили при себе на случай, если где «выбросят дефицит». Они были некрасивыми, жутко неудобными и сразу же вышли из употребления, когда появились пластиковые пакеты. Так что восторги героини по поводу модной «авоськи» довольно смешны.
Формально рассказ для молодёжи, но заинтересует он, скорее, пожилых дам. Написано весьма средне.
Шура Тверских. Учитель русского
Рассказ выбивается из сборника мрачным колоритом и некоторыми явно не советскими настроениями. Гуманитарный лагерь для беженцев в Африке, опекаемый СССР. Туда приезжает в качестве волонтёра молодой советский учёный, одержимый изобретённой им методикой обучения языкам с помощью воздействия на психику неким устройством. Ему, вообще-то, нужны подопытные кролики, и он это не скрывает. Как и презрения к аборигенам-африканцам: «Нахер пойди, обезьяна», — это он своей чернокожей спутнице. Она для него «мартышка с очками», низшее существо для экспериментов.
Похоже, автор с ним солидарен, потому как африканцы выведены тёмными и жестокими дикарями. Зачем же ГГ самоотверженно, рискуя жизнью при кровавом нападении на лагерь неких злодеев, внедряет своё изобретение? Отвечает он столь же откровенно:
«Хотел бы я сказать, что из любви к человечеству, но ты — персона еще менее романтичная, чем доктор Кузнецов. Поэтому ответ прост: я чесал свое ЧСВ».
«Думаю, что это был бы отличный повод для гордости. Представь: благодаря мне в мире могло стать чуть больше правильных людей. Одна большая кнопка, которая бескровно исправит все. Простой советский студент, переписавший мир. И державе хорошо, и мне — приятно».
Кажется, это и есть суть социализма: нажать на «большую красную кнопку», чтобы счастье было всем и задаром. И кто не спрятался, мы не виноваты.
С литературной точки зрения текст неплох, но читать его неприятно.
Отзывы и мини-рецензии на разные произведения
Дмитрий Каралис
Все будет блюз
В издательстве «Геликон Плюс» вышла книга избранной прозы Дмитрия Каралиса «Чикагский блюз».
У них замечательные пупки — у Жоры и Сережи, братьев-близнецов, советских научных работников. Такие узлы врачи-акушеры делают лишь в Кронштадтском роддоме — по велению самого Петра Первого. По этим выпуклым, как пуговицы, пупкам определяют друг друга настоящие кронштадтцы. Какие роскошные пупы! Они заставляют вспомнить и то, что пуп есть центр круга, в который Леонардо вписал своего человека-пентаграмму, и сияние вокруг пупа у медитирующих архатов. Эти почтенные шрамы, удостоверяющие принадлежность особи к классу млекопитающих, стали темой одного из рассказов повествования «Чикагский блюз» — основного произведения сборника. Хотя пупы в нем отнюдь не самое главное.
Повествование в рассказах — древнейшая для крупной прозы литературная форма, овеянная славой великих названий, от «Тысячи и одной ночи» до «Королей и капусты». Я не знаю, случайно или нет прибег к ней автор «Чикагского блюза», но в любом случае этот факт подчеркивает приверженность к традиции. Ибо Каралис безнадежно, дремуче традиционен. Не желает он, следуя духу времени, создавать хаотические, лукавые тексты, чохом именуемые «постмодернизмом» (от неумеренного употребления слово это настолько поистрепалось, что стало почти непригодно для печати). Каралис пишет — о, ужас! — реалистическую прозу.
Я бы написал, что за ним стоят великие тени — от Пушкина до Набокова, и они действительно стоят, но тени, даже великие, не сделают плохого писателя хорошим. Для иного нынешнего русскоязычного автора модного бреда совершенно все равно, что за ним стоят великие тени «не реалистов» — от Рабле до Борхеса, — он как кропал напыщенную чушь, так и кропает. А вот Каралис пишет чистую, негромко и мелодично журчащую прозу. Она благородно проста, но не примитивна, в ней масса подтекстов, заставляющих вспомнить и печального насмешника Джерома, и изысканного японца Кавабату Ясунари. Кто еще сегодня в нашей литературе делает подобное?.. Можно с трудом наскрести горсть имен. А между прочим, русская словесность, хотя из нее вышли и абсурд, и магический реализм, и фэнтези, прославилась прежде всего именами реалистов. В общем недаром рассказ Каралиса «Самовар графа Толстого» (он есть в сборнике) включен в хрестоматию для 7-го класса по литературе. А то бы детишки удивлялись, куда в начале XXI века подевались духовные наследники упомянутого графа.
Традиционен Каралис и в мироощущении, что ясно видно по его героям. Даже негодяи в его исполнении обладают неким очарованием. Это потому, что автор грустит об их несовершенстве. И о жулике, выдающем себя за космонавта; и о юном хаме и гопнике, детском враге рассказчика; и об отставном сотруднике «органов», творящем вокруг себя маленький персональный ГУЛАГ; и о герое 1990-х — навороченном и распальцованном жлобе на джипе. Во всех них автор способен увидеть нечто человеческое, понять и пожалеть.
«Канает, блин, под всемирную доброту, разводит блудняк на семейной почве, как будто не знает, что все люди — сволочи!» — так отзывается о Каралисе один из критиков, чьи цитаты предваряют книгу.
Очень верно подмечено! Но можно короче и точнее: Дмитрий Каралис — хороший человек и хороший писатель.
Всего сказанного вполне достаточно, чтобы охарактеризовать книгу: она такая и есть — светлая, грустная и добрая. Остальное оставлю, пожалуй, ее читателю, которого ждет приятнейшее знакомство с семействами близнецов, живущими на одной даче. Эти истории увидены глазами сына Сергея Михайловича, более положительного и спокойного, чем шебутной и энергичный Георгий Михайлович. С ними случаются и смешные, и печальные происшествия, но они продолжают жить неспешно и полнокровно, потому что та семейственная, родная среда, в которой они пребывают, способна противостоять любым катаклизмам. А с ними живет страна, и проходит нелегкий путь до конца века и конца этой самой страны.
Но пусть рухнула та социальная среда, в которой обитали герои, пусть воют новые злые ветры — человеческое достоинство останется с ними. Среди нового русского хаоса, бросая ему вызов, звучит «Чикагский блюз». Это джаз-бенд близнецов, инструменты для которого куплены на последние деньги, избежавшие топки финансовых пирамид.
«Дядя Жора… выпустил из сверкающего раструба легкое быстрое лассо — оно со свистом обхватило высокие золотистые сосны, белое облачко за лесом, кусты сирени под окнами, сарайчик, стоящих у калитки пацанов и двух взрослых соседей, втянулось обратно, и тут же из трубы саксофона поплыл задумчивый морской бриз, прошелестели паруса, за кормой яхты вспенилась белая дорожка, тяжело вздохнул океан, заскрипели снасти, из-за туч выглянуло солнце…»