«Нигде радио не значило так много, как в Ленинграде в годы Великой Отечественной войны», — скажет позже Ольга Берггольц, сама ставшая олицетворением радиоголоса города-фронта.
Из очерка-обозрения 1942 года «Люди города Ленина», вышедшего в «Ленправде» 22 июня:
«Враг близко, но Ленинград величаво спокоен… Всюду увидите не останавливающуюся ни на минуту большую жизнь. Вы увидите детей на прогулке, моряков за погрузкой, трамваи, переполненные пассажирами, людей в магазинах и лавках, молодежь, марширующую с винтовками на плече, девушек в военной форме, школьника с книгой и шофера за рулем грузовика, везущего продукты, присланные с Большой земли».
Жили и умирали в редакции…
«Голос Ленинграда» — так называется книга писателя и журналиста Александра Рубашкина. Александр Ильич рассказал, как создавалась эта непростая книга.
— Когда вы заинтересовались этой темой?
— Еще во время войны, в эвакуации в Красноярске. Мой дядя, директор асфальтобетонного завода, человек, далекий от всякой поэзии, прислал нам книжку стихов Ольги Берггольц. Я был потрясен ими. Через военные годы я пронес два имени — Берггольц и Эренбург. Потом я лично знал и Ольгу Федоровну, и Илью Григорьевича. Вообще, вокруг меня всегда были блокадники и люди, связанные с войной, я буквально пропитался этой темой.
— Как рождалась книга?
— Знаете, я ведь первым пришел в архивы Ленинградского радио, увидел оригиналы передач 1941 года — написанные от руки, с вклеенными газетными вырезками… Это было потрясением. Однако тогда этим никто не хотел заниматься — после двух волн репрессий против работников Ленинградского радио.
— О каких двух волнах идет речь?
— Первая была в 1943 году, вторая — в 1949-м, во время кампании против «космополитов».
— Об этом тоже написано в вашей книге?
— Да, но эта глава не вошла в первые два издания — 1975 и 1980 годов. Эта книга вообще тяжело проходила через многочисленные инстанции, было целых пять внутренних рецензий! Главные претензии рецензентов из числа партийных работников заключались в том, что недостаточно освещена «руководящая роль КПСС», упомянуты фамилии репрессированных руководителей и сотрудников радио, мало написано о политвещании. На это я отвечал, что во время блокады все, что шло в эфир — стихи, музыка, — было политвещанием, потому что поддерживало дух защитников города. Одним из них был нужен проникновенный голос Ольги Берггольц, другим — ораторский прием Всеволода Вишневского. Там были передачи, подобных которым на современном радио нет, например «Радиохроника» — уникальный сплав информации, заметок, интервью и стихов.
— Кроме «запретной главы», есть ли ещё дополнения в последнем издании 2005 года?
— Да, например, что лирический настрой блокадной поэзии Ольги Федоровны был вызван во многом её чувствами к будущему мужу — Георгию Макогоненко. В советское время меня держали за рукав, да и я сам себя держал, мол, её вели только патриотические, а не романтические чувства. Однако поэзия не агитка… Но в книге есть и эпизоды, диссонирующие с сегодняшними взглядами. Например, когда работники радио резко отзываются о президенте Финляндии Карле Маннергейме. Сейчас публикации об этом политическом деятеле выдержаны совсем в других тонах, но тогда он был главой враждебной армии, которая принимала участие в блокаде…
— Несомненно, радио было мощным информационным оружием в руках защитников города…
— Конечно, хотя бы знаменитый метроном, из-за которого радио никогда не выключалось. У населения все приемники были изъяты, информация к нему шла только по проводам. В редакции приемники были, но, разумеется, обнародовалась отнюдь не вся информация, которая была у руководства радио, она дозировалась, часто намеренно искажалась, чтобы
ввести врага в заблуждение. При этом цензуры было мало, люди сами понимали, что можно говорить, а что нельзя. Например, когда осенью 1942 года возникла опасность прорыва немцев, радио, конечно, ничего об этом не сказало, но выпустило в эфир несколько передач о тактике уличных боев…
— Можно сказать, радио было одним из узлов обороны?
— Фактически работники радио были на казарменном положении. Они жили в редакции. И часто умирали там…
— Как отнеслись к вашей книге оставшиеся в живых работники блокадного радио?
— Я с радостью слышал отзывы, что для них выход книги был событием. Между прочим, Ольга Берггольц купила на свои деньги 30 экземпляров издания 1975 года. Для меня самого «Голос Ленинграда» — знаковый труд, я написал много книг, но, когда я рассказываю про эту, всегда волнуюсь.
Блокадный метроном: сердце города
Биение сердца Града Святого Петра до сих пор иногда раздаётся на его улицах. А во время блокады горожане слышали его постоянно.
Мерным и спокойным был он в тихое время, и лихорадочно ускорялся в подвергаемых артобстрелу или бомбардировкам с воздуха районах. Метроном. В первые же месяцы блокады на улицах города было установлено 1500 громкоговорителей, передававших его стук.
Метроном стал не просто машиной для оповещения жителей о бомбёжках, он превратился в культурный феномен, и теперь слова «блокада» и «метроном» слиты навечно. Город жил, пока стучал метроном — горожане воспринимали это совершенно серьёзно. И как ни разу за всю блокаду не прекратило вещания питерское радио, так ни разу не прерывался передаваемый им стук метронома. И город выжил.
Барды
Раздвоение Галича
Творчество писателя, драматурга, киносценариста и поэта-барда Александра Галича давно раздергано на цитаты, широко используемые в определенных кругах.
«Промолчи, попадешь в палачи», «Мы поименно вспомним всех, / Кто поднял руку!», «Оказался наш Отец / Не отцом, а сукою».
Эти строки с придыханием цитируют «люди с хорошими лицами», как и в 70-х, собирающиеся на «кухнях» (которые сейчас заменяют страницы в соцсетях) и с упоением борющиеся против всего плохого за все хорошее. И они, безусловно, ощущают свое единство с людьми, которые вели похожие разговоры на настоящих кухнях — не на весь Интернет, а вполголоса и только с самими близкими друзьями. Которые потом стучали на них в ГБ.
У тех людей, из 60-70-80-х, были лишь «магнитофон системы „Яуза“» и пишущая машинка «Эрика», которая «берет четыре копии».
«Вот и все!…А этого достаточно».
Сегодня же любая крамольная мысль или призыв распространяются в Сети тиражом, какой не снился не то что «самиздату», но и советскому официозу. А иные современные диссиденты имеют своей трибуной весьма популярные СМИ и залы парламентских заседаний. Конечно, сейчас можно схлопотать за это «экстремистскую» статью, но их предшественникам светила статья 70 или 190-прим УК РСФСР — с гораздо более суровыми последствиями.
Нынешние инакомыслящие могут повторять:
«Смеешь выйти на площадь / В тот назначенный час?!»
Способны даже выходить на эту самую площадь, получать полицейскими дубинками по мягким местам, а потом героически отсиживать свои пять-десять суток. За то же самое их предшественники на годы шли в мордовские или пермские лагеря и спецпсихушки.
Когда нынешние вспоминают «Я выбираю свободу», это значит, что они намерены свалить из «поганой рашки». Но многие ли из них помнят продолжение цитаты:
«Я выбираю свободу, / Норильска и Воркуты»?..
Можно сказать, что Галич плоть от плоти принадлежал к тем же самым бунтарским, диссидентским кругам. Однако это не совсем так. И в жизни его, и в смерти ощущается некая двусмысленность, почти диссоциативное расстройство. Это касается и личности, и творчества. Официозный бунтарь. Неудачливый баловень судьбы. Блестяще образованный недоучка. Обласканный властью «проклятый поэт».
Мальчик был отличником, играл на рояле, танцевал, пел революционные песни, декламировал стихи. Первое свое стихотворение опубликовал, когда ему было 14. На ура поступил в Литинститут, но этого ему было мало — еще и в Оперно-драматическую студию имени Станиславского. И… ни один вуз не закончил.
«Актера из него не выйдет, но что-то выйдет обязательно!» — резюмировал один из него преподавателей, народный артист СССР Леонид Леонидов.
Как позже выяснилось, он был совершенно прав — «что-то» действительно вышло. Только вот что именно — с этим Галич сам долгое время, похоже, не мог разобраться. Он стал весьма преуспевающим советским драматургом и киносценаристом, и «диссидентства» в его произведениях было не больше, чем у прочих издаваемых советских авторов. Его фильмы и спектакли собирают полные залы и берут престижные премии. Галич даже был награжден грамотой КГБ СССР — за сценарий фильма «Государственный преступник»…
Его образ жизни тоже соответствовал образу представителя советской творческой богемы, причем, богемы официально одобренной. Носил дефицитную импортную одежду, покупал антиквариат и фарфор, был непременным участником творческих московских междусобойчиков. Бонвиван и светский лев (сам себя называл «пижоном»), страшный бабник — увлечение, мало беспокоящее его вторую жену Ангелину, полагавшую, что поэт так и должен себя вести.
Но под великолепным (для того времени и места) фасадом явно скрывалась творческая неудовлетворенность и черная тоска, забиваемая водкой, а поговаривали, что и морфием.
«Политическое и нравственное невежество нашей молодости стало теперь откровенной подлостью», — писал он много позже, но понял, возможно, именно тогда.
Первым звоночком стала еврейская тема — к ней Александр Аркадьевич Гинзбург (Галич — псевдоним-анаграмма, составленная из первых букв полного имени) пришел довольно рано, сразу после войны. На генеральной репетиции спектакля по пьесе Галича «Матросская тишина» в театре-студии МХАТа, будущем «Современнике», некая чиновница из Минкульта стала критиковать его за выпячивание роли евреев в войне. На что Галич бросил ей: «Дура!» и выбежал из зала. Кстати, то, что ему до поры сходили с рук подобные выходки, говорит о некоем серьезном покровительстве сверху.