— Я боюсь, что кто-то причинит мне боль или нападет на меня, — признался он.
Отказались приезжать на премьеру и другие сыгравшие в фильме иностранные актеры.
Этот испуг, кстати, разрушает одну из конспирологических версий — что скандал вокруг фильма инициирован его создателями в рекламных целях. Возможно, они и рассчитывали на некую православную «движуху» вокруг ленты, но явно были уверены, что это будет весело, не страшно и действительно послужит ее продвижению. Но когда сотни тысяч людей стали выражать протест, когда против фильма выступили власть имущие, когда отдельные кинотеатры и целые их сети стали отказываться от демонстрации фильма, а телеканалы — от его рекламы, стало ясно, что это уже не игрушки.
— Не пожелаю никому такой рекламы, — обронил недавно Алексей Учитель.
Тем более что борьба Поклонской с «Матильдой» не ограничивается протестами. Как бывший прокурор и заместитель председателя комитета ГД по безопасности и противодействию коррупции, она стала поднимать связанные с фильмом юридические и финансовые проблемы. А они есть: например, крайне мутные схемы финансирования картины через кипрские офшоры или тот факт, что первоначально утвержденный сценарий не касался истории Матильды и Николая Александровича, а был лишь повествованием о жизни великой балерины. Не секрет, что отечественное кинопроизводство зачастую служит финансовым интересам могущественных структур. Потому перспектива падения сборов от фильма, похоже, взволновала многих влиятельных людей.
Но самое удивительное в этой истории то, что личность человека, погибшего почти сто лет назад, так волнует множество наших современников. В стремлении защитить память последнего русского царя ощущается буквально личное отношение к нему — словно кто-то оскорбил отца этих людей. И это не спишешь на моду или коллективный психоз — тут угадывается нечто таинственное, не от мира сего.
«Это очень личный вопрос, о котором не хотелось бы говорить», — ответила Поклонская на вопрос об истоках ее отношения к царю-страстотерпцу.
Экспертное мнение
Петр Мультатули, кандидат исторических наук
Из справки об исторической достоверности художественного фильма режиссера Алексея Учителя (по сценарию и двум трейлерам).
1. Образы императора Николая II и Императрицы Александры Феодоровны, их взаимоотношения, подвергнуты глумлению и клевете. Николай II представлен как глупый, никчемный человек, подвергнутый блудной страсти, прелюбодей, участвующий в оккультных сеансах и лишенный чувства долга перед Богом и Россией.
Императрица Александра Феодоровна изображена как оккультистка, фанатичка, гадающая и колдующая на крови, годовая убить свою «соперницу» ножом.
Глубокая любовь, существовавшая на самом деле между Николаем II и Александрой Феодоровной с самого юного возраста, авторами сценария и режиссером Учителем отрицается, и на ее место ставится «страстная любовь» Николая II к Матильде Кшесинской.
2. Исторические события в сценарии и трейлерах фильма «Матильда» искажены коренным образом, как фактическом, так и
морально-нравственном плане, и практически ни в коей мере не соответствуют исторической действительности.
Акира Куросава — ками японского кино
Мало сказать, что Акира Куросава — явление в японском кино, он и сам в какой-то степени нихон эйга, японское кино.
По крайней мере для людей Запада. Ибо долгое время там знать не знали, что Япония является великой кинематографической державой — несмотря на то, что первый японский игровой фильм появился немногим позже первого европейского: в 1899 году, назывался он «Любование кленовыми листьями» и играли в нём актёры театра кабуки — они до сих пор играют в японских фильмах.
Но до выхода в 1950 году фильма Куросавы «Расёмон» по новелле классика новой японской литературы Рюноскэ Акутагавы широкая публика на Западе понятия не имела о нихон эйга, не слышала имена его деятелей — от первого кинорежиссёра Цунэкити Сёдзо, до учителя Куросавы Кадзиро Ямамото.
А вот Куросаву в мире узнали, почти сразу он стал олицетворять кинематограф Страны восходящего солнца и олицетворял его всю свою долгую жизнь. Более того, он оказал огромное влияние на кинематограф мировой, на творчество таких его корифеев, как Федерико Феллини, Андрей Тарковский, Джордж Лукас. Да что говорить, если даже наиболее известный классический голливудский вестерн — всего лишь римейк «Семи самураев» Куросавы…
Но и он сам питался от мирового кинематографа и шире — всей культуры. Ставил фильмы по мировой литературной классике — от Шекспира, до Дэшила Хаммета, перенося их действие в разные периоды истории родной страны. Особенно близка была ему классика русская: уже вторая его самостоятельная лента стала экранизацией романа Фёдора Достоевского «Идиот» — правда, действие происходит на острове Хоккайдо.
«Достоевский всё ещё остаётся моим любимым писателем, и он единственный — как я считаю — кто правдиво писал о человеческом существовании», — говорил режиссёр.
Ставил он фильмы по «Смерти Ивана Ильича» Льва Толстого и «На дне» Максима Горького, а в 1975 году на студии «Мосфильм» поставил фильм «Дерсу Узала» по мотивам произведений Владимира Арсеньева.
Он не только делал кино, но и открывал актёров, ярчайшей звездой среди которых блистает великий Тосиро Мифунэ, которого Куросава снимал с самого начала своей кинокарьеры.
57 лет в кино, более трёх десятков фильмов, шесть из которых входят в 250 лучших лент по версии IMDb, бесчисленное количество наград и премий… Но Куросава больше, чем кинематограф — он стоит теперь в одном ряду с гениями японского искусства всех времён, великими писателями, поэтами, драматургами, художниками. Кстати, в юности он сам начинал как художник — что вполне естественно для национальной эстетической традиции, более всего ценящей визуальную красоту.
Скончавшись в 1998 году, он упокоился в древней столице Японии Камакуре, в синтоистском храме Анъё-ин. И если когда-нибудь эта религиозная традиция решит, что национальному кинематографу необходим свой божественный покровитель — ками, уверен, что им будет провозглашён Акира Куросава.
Театр. Цирк
Бездна под мизансценами
В Петербурге прошли гастроли традиционного японского театра Но. Театр — памятник мировой культуры, охраняемый ЮНЕСКО, как какой-нибудь разрушающийся древнеегипетский храм… Театр, последние тексты пьес для которого были написаны почти 200 лет назад… Театр, зародившийся в представлениях деревенских акробатов, а к XVII веку застывший и ставший торжественной придворной церемонией… Мы увидели театр Но.
Сказать, что он далек от нас, — не сказать ничего. Он совершенно чужд нашей ментальности, психологии, эстетике. Однако когда мы осознаем — ничто в нас не способно стать точкой отсчета для его восприятия, то пускаемся в свободное плавание по волнам ассоциаций. И неожиданно возникает какое-то потустороннее понимание… Не случайно на спектакли японской труппы общества «Хакусекай» было не пробиться от наплыва публики. И мало кто ушел до конца представления, хотя в данном случае это было бы почти простительным: не у всякого европейца психика способна выдержать заунывную флейту фуэ, прерываемую ритмом трех барабанов, невнятный даже для японца речитатив актеров, медлительные, как в ни на что не похожем сне, движения танца. Трое американцев тихо хихикали от начала и до конца. Не думаю, что это было выражением презрения к чужой культуре, скорее нервная реакция.
Впрочем, некое понимание публики было: во время фарса когэн, которыми в Но перемежаются «серьезные» пьесы, в зале раздавался смех. Разумеется, нелепые приключения отца и сына, которые с одними штанами-хакама на двоих являются в гости к отцу невесты, или двух глупых князей-дайме, которых провел бродяга, смешны, а игра комедийных актеров блестяща. Но ведь и это смешное очень далеко от нас. В Европе подобные фарсы служили отдушиной простонародью, которое всласть могло поиздеваться на них над своими «классовыми врагами». А фарсы Но смотрели придворные и самураи, и смеялись они именно потому, что сами были готовы разрубить человека надвое или вскрыть себе живот за любую мелочь, а не только за такие ужасные оскорбления.
«Если в литературе Муромати есть что-либо прямо адекватное всей эпохе в целом, то этим будет именно Но», — писал академик Николай Конрад.
А эпоха Муромати продолжалась с 1338 по 1537 год. Давненько. И далековато. В эту эпоху вообще приобретала классический вид вся та экзотика, которая экспортируется ныне из Страны восходящего солнца. Тогда все это было живо, исполнено смысла, развивалось, было «адекватным эпохе». Сейчас — стало памятником цивилизации, которая тогда никоим образом не соприкасалась с нашей. И мы подсознательно ощущаем — не для нас работают эти актеры, а для давно ушедших людей в высоких шапках и странно-пышных костюмах, с двумя мечами у пояса, и расстояние до них больше, чем до Марса.
С драмами еще хуже. Нет, верхний пласт смысла понятен. Когда в финале «Сумидагава» из символической могилы появляется призрак мальчика, а мать пытается безуспешно схватить его, зал сочувственно замирает. Замирает он и когда в кульминационный момент «Фуна Бэнкэй» из морских глубин поднимается разгневанный призрак военачальника Тайра-но Томомори. Мать и сын навеки разделены смертью. Или — если прогнал свою любовь, вместо нее из пучины к тебе придет чудовище. Это мы понимаем. Но для японского менталитета вопрос не в этом — скорбь матери и храбрость Есицунэ, бьющегося с призраком, — все это моно-но-аварэ, «печальное очарование вещей», опадающая сакура, быстротечная жизнь в мире желаний, выход из которых лишь в небытие, нирвану. Монотонные молитвы будде Амиде и богам синтонисткого пантеона сопровождают явление обоих призраков, и они вновь уходят в сумрак иномира.
И во всем этом — бездна совершенно конкретного смысла, полностью понять который можно, лишь в совершенстве владея японским языком и будучи солидно начитанным в тогдашней литературе. Ибо текст пьес-екеку соткан из тысяч литературных ассоциаций, аллюзий, знаков. Вряд ли возможно понять их неподготовленному европейцу, даже при наличии светящегося табло с переводом текста, как в Мариинке. И фарсы созданы по той же методе. «Звезду с неба не хотите?» — вопрошает в финале «Двух дайме» горожанин одураче