Творения — страница 37 из 129

Пасть кита несут, как двери,

Отворив уста широко,

Два отшельника-пророка,

В глуби спрятаны, как звери,

Спорят об умершей вере.

Снег за снегом,

Все летит к вере в прелести и негам.

Вопит задумчиво волынка,

Кричит старик «кукареку»,

И за снежинкою снежинка

Сухого снега разноцветного

Садилась вьюга на толпу

Среди веселья беззаветного.

Одетый бурной шкурой волка,

Проходит воин, медь и щит.

Жаровней-шляпой богомолка

Старушка набожных смешит.

Какие синие глаза!

Сошли ли наземь образа —

Дыханьем вечности волнуя,

Идут сквозь праздник поцелуя

Священной живописью храма,

Чтобы закрыл глаза безбожник,

[Как] дева нежная ислама,

Иль в руки кисти взял художник?

«Скажи, соседка, — мой Создатель! —

Кто та живая Богоматерь?» —

«Ее очами теневыми

Был покорен страстей язык,

Ее шептать святое имя

Род человеческий привык».

Бела, белее изваяния,

Струя молитвенный покой,

Она, божественной рукой,

Идет, приемля подаяние.

И что ж! И что ж! Какой злодей

Ей дал вожатого шута!

Она стыдится глаз людей,

Ее занятье — нищета!

Но нищенки нездешний лик,

Как небо синее, велик.

Казалось, из белого камня изваян

Поток ее белого платья,

О, нищенка дальних окраин,

Забывшая храм Богоматерь!

Испуг. Молчат…

И белым светом залита,

Перед видением толпа детей, толпа дивчат.

Но вот веселие окрепло.

Ветер стона, хохот пепла,

С диким ревом краснокожие

Пробежали без оглядки,

За личинами прохожие

Скачут в пляске и присядке.

И за ней толпа кривляк,

С писком плача, гик шутов,

Вой кошачий, бой котов,

Пролетевшие по улице,

Хохот ведьмы и скотов,

Человек-верблюд сутулится,

Говор рыбы, очи сов,

Сажа плачущих усов,

На телеге красный рак,

С расписными волосами,

В харе святочной дурак

Бьет жестянкою в бочонок,

Тащит за руку девчонок.

Мокрой сажи непогода,

Смоляных пламен костры,

Близорукие очки текут копотью по лицам,

По кудрявых влас столицам.

И в ночной огнистой чаре,

В общей тяге к небылицам

Дико блещущие хари,

Лица цвета кумача

Отразились, как свеча,

Среди тысячи зеркал,

Где огонь, как смерть, плескал.

Смеху время! Звездам час!

Восклицали, ветром мчась.

И копья упорных снежинок,

Упавших на пол мостовой.

Скамья. Голо выбритый инок

Вдвоем с черноокой женой.

Как голубого богомольцы,

Качались длинных кудрей кольца,

И полночь красным углем жег

В ее прическе лепесток.

И что ж! Глаза упорно-синие

Горели радостью уныния

И, томной роскоши полны,

Ведут в загадочные сны.

Но, полна метели, свободы от тела,

Как очи другого, не этого лика,

Толпа бесновалась, куда-то летела,

То бела, как призрак, то смугла и дика.

И около мертвых богов,

Чьи умерли рано пророки,

Где запады — с ними востоки,

Сплетался усталый ветер шагов,

Забывший дневные уроки.

И, их ожерельем задумчиво мучая

Свой давно уж измученный ум,

Стоял у стены вечный узник созвучия,

В раздоре с весельем и жертвенник дум.

Смотрите, какою горой темноты,

Холмами, рекою, речным водопадом

Плащ, на землю складками падая,

Затмил голубые цветы,

В петлицу продетые Ладою.

И бровь его, на сон похожая,

На дикой ласточки полет,

И будто судорогой безбожия

Его закутан гордый рот.

С высокого темени волосы падали

Оленей сбесившимся стадом,

Что, в небе завидев врага,

Сбегает, закинув рога,

Волнуясь, беснуясь морскими волнами,

Рогами друг друга тесня,

Как каменной липой на темени,

И черной доверчивой мордой

Все дрожат, дорожа и пылинкою времени,

Бросают сердца вожаку

И грудой бегут к леднику, —

И волосы бросились вниз по плечам

Оленей сбесившихся стадом,

По пропастям и водопадам.

Ночным табуном сумасшедших оленей,

С веселием страха, быстрее, чем птаха!

Таким он стоял, сумасшедший и гордый

Певец (голубой темноты строгий кут,

Морскою волною обвил его шею измятый лоскут).

И только алмаз Кизил-э^*

Зажег красноватой воды

Звездой очарованной, к булавке прикованной,

Плаща голубые труды,

Девичьей душой застрахованной.

О девушка, рада ли,

Что волосы падали

Рекой сумасшедших оленей,

Толпою в крутую и снежную пропасть,

Где белый белел воротничок?

В час великий, в час вечерний,

Ты, забыв обет дочерний,

Причесала эти волосы,

Крылья дикого орлана,

Наклонясь, как жемчуг колоса,

С голубой душою панна.

И как ветер делит волны,

Свежей бури песнью полный,

Первой чайки криком пьяный, —

Так скользил конец гребенки

На других миров ребенке,

Чьи усы темнеют нивой

Пашни умной и ленивой.

И теперь он не спал, не грезил и не жил,

Но, багровым лучом озаренный,

Узор стен из камней голубых

Черными кудрями нежил.

Он руки на груди сложил,

Прижатый к груде камней призрак,

Из жизни он бежал, каким-то светом привлеченный,

Какой-то грезой удивленный,

И тело ждало у стены

Его души шагов с вершин,

Его обещанного спуска,

Как глина, полная воды,

Но без цветов — пустой кувшин

Без запаха и чувства.

У ног его рыдала русалка. Она,

Неясным желаньем полна,

Оставила шум колеса

И пришла к нему, слыхала чьи

Песни вечера не раз.

Души нежные русалочьи

Покорял вечерний час.

И забыв про ночные леса,

И мельника с чертом божбу,

И мельника небу присягу,

Глухую его ворожбу,

И игор подводных отвагу.

Когда рассказом звездным вышит

Пруда ночного черный шелк

И кто-то тайну мира слышит,

Из мира слов на небо вышед,

С ночного неба землю видит

И ждет, к себе что кто-то выйдет,

Что нежный умер и умолк.

Когда на камнях волос чешет

Русалочий прозрачный пол

И прячется в деревьях липы,

Конь всадника вечернего опешит,

И только гулкий голос выпи

Мычит на мельнице, как вол.

Утехой тайной сердце тешит

Усталой мельницы глагол,

И все порука от порока.

Лишь в омуте блеснет морока,

И сновидением обмана

Из волн речных выходит панна

И, горделива и проста,

Откроет дивные уста.

Поет про очи синие, исполненные прелести,

Что за паутиной лучей,

И про обманчивый ручей,

Сокрыт в неясном шелесте.

Тогда хотели звезды жгучие

Соединить в одно созвучие

И смуглую веру воды,

Веселые брызги русалок,

И мельницы ветхой труды,

И дерево, полное галок,

И девы ночные виды.

И вот, одинока, горда,

Отправилась ты в города.

При месяце белом

Синеющим телом

Пугает людей. Стучится в ворота

И входит к нему.

В душе у девы что-то,

Неясное уму.

Но сердце вещее не трогали

Ночные барышни и щеголи,

Всегда их улицы полны

И густо ходят табуны.

Русалка, месяца лучами —

Невеста в день венца,

Молчанья полными глазами,

Краснея, смотрит на певца.

Глаза ночей. Они зовут и улетают

Туда, в отчизну лебедей,

И одуванчиком сияют

В кругах измученных бровей,

И нежно-нежно умоляют.

«Как часто мой красивый разум,

На мельницу седую приходя,

Ты истязал своим рассказом

О празднике научного огня.

Ведь месяцы сошли с небес,

Запутав очи в черный лес,

И, обученные людскому бегу,

Там водят молнии телегу

И толпами возят людей

На смену покорных коней.

На белую муку

Размолот старый мир

Работою рассудка,

И старый мир — он умер на скаку!

И над покойником синеет незабудка,

Реки чистоглазая дочь.

Над древним миром уже ночь!

Ты истязал меня рассказом,

Что с ним и я, русалка, умерла,

И не река девичьим глазом

Увидит времени орла.

Отец искусного мученья,

Ты был жесток в ночной тиши,

Несу венок твоему пенью,

В толпу поклонниц запиши!»

Молчит. Руками обнимая,

Хватает угол у плаща

И, отшатнувшись и немая,

Вдруг смотрит молча, трепеща.

«Отец убийц! Отец убийц — палач жестокий!

А я, по-твоему, — в гробу?

И раки кушают меня,

Клешнею черной обнимая?

Зачем, чертой ночной мороки

Порывы первые ломая,

Ты написал мою судьбу?

Как хочешь назови меня:

Собранием лучей,

Что катятся в окно,

Ручей-печаль, чей бег небесен,

Иль нет из да — в долине песен,

Иль разум вод — сквозь разум чисел,

Где синий реет коромысел^*, —

Из небытия людей в волне

Ты вынул ум, а не возвысил

За смертью дремлющее «но».

Или игрой ночных очей,

[Всегда жестоких и коварных, ] —

На лоне ночи светозарных,

И омутом, где всадник пьет,

Иль месяца лучом, что вырвался из скважин,

Иль мне быть сказкой суждено?

Но пощади меня! Отважен,

Переверни концом копье!»

Тогда рукою вдохновенной

На Богоматерь указал.

«Вы сестры. В этом нет сомнений.

Идите вместе, — он сказал.—

Обеим вам на нашем свете

Среди людей не знаю места

(Невеста вод и звезд невеста).

Но, взявшись за руки, идите

Речной волной бежать сквозь сети

Или нести созвездий нити

В глубинах темного собора

Широкой росписью стены,

Или жилицами волны

Скитаться вы обречены,