Творения — страница 51 из 129

Пчелы тебя завели.

Будет пора, и будет велик

Голос — моря переплыть

И зашатать морские полы^* —

Красной Поляны

Лесным гопаком,

О ком

Речи несутся от края до края,

Что брошено ими «уми»

Из умирая.

И эта весть дальше и больше,

Дальше и дальше,

Пальцами Польши,

Черных и белых народов^*

Уносит лады

В голубые ряды,

Народов, несущихся в праздничном шуме

Без проволочек и проволочек.

С сотнями стонными

Проволок ящик

(С черной зеркальной доской).

Кто чаровал

Нас, не читаемых в грезах,

А настоящих,

Бросая за чарами чары вал.

И старого крова очаг,

Где город — посмешище,

Свобода — седая помещица,

Где птицам щебечется,

Бросил, как знамя,

Где руны — весна Мы!

Узнайте во сне мир!

Поссорившись с буднями,^*

Без берега нив

Ржаницы с ржаницей,

Увидеться с студнями —

Их носит залив,

Качает прилив,

Где море рабочее вечером трудится —

Выбивает в камнях свое: восемь часов!

Разбудится! Солнце разбудится!

Заснуло, —

На то есть

Будильник^*

Семи голосов^*, веселого грома,

Веселого охота, воздушного иска.

Ограда, — на то есть

Напильник.

А ветер — доставит записку.

На поиск! На поиск! —

Пропавшего солнца.

Пропажа! Пропажа!

Пропавшего заживо.

В столбцах о краже

Оно такое:

Немного рыжее,

Немного ражее,

Теперь под стражею,

Веселое!

В солнцежорные дни

Мы не только читали,

Но и сами глотали

Блинами в сметане

И небесами другими,

Когда дни нарастали,

На масленой…

Это не в море, это не блин, —

Это же солнышко

Закатилось сквозь вас с слюной.

Вы здесь просто море,

А не масленичный гость.

Точно во время морского прибоя,

Дальняя пена — ваши усы.

Съел солнышко в масле и сыт.

Солнце щиплет дни

И нагуливает жир,

Нужно жар его жрецом жрать и жить,

Не худо, ежели около — кусочек белуги,

А ведь ловко едят в Костроме и Калуге.

Не смотри, что на небе солнце величественно,

Нет, это же просто поверье язычества.

Солнышко, радостей папынька!

Где оно нынче?

У черта заморского запонка?

Черт его спрятал в петлицу?

Выловим! Выловим!

Выудим! Выудим!

Кто же, ловкач,

Дерзко выломит удочку?

И вот девушка-умница, девушка-чудочко

Самой яркой звездой земного погона

Блеснула, как удочка

За солнцем

В погоню, в погоню!

Лесою блеснула.

И будут столетья глазеть,

Потомков века,

На вас, как червяка.

Солнышко, удись!

Милое, удись!

Не будь ослух

Моляны

Красной Поляны.

И перелетели материк Расеи вы

Вместе с Асеевым.

И два голубка

Дорогу вели крючку рыбака.

А сам рыбак —

Страдания столица —

В знакомо-синие оковы

Себя небрежно заковал,

Верней, другие заковали,

И печень смуглую клевали

Ему две важные орлицы,

И долгими ночами

Летели дальше, величавы.

А вдалеке, просты, легки,

Зовут мальчишки: «Голяки!»

Ведь Синь и Голь

В веках дружат,

И о нашествии Синголов^*

Они прелестно ворожат.

И речи врезалися в их головы,

В стакане черепа жужжат,

Здесь богатырь в овчине, похож на творца Петербурга,

И милые дивчины, и корчи падучей, летевшие зорко.

Придет пора,

И слухов конница

По мостовой ушей

Несясь, копытом будет цокать:

Вы где-то там,

В земле Владивостока.

И жемчуг около занозы^*

Безумьем запылавшей мысли,

Страдающей четко зари,

Двух раковин, небесной и земной —

Нитью выдуманных слез.

Вы там, где мощное дыхание кита!

Теперь из шкуры пестро-золотой,

Где яблок золотых гора,

Лесного дикого кота

Вы выставили локоть.

Друзья! И мальчики! Давайте этими вселенными

Играть преступно в альчики^*.

И парусами вдохновенными

Мы тронем аль чеки.

Согласны? Стало, будет кон,

Хотя б противился закон,

И вот решения итог:

Несите бабки и биток.

Когда же смерти баба-птица

Засунет мир в свой кожаный мешок,

Какая вдумчивая чтица

Пред смыслом строк отступится на шаг,

Прочтя нечаянные строки:

Осенняя синь и вы — в Владивостоке?

Где конь ночей отроги гор, —

Седой, — взамен травы ест

И наклонился низко мордой,

И в звездном блеске шумов очередь,

Ваш катится обратный выезд,

Чтобы Москву овладивосточить^*.

И жемчуг северной Печоры

Таили ясных глаз озера:

Снежной жемчужины — северный жемчуг.

И, выстрелом слов сквозь кольчугу молчания,

Мелькали великие реки,

И бегали пальцы дороги стучания

По черным и белым дощечкам ночей.

Вот Лена с глазами расстрела

Шарахалась волнами лени

В утесы суровых камней.

Утопленник плавал по ней

С опухшим и мертвым лицом.

А там, кольчугой пен дыша,

Сверкали волны Иртыша^*,

И воин в северной броне

Вставал из волн, ракушек полн,

Давал письмо для северной Онеги.

Широкие очи рогоз,

Коляска из синих стрекоз

Была вам в поездке Сибирью сколоченный воз.

И шумов далекого моря обоз,

Ударов о камни задумчивых волн,

Тянулся за вами, как скарб.

Россия была уж близка,

И честь отдавал вам сибирский мороз.

Хотели вы не расплескать

Свидания морей беседы говорливой

Серебряные капли,

Нечаянные речи

В ладонях донести, —

Росой летя на крыльях цапли, —

Ту синеву залива, что проволокой путей далече

Искала слуха шуму бурь

И взвизгов ласточек полету,

И судей отыскать для вкуса ласточек гнезда морского.

И в ухо всей страны Валдая, —

Где вечером Москва горит сережкой, —

Шепнуть проделки самурая,

Что море куксило, страдая,

Что в море плавают япошки;

И, подковав на синие подковы

Для дикой скачки,

Страну дороги Ермаковой,

Чтоб вывезть прошлое на тачке.

И сруб бревенчатый Сибири,

В ладу с былиной широкой

Дива стоокого,

Вас провожал

Не тряскою коляской

Из сонма множества синих стрекоз.

Шатер небес навесом был ночлега.

В широкой радуге морозных жал

Из синих мух, чьи крылья сверк морей,

Везла вас колымага,

Воздушная телега

Олега! Олега!

Любимца веков!

Чтоб разом

Был освещен неясный разум,

И топот победы Сибири синих подков,

И дерзкая другов ватага^*.

Умеем написать слова любые

На кладбище сосновой древесины.

Я верю, многие не струсят

Вдруг написать чернилами чернил

Русалку, божество,

И весь народ, гонимый стражей книг,

Перчаткой белой околоточных.

А вы чернилами вернил —

Верни! Верни! —

На полотне обычных будней

Умеете коряво начертать

Хотя бы «божество»,

В неловком вымолве увидеть каменную бабу

Страны умов,

Во взгляде — степь Донских холмов?

Не в тризне

Сосен и лесов,

Не на потомстве лесопилен

И не на кладбище сосновом бора, —

А в жизни, жизни,

На радуге веселья взора,

На волнах милых голосов

Скоро, споро,

Корявый почерк

Начертать

И, крикнув: «Ни черта!» —

В глаза взглянуть городового, —

Свисток в ушах, ведь пишется живое слово,

А с этим ссорится закон

И пятит свой суровый глаз в бока!

Начертана событий азбука:

Живые люди вместо белого листа.

Ночлег поцелуев, ресница,

Вместо широкого поля страницы

Для подписи дикой.

Давайте из знакомых

Устраивать зверинцы

Задумчивых божеств,

Чтобы решеткою — дела!

Рассыпав на соломах,

Заснувшие в истомах,

С стеклянным волосом тела.

Где «да» и «нет» играло в дурачки,

Где тупость спряталась в очки,

Чтоб в наших дней задумчивой рогоже

Сидели закутанные некто —

Для неба негожи,

На небо немного похожи,

И граждане речи

Стали граждане жизни.

Не в этом ли, о песнь, бег твой?

Как та дуброва оживлена,

Сама собой удивлена,

Сама собой восхищена,

Когда в ней плещется русалка!

И в тусклом звездном ситце,

Усталая носиться, —

Так оживляет храмы галка!

Бывало, я, угрюмый и злорадный,

Плескал, подкравшись, в корнях ольхи,

На книгу тела имя Ольги.

Речной волны писал глаголы я.

Она смеялась, неповадны

Ей лица сумрачной тоски,

И мыла в волнах тело голое.

Но лишь придет да-единица,

Исчезнет надпись меловой доски

И, как чума, след мокрой губки

Уносит все — мое хочу на душегубке,

И ропот быстрых вод

В поспешных волнах проворных строк,

Неясной мудрости урок, —

Ведь не затем ли,

Чтобы погоду и солнечный день обожествить

В книге полдня, сейчас

Ласточка пела «цивить!»?

В избе бревенчатой событий