– Вот именно, что блаженного, – сказал я, – молельника и заступника за землю русскую, почти что святого, каким был Федор Иоаннович. К Петру Второму можно относиться по-разному, но царственный псарь, не вылезающий из балов и охот, валяющий по сеновалам первых встреченных девок, совсем не похож на блаженного царя, распространяющего благодать и на себя, и на настоящего правителя российского государства. Нет, император Петр Второй будет распространять вокруг себя только чуму, проклятье и запустение, похуже Анны Иоанновны с ее Бироном. Прошло всего три года с того момента, как он сел на престол, а государство уже начинает подергиваться патиной разрухи. Исходя из всего этого, и учитывая, что государь из Петра Второго никакой, в итоге мы можем предположить, что через пару лет продолжения такого правления случится бунт, который снесет и Петра Второго и того, кто им собрался кукловодить. Если мы не изменим поведения данного персонажа, не стоит и пытаться воскрешать его на престоле. Помер и помер, хрен с ним, очень будет надо – найдем другого, и поприличнее.
– Интересно, – спросила Анастасия, – где можно взять государя поприличнее, когда при всем богатстве выбора другой альтернативы у нас нет?
– Во-первых, – ответил я, – у царевны Анны Петровны, выданной замуж в Голштинию, уже родился сын Петр, в нашем прошлом будущий император Петр III, а значит, чисто теоретически, смена недоимператору Петру II есть. Во-вторых – дед нынешнего недоделка Петр Великий привел систему престолонаследия в такое смутное состояние, что на престол можно посадить хоть коня Калигулы, было бы на то соизволение Гвардии. Мало ли у Петра Великого могло быть прижитых на стороне бастардов?
– Елизавету Петровну могли поддержать семеновцы, – парировала Анастасия, – Катьку Долгорукову – преображенцы, капитаном которых был ее брат Иван. А кто подержит нашу с вами креатуру, когда мы соберемся сажать ее на трон? Кто бы это ни был, ему не удержаться без подпорок из острых штыков и авторитетных командиров, желательно из числа соратников Петра Великого.
– В таком случае, – сказал я, – мы должны такую поддержку организовать и нужных соратников найти. Нам нужно найти влиятельного и авторитетного в Гвардии, патриотично настроенного человека, который в придачу ко всему был бы отцом юной очаровательной дочки, которую можно было бы выдать замуж за столь же молодого императора. Вон, чем плох Павел Ягужинский? И умен, и в меру честен, и на хорошем счету у общества. Одновременно нужно будет позитивно реморализовать то, что сейчас носит имя Петра Второго, чтобы напуганная и деморализованная молодая жена не дернула от него подальше куда глядят глаза. И сроку нам на все три месяца с копейками, к началу лета ситуация должна быть нормализована. А сейчас давайте пойдем и проведаем нашего болящего. По расчету времени он уже должен был прийти в себя и быть полностью готовым выслушать свой приговор.
Четыреста двадцать пятый день в мире Содома. Поздний вечер. Заброшенный город в Высоком Лесу.
Петр Алексеевич Романов, он же император всероссийский Петр II 14-ти лет от роду.
Сознание мальчика-императора выплывало из серой мути беспамятства на поверхность медленно, короткими рывками. Сначала виделись картинки, на которых его лепший друг Иван Долгоруков – фаворит и куртизан – голый висел на дыбе, а две полуголые девицы с острыми ушами охаживали его по спине и ребрам длинными кнутами. Горел жаркий огонь в очаге, калились докрасна в углях различные инструменты палаческого ремесла, бритые и коротко стриженые писцы старательно записывали сказки с речей пытаемого. Насколько можно было понять вопросы, которые Ваньке по-немецки задавал плотный и тоже бритый и коротко стриженый мужчина без парика, речь шла о государственной измене и попытке узурпации власти. Его власти.
А ведь он, паскудник, и в самом деле оставил своего умирающего друга-императора на единственную грязную девку-прислужницу, а сам покинул его, скрывшись в неизвестном направлении, а следом за фаворитом и куртизаном разбежались и прочие мамки, няньки, лекаря, слуги и служанки. Одна лишь та девка до самого последнего момента осталась при нем, ухаживая за умирающим. Петру казалось, будто не страшила ее страшная болезнь, почти всегда несущая людям уродство, и очень часто саму смерть. Захотелось открыть глаза и посмотреть, здесь ли еще храбрая девка, но глаза не открывались. Тогда Петр беззвучно заплакал от неожиданной обиды на изменившие ему глаза. А може, т он уже умер и потому из горних высей может наблюдать за тем, как в адских застенках умучивают Ваньку-изменщика?
Петр не успел додумать эту мысль, потому что ему привиделась сестра Ивана и его царева невеста Катька Долгорукова, которая, совершенно голая, раздвинув толстые ляжки, лежала на смятом ложе перед таким же огромным и таким же жарко пылающим очагом. А между ее ног подпрыгивали тощие и поросшие жестким курчавым волосом ягодицы то ли очередного варшавского кавалера, то ли просто мелкого беса – ибо огонь в камине и в том, и в ином случае напоминал именно об адском пламени. Ну и что, что у сего беса нет хвоста. Бывают же и бесхвостые бесы, родившиеся от таких вот противоестественных амуров глупых баб и настоящих матерых чертей. Зря он, наверное, отправил в опалу старого дедова сподвижника Александра Меншикова и отказался жениться на его дочери Марии, которая на самом деле любила его истово и не стала бы путаться ни с варшавскими кавалерами, ни с хвостатыми чертями, сколь бы всего разного они ей не сулили. Беззвучно всплакнув еще раз о своей несчастной судьбе, бедный Петр потихоньку соскользнул в самый настоящий сон без сновидений.
Следующее пробуждение было уже настоящим и состоялось при более прозаических обстоятельствах. Первое, что Петр почувствовал, выплывая из сладкого и воистину целительного сна, было ощущение того, что его обнаженное тело погружено в теплую воду, так что на поверхности остались только рот, нос и глаза. Потом он почувствовал запах мирры и ладана, а так же то, что оно, это тело, и в самом деле куда-то плывет, не ощущая при этом ни тепла, ни холода. Еще он ощущал по всей коже то ли щекотание мелких воздушных пузырьков, то ли покалывание тоненьких иголочек, которое бывает, когда отлежишь руку или ногу; но того зуда, какой обычно вызывают созревшие оспенные пустулы, не было.
Юный император попробовал открыть глаза – и веки, будто налитые свинцом, шевельнулись, приоткрываясь. Первое, что он увидел, был полумрак какого-то подвального помещения, в котором плясали синие, красные, зеленые, желтые и фиолетовые отсветы. Сделав над собой невероятное усилие, юный император полностью открыл глаза и попробовал оглядеться, пока не поднимая головы, ибо шею будто свело судорогой. Первое впечатление было правильным. Он действительно лежал в наполненной водой каменной ванне, которая вместе со многими такими же находилась в полутемном подвальном помещении с высокими сводчатыми потолками.
Чем-то это место напоминало древнеримские купальни на минеральных источниках, предназначенные для императоров и иных знатных лиц, о которых ему рассказывали учителя. Напоминало, но не совсем. В древнем Риме банщиками работали исключительно мужчины, а тут все было наоборот. Прикрытые легчайшими хитонами, в полутьме скользили исключительно фигуры молоденьких девушек. Опустив глаза, Петр увидел, что разноцветные всполохи в воздухе происходят от ярких цветных искр, то тут, то там вспыхивающих в воде. При этом его собственные руки, грудь и живот, насколько он их мог обозреть, едва приподняв голову, были лишены всяких признаков оспенной болезни, и кожа на них была гладкая и здоровая.
«Я все-таки умер, – подумал Петр, – но по какой-то ошибке попал не в христианский, а в магометанский рай. Я слышал, что они (то есть мусульмане) всякое свое дело начинают с омовения, и наверняка сразу, как только закончится это подобие чистилища, мне тысячами придется топтать маленьких, смуглых и узкоглазых гурий. А я не нанимался, мне нравятся девушки высокие, статные и белокожие, с пышной грудью и широкой плотной попой…»
И ведь маленькому коронованному засранцу даже не пришло в голову, что он пока еще не сделал ничего такого, чтобы попасть хоть в какой-то рай; а скорее наоборот, сделал много всякого разного, за что душа его после кончины должна бы немедленно отправиться по каторжному адскому этапу, ибо хоть рай у каждого свой, но ад един для всех.
В этот момент он услышал знакомый голос, который произнес:
– Очнулся батюшка, слава тебе Господи!
И тут же послышался то ли далекий раскат грома, то ли едва слышный перезвон колоколов.
Скосив глаза на голос, юный император увидел давешнюю девку-замарашку. Только сейчас она отнюдь не была похожа на замарашку. Вся просто сияющая чистотой, с переброшенной через плечо толстенной пшеничной косой, в белом и явно недешевом сарафане с короткими рукавчиками и пояском вокруг талии, она была ничуть не похожа на себя бывшую.
Петр, скрипя непривычным к упражнениям мозгом, пытался вспомнить, как же звали эту новоявленную гурию со сложенными бантиком розовыми губками и ясным взглядом васильковых глаз. То ли Дашка, то ли Машка, то ли Дунька, то ли Марфушка, то ли Сашка. Точно – Сашка, угораздило же ейного папеньку-мужика дать своей дочери имя, как какой-нибудь боярыне. Но гурия из нее хороша выходит – можно сказать, самый смак.
– Слышь, Сашка, – едва слышно прошептал юный император, – ты что, тоже померла от этой оспы, или тебя Ванька Долгоруков придушил, чтобы не болтала кому ни попадя про царскую смерть, и тебя со мной заодно забрали в магометанский рай?
– И вовсе я и не померла, батюшка! – надув губы, и стрельнув в Петра глазами, произнесла девица, – да и вы тоже, батюшка, пусть даже и не здоровехоньки, но вполне себе живехоньки. И вовсе мы не в раю, а даже совсем наоборот…
– Как это наоборот, Сашка?! – удивился и испугался император, вспомнив свое первое видение. – Ужели этот подвал есть преддверие ада и в скором времени нас потащат сечь плетьми, растягивать на дыбе, пытать каленым железом, варить в смоле, масле, кипятке и будут совершать многие другие злодейства над священной особой государя-императора?!