31 (20) января 1730 года. Санкт-Петербург, загородный дом цесаревны Елизаветы Петровны.
Стремительная скачка по заснеженным просторам вынесла разгоряченных запыхавшихся коней и их вооруженных до зубов всадников, похожих на группу отставных военных, к домику цесаревны Елисавет Петровны. Усатый главарь, возглавлявший кавалькаду (по всем признакам, отставной генерал, если не более) остановил тяжело дышащего коня на небольшом пригорке.
– Эй, Гаврила, погляди, – подозвал он своего подручного, – дым из трубы не вьется и снег у двери не примят, а снегопад-то прошел уже как второго дня. Умерла она там, что ли, или как?
– Сбежала, Михайла Михайлович, – подобострастно ответил Гаврила, – как есть сбежала!
– С чего бы ей сбегать? – удивился главарь. – Где Санкт-Питербурх, а где наши дела? Откуда ей знать, что мы собрались по ее душу? Лизка всегда была девка дурная и легкомысленная, не способная ни на какое разумное решение. Впрочем, с Артанским князем, говорят, возможно все – только что он был здесь, а мгновение спустя он уже в другом месте. На нашей памяти он только так на Москве козлом скакал, но вдруг не только на Москве? Если так, и он ее упредил – то тогда ты прав, Гаврила, сбежала Лизка и искать ее бесполезно. Впрочем, давай проверим.
После этих слов главарь, не собираясь слушать возражений, тронул шенкелями бока измученного коня, и тот шагом пошел по снежной целине к домику цесаревны. Следом, издав глубокий вздох, направил своего коня Гаврила, а за ним и вся остальная банда. И никто из разбойничков не заметил, как из глубоких снежных сугробов и из-за веток заснеженных елей через прорези белых маскировочных балахонов за ними наблюдают недобрые внимательные глаза. Никто не любит наемных убийц, а в особенности тех, которые, собравшись большой вооруженной кучей, пошли убивать одинокую, слабую и безоружную женщину.
Подъехав к стенам домика, разбойники прямо из седел пытались заглянуть в окна первого этажа, но результат был нулевым. Сами стекла, забранные в частый свинцовый переплет, были размером с ладошку и не отличались качеством обработки и идеальной прозрачностью. К тому же изнутри на этих стеклах нарос такой толстый слой измороси, что будь даже эти стекла прозрачны, как вода в горном ручье, творящегося внутри с улицы все равно не было бы видно. Да и все нормальные люди знают, что если днем смотреть в стеклянное окно темного помещения, не увидишь в нем ничего, кроме собственного отражения. Такой уж закон оптики.
Одним словом, попытка подглядеть, как там оно внутри, закономерно обернулась неудачей. Тогда, подъехав к крыльцу, по команде главаря разбойники спешились и приготовились ломать дверь. Однако этого не потребовалось, потому что та не была заперта изнутри.
– Вот видите, Михайло Михалыч, – прошептал главарю на ухо его подручный, – нету никого, говорил же я, сбежала она…
– Заткнись, Гаврило! Ужо я тебя! – рявкнул главарь, распахивая дверь, неожиданно выпустившую наружу клуб белого пара.
Следом за главарем, всматриваясь в царящий внутри знойный полумрак, в дверях домика столпились и остальные разбойники, не замечая, как от покрытых белоснежным покровом кустов и деревьев позади них бесшумно отделились тени в белых балахонах, которые, едва касаясь ногами поверхности сугробов, стали стягивать кольцо окружения. В руках эти белые вестники смерти держали обмотанные белыми лентами и частично покрашенные в белый цвет уже хорошо знакомые читателям самозарядные винтовки «Мосина», происходящие из одного интересного мира. Будь тут кто-то, кому доводилось уже сталкиваться с белыми призраками, например, кто-то из нукеров потерпевшего поражения Батыя – он бы уже вопил отчаянным голосом «Ок мангус!» и стремился бы улепетнуть от этого места куда подальше, ибо близкое знакомство с вестниками судьбы способно принести неприятности пострашнее смерти. Но разбойники и их главарь об этом пока не знали и, более того, напряженно вглядываясь в дышащий неожиданным жаром полумрак внутри домика, они даже не догадались обернуться, и потому не видели приближающейся угрозы.
Постепенно, по мере того как глаза привыкали к неверному сиреневому свету, что струился внутрь через заиндевевшие окна, главарь и его подручные стали различать смутные силуэты. Любимое кресло цесаревны стояло на своем месте, и в нем даже вроде кто-то сидел, а позади кресла чернильными контурами застыли силуэты то ли людей, то ли манекенов.
– Эй, Лиза, ты здесь? – неожиданно охрипшим голосом крикнул главарь, – а ну, давай покажись, я пришел с тобой поговорить.
– Токмо поговорить? – неожиданно раздался из полумрака кресла задорный голос Елисавет Петровны. – В такой-то кумпании?
– Ага, – завопил главарь, – здесь она, сучка, хватай ее, робяты! Режь! Коли! Души! Дави!
Но Елисавет Петровна не стала с визгом метаться по каминному залу, спасаясь от неминуемой смерти. Вместо этого раздался множественный немузыкальный лязг, будто из ножен разом вынули несколько клинков. Потом раздался звук: «Хлоп!» – и в тот же момент каминный зал осветился от пола до потолка. В руке Артанского князя ярко и зло – так, что резало глаза – сиял меч архистратига Михаила. Со правой стороны от него, немного на отлете (чтобы даже случайно не приблизиться к мечу Бога Войны на опасное расстояние), высокая атлетически сложенная женщина с короткими темными волосами (ее главарь один раз уже видел в обществе Артанского князя) уверенно держала в руке пылающий зловещим багровым адским светом ятаган-махайру. А прямо за креслом торжествующей Елисавет Петровны стояли еще двое. Одного из них, похожего на смазливого красавчика-сердцееда (несмотря на проседь в темных волосах), главарь никогда прежде не видал. Впрочем, красавчик вполне уверенно держал в правой руке длинную валлону с витой гардой, острие которой было нацелено прямо в лицо нападавшим. Но это все было полбеды, даже Артанский князь с его спутницей-колдуньей. Настоящей бедой был стоявший рядом с «красавчиком» собственной персоной государь-император Петр Второй, тоже сжимающий в руке шпагу, причем выражение лица монарха-подростка было очень недобрым, и очень даже взрослым.
– Попались, хмырьки! – сорвавшимся на фальцет басом возгласил малолетний император, – ужо профосу в Тайной канцелярии будет горячая работа, неиметых подтаскивать, поиметых оттаскивать.
Увидав такое явление, сопровождавшая главаря разбойничья кодла сперва затормозила всеми четырьмя копытами, а потом, развернувшись на шестнадцать румбов и сбивая друг друга с ног, попробовала покинуть помещение. Но не тут-то было – выход из домика уже перекрыли высокорослые фигуры в белом, выставившие перед собой ножевые штыки супермосиных. Мышеловка захлопнулась. Лишь главарь пока не потерял присутствия духа, хотя и к нему в душу стало закрадываться ужасное предчувствие.
Внешне стоявший перед ним мальчишка как две капли воды был похож на государя-императора Петра Второго, полного тезку своего знаменитого деда. Но на лице этого Петра Второго не было ни следа оспенных пустул, какие обычно остаются на лицах переболевших этой ужасной болезнью, не говоря уже и о том, что трех дней, прошедших с момента, когда Артанский князь забрал к себе умирающего мальчишку, было явно недостаточно для полного выздоровления, каким бы волшебным ни был лечебный процесс. И еще – из-под оболочки Петра Второго, которая была не более чем говорящей куклой, своими отличными от настоящего Петра Второго интонациями, жестами, глухим, немного истеричным смехом, нервическими подергиваниями головы отчетливо проступал совершенно иной человек… Холодея, главарь безошибочно узнал его – это был великий дед своего бесполезного внука.
«Подменил мальчишку проклятый колдун! – мелькнула в голове главаря острая, как клинок, мысль, – уж не знаю, как, но на деда подменил! Не успели похоронить чертушку, и вот опять снова. Будет теперь нам всем небо с овчинку…»
Не успев додумать эту мысль, главарь выхватил из-за пояса пистоль и направил его на молодого государя. Щелкнул взведенный курок, но выстрела не произошло – осечка. Тогда главарь еще раз взвел курок и снова направил оружие на Петра Второго, который начал смеяться над ним таким знакомым истерическим смехом. Снова щелчок – и снова осечка. В присутствии настоящего Бога Войны честное боевое оружие выполняло именно его повеление, а не чьи-то еще. Тогда отчаявшийся главарь, уже вообразивший, что с ним станут творить палачи в застенках возрожденной Тайной Канцелярии, взвел курок в третий раз и, сунув ствол пистолета себе в рот, снова надавил на спуск. На этот раз громыхнуло вполне исправно – и мозги генерала-фельдмаршала Михайлы Михайловича Голицына (старшего), Председателя Военной Коллегии (сиречь министра обороны), кавалера орденов апостола Андрея Первозванного и Святого князя Александра Невского, а также героя множества сражений, вместе с клубом едкого порохового дыма вылетели в потолок. Финита ля комедия.
Сразу после выстрела сопровождавшие покойного разбойнички стали бросать на пол свое оружие, а потом, повинуясь безмолвному, но неукоснительному приказу, снимать с себя одежду, разоблачаясь до костюма Адама. Нагими пришли в этот мир, нагими и уйдут. У Серегина для этой банды уже было приготовлено участие в одном крайне важном, но малоприятном эксперименте по заселению настоящими людьми одного промежуточного мира, где эволюция так и не породила хомо сапиенса, ограничившись различными разновидностями вида хомо эректус. Впрочем, это уже не относится к нашему сегодняшнему повествованию.
Тем временем Петр Алексеевич укоризненно посмотрел на Серегина – мол, пошто не дал моим палачам помучить пригретого на груди аспида, чтобы выведать все его аспидские планы.
– Воин он, – хмуро ответил Серегин, – за Русь сражался много раз и был весь изранен в боях. А что в политику ввязался, так многие из нашего брата понимают в ней не больше, чем свинья в апельцинах. Вот я дал я ему тот выход, который он сам посчитал для себя достойным. Пусть теперь с ним Святой Петр разбирается. Ты бы, Петр Алексеевич, лучше брата его помучил – вот уж у кого в голове целый клубок скорпионов и ехидн. Но это немного позже, посмотрим, чего они там еще начудят в твое отсутствие. А сейчас, коллеги, давайте вернемся обратно в наше Тридесятое царство, ибо нечего нам тут больше делать.