Тогда пришлось сесть и, начав с первого вопроса, приступить к неторопливым объяснениям, что Господь, то есть Небесный Отец – он, конечно всемогущ, всеблаг и всеведущ, но зачастую эти функции вступают в противоречие друг с другом, на которое накладывается неопределенность, связанная со свободой воли каждого наделенного душой индивидуума. Поэтому в момент принятия решения доминирует какая-то одна функция. Например, в случае с миром Содома Отцу надо было убрать содомитов из главной исторической последовательности, потому что всеведение говорило о том, что если этого не сделать, то последствия будут тяжелыми. При этом всемогущество предложило уничтожить нечестивцев огненным дождем, а всеблагость решила, что, быть может, грешники все-таки могут исправиться, и поэтому стоит не уничтожить их, а сослать в другой мир. А огненный дождь был всего лишь операцией прикрытия, призванной замести следы переноса. И даже в наше время, с каким бы тщанием ни искали следы Содома, Гоморры и других населенных пунктов, ничего не могли найти, ибо их уже не было в нашем мире.
– А за что тогда пострадала жена Лота? – с серьезным видом спросил Петр. – Ведь она ни в чем не была виновата, а ее превратили в соляной столп.
– А за глупость, – ответил я, – вот сунешься под руку Мастеру, когда он занят каким-нибудь важным делом, тогда и соляной столп покажется благостью. Так может отскочить, что потом костей не соберешь.
Петр усмехнулся, машинально почесав голову – видимо, в том месте, куда ему отскакивало от мастеров кузнечного да плотницкого ремесла, когда он в прошлом теле брал у них соответствующие уроки.
– Эт-то точно, – сказал он, – разозлишь мастера, получишь на орехи, а уж если разозлить Господа, так и вовсе можно попрощаться с жизнью. Но ты, брат Серегин, все же скажи, почто вы все здесь занимаетесь богомерзким колдовством, а Господь, которого вы называете Отцом, вас все равно любит?
– А потому, – ответил я, – что богомерзким колдовством мы вовсе не занимаемся, то есть не творим зла. Да и не колдовство это вовсе. Колдовство – это когда жизненную силу тянут из других людей или окружающих живых существ, что приводит к несчастьям и смертям, а мы практикуем высокую магию с использованием фундаментальных сил Вселенной. Все что мы делаем, является выполнением заданий Отца – как, например стабилизация, твоего, брат Петр, мира, в котором после твоей смерти наступил разброд и раздрай. Да, побуянили мы знатно, но при этом единственной жертвой наших действий стал Михайло Голицын, задумавший убийство твоей дочери. И то это не мы его убили, а он сам вынес себе приговор и привел его в исполнение. Все же остальные фигуранты пока живы и здоровы, и хоть некоторые считают меня жестоким и беспощадным тираном, но больше никто из них не умрет раньше предписанного срока, все они будут искупать свою вину, будучи вполне живыми и здоровыми. Оттяпать человеку башку на плахе много ума не надо. Гораздо больше ума требуется для того, чтобы придумать, какую пользу может принести этот человек, несмотря на все свои недостатки, а потом заставить его выполнять этот труд не за страх, а за совесть.
Впрочем, у самого Петра, помимо способности генерировать Призыв, никаких особых способностей не имелось, да и магический фон в его мире очень бедный, почти никакой, поэтому курс практической магии я ему читать не стал. Просто посоветовал, для того, чтобы прекратился постоянный галдеж в голове, побольше общаться со своими новоявленными Верными наяву. Ну, он сам знает, что в таком случае положено делать – чай, не маленький и помнит, как он создавал из ничего Семеновский и Преображенский полки. Строевая подготовка, тактические учения до изнеможения, а потом совместный прием пищи от пуза и прочее времяпровождение, чтобы быть все время поблизости от своих Верных. Только пусть пока не торопится одевать их в мундиры преображенцев, ибо климат для таких мундиров здесь неподходящий. Но этот вопрос мы с ним порешаем чуть попозже. Солдатская форма должна быть не столько красивой, сколько практичной и удобной в бою, а вот та форма, какую Петр перенял в Европе для своих полков, такими качествами не отличается. Пижонство в ней преобладает над удобствами, и только близкий к маскировочному зеленый цвет является каким-никаким достоинством.
В ходе этого разговора я подумал, что после того, как мы окончательно утвердим старого-нового императора на его троне, было бы неплохо организовать Петру Алексеевичу путешествие в мир Славян, в тамошний Константинополь, в котором правит император Кирилл Первый (тот еще прохвост) и добрейшая императрица Аграфена Великая. Есть ему там чему поучиться, особенно у таких талантливых людей как Нарзес и Велизарий, которые после смерти Юстиниана, обогащенные новыми знаниями и свежими впечатлениями, вернулись на службу своей родине Византии. Да я, собственно, на них и не в обиде, ведь укрепление власти наших ставленников Кирилла и Аграфены – занятие тоже немаловажное, тем более что в чужом для себя мире ни Нарзес, ни Велизарий не будут и вполовину так хороши, как на службе родной для них Империи. Вот пусть Петр и поучится у настоящих специалистов тому, как надо делать дела, тем более что совершать такие путешествия с целью повидать иные края и научиться чему-нибудь новому Петр Алексеевич любит.
Вот пусть едет и учится, тем более задачи перед обеими империями стоят схожие – восстановление истощенной экономики и хозяйственной жизни после сверхнапряжения предыдущего царствования. В Византии сейчас императрица Аграфена при помощи Нарзеса и иных умных людей пытается исправить перекосы политики Юстиниана, ради своих завоевательных и строительных проектов совершенно истощившего класс налогоплательщиков. Тем временем перед Российской империей, после периода Петровской Модернизации и тяжелейшей Северной Войны, исчерпавших экономические возможности государства, тоже стоят схожие задачи по восстановлению платежеспособности истощенного поборами крестьянства и развития промышленности, чтобы, насытив рынок, сократить импорт товаров и увеличить экспорт. Но, впрочем, как раз это-то и разъяснит Петру умнейший Нарзес.
Но это будет потом, а сейчас нам необходимо организовать встречи старого/нового Петра с господами Ушаковым, Ягужинским и Нартовым, чтобы его трон перестал висеть в воздухе, утвердившись на плечах самых верных его соратников.
Четыреста тридцать третий день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, Площадь у Фонтана.
Сидел себе Павел Иванович в темнице, сидел и в ус не дул. Бросили его туда Верховники еще девять дней назад, 16-го генваря, по наущению Остермана, ворога лютого и подлого, но с тех пор не было ни пыток, ни допросов. Видимо, не пришли к согласию, в чем его обвинить, или опасались его близкого (но не постельного) знакомства с вдовствующей курляндской герцогиней Анной Иоанновной, которую сами же решили звать на трон. Фактически, пока он сидел в темнице, мимо него прошло все самое интересное: исчезновение со смертного одра юного императора, появление на Москве никому доселе не известного Артанского князя Серегина. Не знал Ягужинский и о том погроме, который означенный Серегин устроил среди Верховников, и что в результате всех событий тестюшка Павла Ивановича, канцлер Головкин помре, его враг трусливый Остерман сидит тихо, как мышка под веником, президент военной коллегии Михайло Голицын застрелился (причем труп обнаружили аж в Питербурхе, в домике цесаревны Елисавет Петровны), а о семействе Долгоруковых ни слуху, ни духу.
Одним словом, когда в его узилище раздался лязг и скрежет и тюремщики начали летать как клочки по закоулочкам (били их сильно, но аккуратно, бо государевы люди, которым еще службу исполнять потребуется), Павел Иванович сначала ничего не понял. Просто зашли в его «келью» две саженного роста гренадер-девицы в кафтанах семеновского лейб-гвардии полка, взяли под белы руки и, не дав молвить даже слова, повлекли за собой в тридевятое царство, тридесятое государство.
Очнулся господин Ягужинский только тогда, когда на площади у фонтана под палящим знойным солнцем, в окружении теперь уже своих Верных, перед ним предстал единый в двух лицах государь-император Петр Алексеевич Романов. Генерал-прокурор правительствующего Сената такие вещи примечал моментально. Тело – от внука, худощавого подростка четырнадцати лет от роду, без всяких признаков оспенной болезни, все остальное – тяжелый взгляд, жесты, трость черного дерева на отлете, сардоническая усмешка на губах и немного истеричный смех, которым тот зашелся при виде недоумения своего старого соратника – были от его деда, императора Петра Великого.
– Али не ты сам, Пашка Ягужинский, звал меня с того света? – отсмеявшись, вопросил император. – Не ты ли взывал к моему гробу, стенал, что созданная мною империя без меня погибнет, требовал справедливости и защиты? Вот он я, пришел, как ты звал, прими теперь меня таким, каким я есть, и служи так же верно, как служил мне прежде. Да что ты молчишь? Неужто же ты меня не признал?
Павел Ягужинский тряхнул головой, будто отгоняя наваждение, но оно никуда не уходило; как ты не крути – перед ним стоит покойный император Петр Великий, наряженный в тело своего никчемного внука, которое ему тесно и узко. Но, видно, тело – не кафтан, сразу растянуть не получится, и именно поэтому император непроизвольно переминается на месте, поводя плечами.
– А то как же, государь, – ответил Ягужинский, – признал, да еще как признал. Скажу тебе сразу честно, что чудо это чудное и диво дивное. Не приложу ума, как же это так получилось?
Петр хмыкнул и произнес:
– Токмо по воле Господа Нашего и по заступничеству одного святого человека, попросившего за меня, я снова с вами. Внук мой оказался полным никчемой, а герцогиню Курляндскую, которую прочили на престол мои бывшие соратнички, Всевышний императрицей России на это раз видеть не пожелал. Вот и вернул Господь меня к вам, чтобы и дальше твердой рукой повел я Государство Российское к величию и процветанию.
Пропустив мимо уха ключевое слово «на этот раз», непроизвольно вырвавшееся у Петра, Ягужинский тяжело вздохнул.