Я медленно поднимаю руку, чтобы прикоснуться к нему… Вот сейчас я смогу ощутить тепло его тела… Но что это?! Моя рука натыкается на невидимую преграду. Я отдергиваю руку и снова делаю попытку – но невидимая стена не дает мне к нему прикоснуться! И мрак отчаяния, словно темный ил, поднимается во мне, и хочется кричать, плакать, разбить эту стену… Он тоже пытается прикоснуться ко мне – но этому опять мешает проклятая преграда! Я кричу. Бью по этой невидимой стене… Пытаюсь разбить ее кулаками, плечами. И когда я устаю от этих бесплодных усилий и поднимаю на него полные слез глаза, то вижу, что он смотрит на меня с грустной улыбкой и качает головой. Его губы что-то произносят, но я не слышу ни слова. И тогда он поднимает руку в благословляющем жесте… Наверное, он произносит молитву. А потом… он разворачивается. «Нет! Нет! Не уходи!» – кричу я и снова бросаюсь на стену, но он меня как будто не слышит. Он медленно удаляется; вскоре его фигуру окутывает бледный туман, и он исчезает в этом тумане… Я беспомощно сползаю вниз, и замираю там, на земле, охватив колени руками. Затем я зачем-то вновь пытаюсь пощупать невидимую стену. Но ее уже нет! Я вскакиваю на ноги. Прислушиваюсь. В вечернем сумраке тихо, но вполне отчетливо звучат удаляющиеся шаги. ЕГО шаги… И у меня возникает побуждение броситься, догнать… Но я этого не делаю. Все мое существо охватывает невесть откуда взявшееся убеждение, что этого делать не стоит. И я постепенно успокаиваюсь. Тихая, убаюкивающая музыка звучит где-то в моем сознании, пока шаги окончательно не затихают…
И потом я проснулась.
Долго, лежа в постели, я пыталась понять, что же означает этот удивительный сон. И странные мысли лезли мне в голову… Мой взбудораженный сонный разум выдавал совсем уж нелепые мысли. ОН и раньше, бывало, снился мне, но те сны выдавали лишь мою тоску, мои воспоминания и сожаления. Но на этот раз все было по-другому. Сон этот, несомненно, что-то означал…
Мне припомнилось, как я страдала первые два года после ЕГО внезапной смерти. Ведь я была бесконечно счастлива, что он вернулся ко мне. Ситуация складывалась так, что после того, как блудливая кошка Екатерина загуляла с красавчиком Вилли Монсом, я вполне могла стать его женой. Для этого мне всего лишь нужно было родить сына, нашего с ним сына, плод нашей любви, ведь ОН у меня был не только первым, но и моим единственным мужчиной. Я думала, что это будет справедливым возмещением всех моих страданий, но смерть, безвременная смерть – сначала нашего прежде срока родившегося мальчика, а потом и ЕГО, все переиграла… Я была совершенно потеряна, сама себе я напоминала разбитый на мелкие кусочки сосуд, который уже не склеить…
Тогда первый раз мне в голову пришла мысль уйти в монастырь (после она посещала меня еще не раз). Хотелось понять Божью Волю, чтобы смириться с ней… Я терзалась тогда, не могла есть, и брат мой все вздыхал и приглашал докторов, которые, конечно, знали причину моей меланхолии, но не говорили об этом вслух. Они прописывали порошки, которые я не пила. И спасала меня тогда только поэзия… Как много трагических любовных поэм на французском, итальянском и греческом языках перечитала я заново в тот период, как много открылось мне! Сопереживая героям, я находила в себе сходство с ними… Таким образом мне удалось справиться со своей болью. Никого я не принимала в то время, ни с кем не общалась. Мои переживания были для меня чем-то священным, возвышенным, куда не следовало пускать посторонних.
Единственным человеком, который меня понимал, и которому я могла довериться, была ЕГО внучка, великая княжна Наталья Алексеевна. Она сама, еще совсем юная девочка, всячески утешала меня и была опорой в тяжелые времена. Некрасивая лицом, она была чрезвычайно хороша своей прекрасной душой, являясь средоточием ума, доброты и милосердия. Но чуть больше года назад, в возрасте четырнадцати с небольшим лет, великая княжна Наталья Алексеевна после тяжелой и продолжительной болезни преставилась от чахотки. Тогда плакали все* – от ее царственного младшего брата, молодого императора, до последнего обозного мужика, привозившего на Москву мороженую рыбу.
Историческая справка: * Испанский посол при российском дворе герцог Лирийский рассказывает о ней в своих записках:
Великая княжна Наталия, сестра Петра II, была украшена всеми возможными добрыми свойствами. Она не только не была красавицею, а напротив, дурна лицом, хотя и хорошо сложена; но добродетель заменяла в ней красоту: она была любезна, великодушна, внимательна, исполнена грации и кротости, так что всех привлекала к себе. Она совершенно говорила на французском и немецком языках, любила чтение и покровительствовала чужестранцам. Все это заставляло воссылать теплые к небу молитвы о ее долгоденствии, но Всевышнему угодно было отозвать ее к себе, после долговременной болезни, 4 декабря 1728 <года>, на 15 <-м> году ее жизни. Смерть ее оплакали и русские, и чужеземцы, знатные и бедные.
Но прошло время, и моя душа воспрянула. Я решила, что буду заниматься благотворительностью и много молиться. И вправду, от этих занятий мне становилось легче. И даже стало казаться, что я замолила свои грехи…
Грехи! Главным грехом моим была любовь. Против моей воли мне вспоминалось, как все начиналось; я не в силах была отогнать прочь эти воспоминания… ОН появился в моей жизни – властный, решительный и упрямый, когда мне было двадцать лет, а я была тогда набожной и робкой… Но любовь к нему раскрепостила меня и открыла восхитительные вещи… И тогда я стала смелой и перестала бояться гнева Господня. Но возмездие за мою гордыню пришло очень скоро. Мой ребенок, мой сын… ЕГО сын… Малыш родился и сразу же умер, мне даже его не показали… И все сразу рухнуло, включая мои честолюбивые мечты стать для НЕГО единственной и неповторимой женщиной. Тогда я плакала ночами, заливая слезами подушку, но ничего уже нельзя было поправить, по крайней мере, так мне казалось тогда.
Последующие годы я старалась не думать о НЕМ. Я уже поняла, что Екатерина опасна, словно гремучая змея, и пока она является его законной супругой, мне рассчитывать не на что. Когда по прошествии четырех лет он вновь пришел ко мне, я опять не смогла устоять. Теперь все мне казалось возможным, так как ОН собирался развестись с ней, уличив в измене. О, ведь он действительно любил меня! Я была для него особенной. Я остро ощущала это – как в минуты близости, так и в те часы, когда мы были не вместе – это и была та магнетическая связь, что соединяет избранных…
ОН умер внезапно – и снова все рухнуло, теперь уже окончательно. Все чаще меня посещали мысли о том, чтобы посвятить свою жизнь Богу. Впрочем, я знала, как этому отнесется любимый братец Антиох, считавший себя ярым атеистом (да и прочая моя родня), и потому решила отложить принятие решения на неопределенный срок, а пока просто жить, надеясь на то, что однажды все образуется само собой…
И вот настали дни, которые иначе еще именуются временами перемен. ЕГО внук, юный император Петр Второй, тяжело захворал черной оспой, и все мы ждали его смерти со дня на день. Что будет потом, не ведал никто. Законного наследника не было и не предвиделось. Верховники (члены Верховного Тайного Совета) хотели посадить на престол Курляндскую герцогиню Анну Иоанновну, ограничив ее власть кондициями, рассчитывая, что новая императрица будет царствовать, а эти знатнейшие и богатейшие вельможи России будут править. Мой братец Антиох резко возражал против такого государственного устройства, называя его противоестественным, но кто же будет слушать двадцатилетнего юнца.
Ну а потом случилось невероятное. Болящий император внезапно пропал из своей опочивальни и его нигде не могли сыскать. Одни слуги говорили, что лежащий при смерти мальчик встал, сам оделся и ушел, как он сказал, к сестре Наталье, но этой лжи никто не верил. Другие рассказывали, что его похитил некий Артанский князь. По рассказам одних тот князь выходил сущим ангелом господним, а другие расписывали его как настоящее исчадие ада. Одним словом, слухи, которые ходили по Москве последние несколько дней, были весьма противоречивы и головокружительны. Антиох рассказывал, что тот же Артанский князь являлся к Верховникам и грозил им сияющим мечом, обещая кары Господни за их интриги. На престоле, мол, будет сидеть Петр Алексеевич Романов, и никто другой. А тот, кому это не нравится, должен заранее написать завещание и приготовить корзину для своей головы. Канцлер Головкин через такой визит, к примеру, сразу, не дожидаясь кар, преставился злой смертию. Апоплексический удар. Видно, совсем совесть была нечиста в этом человеке. Еще слуги болтали о том, что живет Артанский князь в тридевятом царстве, тридесятом государстве, в стране, где деревья растут до неба, и что есть в том царстве источник живой и мертвой воды, а также диковинные звери и все прочее, что положено по народным сказкам.
Что-то подсказывало мне, что дело тут совсем нечисто, и я старалась исподволь расспрашивать всех своих знакомых и слуг о том, что нового слышно о императоре Петре Втором. И вот вчера утром истопник, пришедший для того, чтобы протопить печи в нашем доме (обязательная процедура утром и вечером), после преподнесенной мной стопки взволнованно рассказал, как он был свидетелем вступления в город Семеновского полка, возглавляемого стремительно шагавшим впереди юным императором:
– Ух, барыня, а глаза-то у молодого государя ну точно как у деда у ихнего, у Петра I; как зыркнет – так и замираешь, аки статуй, ажно пошевелиться боязно! Ну, государь-то наш статью на деда прежде мало похож был – прости меня Господи, вьюнош тщедушный. А нынче-то, гляди-кося, походка у него изменилась – ну точно дед это идет размашистым шагом… Словом, барыня, истинно чудо то господне – не иначе как дух нашего великого анпиратора вселился в молодого государя… Вот ей-Богу, не вру, барыня, на Москве все уж говорят про то…
А вчера вечером у меня был обстоятельный разговор с братцем Антиохом, который сказал, что сегодня утром в наш дом должен пожаловать сам император Петр Второй в сопровождении Великого Артанского князя, чья персона последнее время интриговала всю Москву, вызывая самые невероятные слухи. Словом, накал моего любопытства достиг предела кипения. Я просто места себе не находила в доме и металась то к зеркалу поправить прическу, то на кухню – отдать распоряжения. Антиох при этом старался меня успокоить.