Анна взяла протянутые ей две папки бирюзового цвета и стала аккуратно перебирать вложенные в них листы.
– Наша соцслужба оказывает профессиональную психологическую поддержку, если…
– А кто сделал эти заключения? – перебила ее Анна. На одной из страниц я заметила заголовок: «Психологический и поведенческий анализ». Кажется, там было фото Ригеля.
Женщина ответила:
– Врач-специалист, который работал тогда же, когда миссис Стокер возглавляла учреждение.
– Понятно, в таком случае, думаю, здесь ничего не сказано о панических атаках и психологических расстройствах, вызванных жестоким обращением с ребенком.
В комнате повисла тишина. Я уставилась на Анну, не сразу поняв, что она сказала. Впервые слышала, чтобы она разговаривала в таком резком тоне. Женщина из опеки выглядела очень смущенной.
– Миссис Миллиган, я не знаю, что вы о нас думаете. То, что случилось при Маргарет Стокер…
– Я думаю только одно, – холодно сказала Анна, – эту женщину просто уволили, в то время как должны были арестовать и осудить на долгий срок.
Я вспомнила день, когда Маргарет отстранили от работы. Кто-то из посетителей заметил у детей синяки и сообщил об этом в инспекцию. Маргарет немедленно уволили, и кошмар закончился за одну ночь, лопнул, как пузырь. Я не забуду глаза детей. Они смотрели на мир так, как будто обнаружили солнце после долгих лет, проведенных под землей. У всех были унылые лица и потускневшие глаза людей, которые давно не видели дневной свет и даже перестали верить в его существование. Но некоторые кошмары, оказывается, могут заканчиваться.
– И я сомневаюсь, что в «Санникрик Хоуме» когда-нибудь проводились проверки.
Проверки были, но редкие и поверхностные.
– Как это возможно, чтобы за все время никто ничего не заметил? – сердито продолжала Анна.
Потому что Она оставляла синяки там, где их не видно. В этом миссис Стокер знала толк. Она умела превращать нас в бессловесных сломанных кукол.
А между тем мир забыл о нас, доверив женщине, которая стала хозяйкой наших ночных кошмаров. Похожим образом поступают со сломанными вещами: их убирают в чулан, подальше с глаз. Мы были одинокие, проблемные, ничьи – детишки с изъянами. Непонятно, куда таких девать.
Иногда я задавалась вопросом, что было бы, если я оказалась не в Склепе, а в другом приюте, безопасном, стоявшем не на тупиковой улице, без кроватей в подвале. И без Нее.
– Интересно, как ей удалось продержаться столько лет? – ледяным тоном произнесла Анна. – И как ваша инспекция умудрилась ничего не увидеть, не понять?..
– Анна… – Я положила руку ей на плечо, покачала головой и посмотрела на нее с мольбой.
Зря она набросилась на эту женщину. Она не виновата, что Маргарет – чудовище. В этом никто не виноват. Кто-то должен был нас защитить, услышать и понять – это правда, но прошлое не изменить, а копаться в нем больно.
Я больше не хотела злиться и ненавидеть. В этом разговоре не было смысла, он только лишний раз напоминал мне, сколько негативных эмоций я испытала в детстве…
– Моя работа – проконтролировать процедуру усыновления. И я сделаю все от меня зависящее, чтобы все прошло наилучшим образом, – с искренней решимостью сказала женщина. – Я так же, как и вы, хочу, чтобы у Ники и Ригеля была семья, мирная жизнь и стабильное будущее.
Анна кивнула, и мы вдвоем проводили гостью до двери.
– Всего доброго! – сказала инспектор и открыла дверь. В этот момент с улицы влетел Клаус. От неожиданности женщина попятилась и наткнулась на Анну, выбив у нее из-под мышки папки. Бумаги разлетелись по всему коридору.
Я стала помогать собирать листы и обратила внимание на один из них, с фотографией Ригеля. Глаза сами собой пробежались по тексту и зацепились за несколько слов: «симптомы», «апатия», «отторжение», «одиночество» и…
– Ника, спасибо. – Анна взяла у меня листы и положила их обратно в папку. Я смотрела на Анну, но видела ее как в тумане и даже не ответила «пожалуйста». Слова из бумажки крутились у меня в голове.
Апатия. Отторжение. Одиночество… Симптомы?
О симптомах какой болезни шла речь? И почему в папке Ригеля так много страниц? В голове у меня проносилось так много разных мыслей, что я не могла думать. В этой папке как будто хранились фрагменты жизни Ригеля, и каждый листок, казалось, был частью его тайны.
Смогу ли я когда-нибудь «прочитать» его душу?
Чуть позже в тот день меня навестила Аделина.
Я открыла ей дверь, и она робко вошла. Я не могла поверить, что это она и я веду ее по дому Миллиганов.
Мы вошли в гостиную. Я чувствовала себя неловко, а ее глаза смотрели на меня с прежней теплотой.
– Хочешь чаю? Анна только что заварила вкусный чай, – пробормотала я, заламывая руки. – Я помню… ну… раньше ты его очень любила. Если хочешь, я могу… – Я не договорила, потому что Аделина вдруг обняла меня, и я погрузилась в ее тепло, чувствуя, как ее руки сжимают мои плечи. Горячая волна прокатилась по телу. Сразу вспомнились наши вечера, проведенные в обнимку, нахлынула ностальгия. В этот момент я поняла, как мне не хватало Аделины все это время. Она была частью меня, мы всегда дополняли друг друга.
– Не ожидала, что найду тебя здесь, – прошептала она дрожащим голосом.
Как же я по ней соскучилась! В моем сердечном механизме только что встал на место недостающий винтик. В день, когда Аделину перевели в другое учреждение, в моем мире погас последний лучик света.
– Как ты выросла!
Аделина убрала волосы с моего лица, чтобы получше меня разглядеть. Я могла бы сказать ей то же самое. Она стала молодой женщиной. В мыслях я не рисовала ее такой взрослой, ведь Аделина всего на пару лет старше меня. И все же это ее улыбка, ее глаза, ее белокурые волосы, ее мягкий успокаивающий голос… Мне хотелось разрыдаться.
– Как ты себя чувствуешь?
– Лучше, – ответила я, еле сдерживая слезы.
Я усадила ее на диван и сходила на кухню за чаем.
– Я не знала, что ты выбралась из Склепа.
Рука Аделины взяла мою. Она оглядела гостиную.
– Здесь так красиво! Этот дом просто создан для тебя. Миллиганы кажутся очень хорошими людьми.
– А ты? – с тревогой спросила я. – Ты живешь в семье? Где-то здесь, поблизости?
Улыбка исчезла с лица Аделины.
– Нет, я все еще там, – тихо сказала она, – в приюте, куда меня перевели. Я уже совершеннолетняя, так что пора оттуда уходить, но… у меня нет работы. Я часто выбираюсь в город и ищу что-нибудь для себя… Книжный магазинчик, в котором я работала, в прошлом месяце закрылся…
Сердце сжалось от досады. И я невольно подумала, что мне в отличие от Аделины повезло, мой случай исключительный, и стало вдруг неловко за себя.
– Аделина, я…
– Все в порядке, – перебила она меня, – совершенно нормальная ситуация. Скоро найду что-нибудь, не переживай.
Она улыбнулась мне, а затем посмотрела на Клауса, который сидел у дивана.
– Я слышала о детективе. Ты как, в порядке?
– Анна считает, что мне следует с кем-нибудь об этом поговорить, – помолчав, призналась я, – думает, мне станет легче.
– Мне кажется, она права, – пожала плечами Аделина, – это невозможно исцелить в одиночку.
– Ты ходила на такие беседы?
Она медленно кивнула.
– Пару раз. Однажды все-таки решилась. Владелец книжного магазина был очень добрым человеком и порекомендовал мне одного психолога, своего друга. Я не рассказывала ему конкретно о Маргарет, но в общем и целом оказалось полезно поговорить. – Она медленно покачала головой. – Но Ника, ты очень маленькой начала проходить через все это. Каждый из нас переживает жизненный опыт по-своему, особенно травматический. У всех все по-разному происходит. Посмотри на Питера, он так и не оправился.
Я нервно кусала пластырь, осознавая правоту ее слов. Она не ушла и продолжала влиять на мою жизнь, как будто была где-то рядом. Пусть мы по-разному переживали травмы, но никто из нас не стал прежним.
«От этого невозможно исцелиться в одиночку».
Но вот вопрос… А можно ли вообще от этого исцелиться?
Аделина осторожно отвела мои пальцы ото рта и нежно улыбнулась.
– Ты по-прежнему жуешь пластыри, когда нервничаешь.
Я покраснела от смущения и опустила глаза. Да, дурацкая детская привычка.
– Так значит, ты поэтому пришла? – спросила я, продолжая начатую тему. – Потому что узнала про мой приступ?
При этих словах Аделина отвернулась. Я вдруг почувствовала себя неловко.
– Нет, я оказалась здесь по другому поводу. На прошлой неделе я кое о чем вспомнила и подумала, что надо прийти увидеться с Ригелем.
Я нервно сглотнула.
– С Ригелем?
– Разве ты не помнишь? Завтра у него день рождения.
Я упала с облаков на землю. И от потрясения растеряла все слова.
День рождения Ригеля – 10 марта. И как я умудрилась забыть? В этот день его нашли у ворот Склепа, а так как не смогли установить точную дату рождения, решили считать 10 марта его днем рождения. Я запомнила это число, потому что Ригель был единственным ребенком, которого поздравляла кураторша. Помню Ригеля, сидящего в одиночестве за столиком в кафетерии перед пирожным со свечкой…
– Я хотела сделать ему сюрприз, – объяснила Аделина, – но я должна была приготовиться к тому, что он не сильно обрадуется.
Я с болью в сердце вспомнила поцелуй Аделины и отвернулась, не в силах смотреть ей в глаза. Руки непроизвольно сцепились в замок.
– Этот день никогда не был для него праздником. Ты же знаешь, Ригель не любит быть в центре внимания, – тихо сказала я.
– Нет, Ника, не поэтому. – Аделина смотрела в пространство перед собой. – Это все из-за того, что с ним случилось.
Я обернулась к Аделине и встретила ее грустный взгляд.
– Ты действительно никогда об этом не думала?
Я не сводила глаз с Аделины, пока… пока вдруг не поняла, о чем она говорит. Какая же я глупая!
Ригеля бросили родители, вот что с ним случилось.
– День рождения, то есть день, когда его нашли, напоминает Ригелю о ночи, когда его семья от него отказалась, – подтвердила Аделина.