А я этого раньше не понимала. Всегда воспринимала его как красивого, надменного мальчика, которого не волновало, что происходит вокруг него, который и не способен был понять, как мы страдаем по Ее вине. Да, ну и хороша же я!
– Ригель сильно от нас отличается, – продолжала Аделина. – Мы потеряли свои семьи, Ника, но наши родные не хотели нас бросать, поэтому нам сложно понять, что значит быть отвергнутым родителями и оставленным в корзине даже без записки с датой рождения и именем.
Вот откуда хроническое недоверие к жизни, разочарование в людях, отсутствие дружеских связей, желание оттолкнуть от себя мир. Вот откуда агрессия и надменность.
Апатия, отторжение, одиночество. Симптомы.
Синдром покинутости – вот какую травму Ригель носил в себе с детства. С годами она только усугублялась, пока наконец не затмила собой реальность. Она проявлялась в его поведении и словах, но я думать не думала, что это в нем говорит боль.
– Он никогда не покажет, что истекает кровью, – сказала Аделина. – Ригель умеет маскироваться… Он постоянно сдерживается, но внутри… у него душа, настолько открытая боли и чувствам, что это пугает. Не понимаю, как он до сих пор не сошел с ума. Я уверена, что он ненавидит даже собственное имя, потому что его так назвала Она, и это имя для него – как печать одиночества, вечное напоминание о том, что его бросили.
Внезапно все поступки Ригеля приобрели другой смысл, моменты, когда он отталкивал меня и не позволял приблизиться, когда ребенком смотрел на свечку в пирожном, а вокруг никого не было. Моменты, когда Ригель взял меня на руки в парке, когда впервые позволил мне прикоснуться к себе, когда смотрел на меня глазами побежденного человека, который все еще думает, что он ранен и истекает кровью…
– Не бросай его, Ника! Не позволяй ему отказываться от самого себя. – Аделина смотрела на меня с тревогой. – Ригель обрекает себя на одиночество. Может, потому, что считает, что не заслуживает ничего другого… Он вырос с осознанием того, что он никому не нужен, и убежден, что так будет всегда. Ника, не оставляй его одного! Обещай, что не бросишь его!
Я так не поступила бы, нет. Я не оставила бы его одного, потому что он и так слишком долго был один и потому что сказки существуют для всех.
Я не оставила бы его одного, потому что жизнь хороша не тогда, когда ты один, а когда рядом есть кто-то, с кем ты идешь рука об руку, и солнце светит в лицо, и радуется сердце.
Я не оставила бы его одного, потому что мне хотелось с ним разговаривать, слушать его, понимать его чувства изо дня в день, из года в год. Я мечтала коснуться его души.
Я хотела видеть, как он улыбается, смеется и светится от радости, хотела видеть его счастливым, как никогда прежде. Я хотела всего этого и даже большего, потому что Ригель подчинил мое сердце ритму своего дыхания, и теперь я не знала, как можно дышать по-другому. Мне хотелось прокричать все это здесь, в гостиной, сидя на диване, но я сдержалась. То, что высказало мое сердце, осталось при мне.
– Обещаю.
На следующий день я быстро шагала по окрестным улицам с маленьким свертком в руке. Я немного опаздывала. Наконец через дорогу от меня показался киоск с мороженым. Я подошла к нему и огляделась, ища знакомое лицо.
– Привет, – сказала я Лайонелу, – извини, что опоздала. Ты долго ждал?
– Нет, конечно, – ответил он. – Пойдем, я присмотрел нам столик. На самом деле я жду тебя довольно давно, да, но ничего страшного.
Я снова извинилась и сказала, что хочу угостить его мороженым. Лайонел сразу же согласился, и я купила два рожка. Когда я протягивала ему мороженое, мне показалось, что его взгляд скользнул по моим голым ногам.
– Что такое? – спросила я, когда мы сели за столик.
– Красивое платье, – прокомментировал он, глядя на мое красное платье в мелкий белый горошек из струящейся ткани. Он посмотрел и на маленькую коричневую сумку на длинном ремешке, подарок Анны.
– Оно тебе очень идет. Выглядишь прикольно.
Мои щеки залились румянцем, я отвела взгляд и тут же вспомнила разговор в доме Билли.
– Спасибо, – сказала я, надеясь, что он не заметит моего смущения.
– Тебе необязательно было надевать его, чтобы прийти сюда.
– То есть?
Лайонел широко улыбнулся.
– Не то чтобы я это не ценил… Но стоило ли надевать такое шикарное платье только для того, чтобы вместе съесть мороженое? Не стоило, правда. Это всего-навсего мороженое.
– Ты прав. Я надела его, потому что потом иду на ужин. Мы сегодня празднуем день рождения Ригеля.
Лайонел застыл и, казалось, забыл про свой рожок.
– А, – сказал он, пристально глядя на меня, – у него сегодня день рождения?
– Ага…
Лайонел замолчал и вернулся к мороженому, а я сидела и улыбалась божьей коровке, которая села мне на руку.
– Значит, ты ради него нарядилась?
Я взглянула на Лайонела, который сосредоточился на мороженом и не смотрел на меня.
– Что значит – «ради него»?
– Ну ради дорогого братишки? – уточнил он. – Ты так шикарно выглядишь в честь его дня рождения?
Я посмотрела на него в замешательстве, потому что это платье я надела исключительно ради себя самой. В особый день надо и выглядеть по-особенному. Зная, что Ригель не любит шумных торжеств, мы решили устроить праздничный ужин в семейном кругу, из гостей пригласили только Аделину.
– Мы ужинаем дома, – мягко сказала я, – мне это платье показалось подходящим…
– Ты на домашний ужин надела платье?
– Лайонел, я не понимаю, что ты пытаешься мне сказать.
Разве он сам только что не сделал мне комплимент?
– Забудь, – пробормотал он, качая головой, и добавил: – Я не пытаюсь ничего сказать. Просто мне это показалось странным, вот и все.
Он откусил вафлю и попытался мне улыбнуться.
Мы молча доели мороженое.
– Что здесь? – спросил он через некоторое время, тыкая пальцем в маленький сверток, который я положила на стол. – Ты из-за этого опоздала, да?
– Да, – ответила я, заправляя прядь за ухо. – Задержалась в магазине. Извини…
– И что ты купила?
– Подарок для Ригеля.
Рука Лайонела застыла на свертке, и он повернулся ко мне.
– Можно посмотреть?
Я кивнула, и он осторожно его раскрыл, обнаружив внутри маленький стеклянный шар. К нему был привязан черный шелковый шнур, а по всей окружности шара цветным песком было выложено красивое звездное небо. Песчинки блестели на свету, мерцая, как маленькие звездочки.
И созвездие Ориона там тоже было, похожее на паутинку из тончайших бриллиантов.
Я не знала, что это за вещица. Может, брелок. Однако, когда я случайно увидела ее в витрине маленькой стеклодувной мастерской, то сразу подумала, что она может ему понравиться. Я даже представила, как Ригель рассеянно катает этот шарик по ладони, читая книгу…
Лайонел задумчиво вертел шарик в руках, а я встала, чтобы выбросить ложку.
– Ручная работа, – сказала я. – Леди сказала мне, что он последний. Представляешь, она сама раскрашивает песок! Потом надевает что-то вроде увеличительного стекла, садится на табуретку и тонким пинцетом раскладывает зерна, пока…
Меня прервал звон стекла. У ног Лайонела блестели осколки шара. Я смотрела на них, не веря своим глазам.
– Ой, – сказал Лайонел, почесывая щеку. – Черт возьми! Прости!
Я подошла, опустилась на колени и сложила на ладонь крупные осколки. Мой оригинальный подарок… превратился в мелкие стеклянные кусочки.
Почему? Почему все всегда разбивается вдребезги, когда дело касается Ригеля?
Я накрыла осколки другой ладонью и посмотрела на Лайонела. В моих глазах, наверное, читалось ужасное разочарование, потому что он снова извинился. Однако я ничего не ответила.
Я вернулась домой с тяжелым сердцем. Мне очень хотелось увидеть, как Ригель отреагирует на мой подарок, хоть я и опасалась, что он его не примет.
– Ой, Ника, ты вернулась! – Анна стелила на стол лучшую скатерть. – Не могла бы ты отнести на место эту коробку, пока я заканчиваю сервировать стол? В маленькую комнату в конце коридора.
В этой комнате хранились вещи Алана. Я взяла в руки коробку и пошла выполнять просьбу.
Я включила свет и поставила коробку у шкафа. Здесь лежали свертки с одеждой, коробки, старые музыкальные компакт-диски и плакаты; были и книги, по большей части университетские справочники и учебники. Алан изучал юриспруденцию, как и Асия.
Я взяла в руки увесистую книгу «Уголовное право» и начала осторожно ее листать. Мне хотелось узнать какие-нибудь подробности о жизни Алана, а расспрашивать Анну я стеснялась: воспоминания могли причинять ей боль. Книга была в хорошем состоянии, страницы без загибов и пятен, а это значит, что Алан бережно с ней обращался. Я рассеянно прочитала названия глав: «Преступление жестокого обращения с детьми», «Преступление двоеженства», «Преступление домашнего насилия», «Преступление инцеста»… Я нахмурилась. В глаза бросилось слово «усыновление». Я сосредоточилась и прочитала:
«В процессе усыновления усыновленный на законных основаниях становится частью семьи усыновителя. Следовательно, в дальнейшем он является полноправным членом семьи.
Раздел 13A Уголовного кодекса штата Алабама гласит: сексуальные отношения или брак с членом семьи, кровным или усыновленным, согласно закону считаются инцестом. К таким членам семьи относятся: родители и кровные или усыновленные дети; кровные или усыновленные братья и сестры; сводные братья и сводные сестры. Инцест относится к тяжким преступлениям класса C. Преступники класса C наказываются лишением свободы на срок от…»
Я резко захлопнула книгу и положила ее на место, как будто она жгла мне руки. В ушах звенело. Я стояла, уставившись на обложку и толком не видя ее. Что-то безмолвное зашевелилось во мне, как штормовое море. Я не понимала, откуда во мне взялось это чувство пустоты. Что со мной происходило?
Я закрыла дверь и поплелась обратно в кухню. Мне мерещилось, что стены шатаются, все вдруг показалось неуместным, чуждым, как будто ось жизни сместилась.