Аделина подняла лицо и посмотрела на меня голубыми глазами. Я не до конца поняла, что она хотела сказать, ее слова звучали загадочно. Возможно, когда-нибудь до меня дойдет их скрытый смысл, подумала я. Наверное, у Аделины были желания и мечты, которые она научилась сдерживать, предпочитая молчание словам.
– Поверь мне, Ника, – Аделина мягко улыбнулась, – то, что я испытываю к Ригелю, всего лишь глубокая, очень глубокая привязанность.
Было невозможно не поверить Аделине, ведь мы всегда доверяли друг другу. Пусть я не совсем поняла, о чем она говорила, но в одном я абсолютно уверена: Аделина никогда не станет надо мной насмехаться.
Так хотелось поговорить с ней откровенно, рассказать о наших с Ригелем отношениях, но я не могла. С одной стороны, я чувствовала необходимость поделиться с кем-то страхами и неуверенностью, с другой – знала, что не могу обременять Аделину тяжелыми секретами.
Я была один на один со своими чувствами. И Ригель тоже.
– Ну так как?
Я часто заморгала. Билли хмуро смотрела на меня.
– Извини, я немного отвлеклась, – сказала я.
– Я спросила, не хочешь ли ты позаниматься вместе, – бесцветным голосом повторила она, – у меня после школы…
– Я бы с радостью, но сегодня не смогу, – ответила я с сожалением. – Анна записала меня на прием к врачу, нельзя пропустить.
Билли секунду смотрела на меня, а затем кивнула.
В последние дни она была не похожа на саму себя: темные круги под глазами, потухший взгляд, раздраженное и одновременно равнодушное выражение лица… От прежней жизнерадостной Билли не осталось и следа. Конечно, я понимала, почему ей плохо. Они с Мики не разговаривали уже несколько дней. Каким бы простым ни казалось решение, я знала, что недостаточно просто взять трубку и помириться с лучшей подругой. В тот день между ними что-то сломалось. Сказанные слова затронули основу их отношений, и, чем больше времени проходило, тем больше становился разрыв между ними.
– Прости, Билли! Может быть, в другой раз.
Она снова кивнула, глядя куда-то прямо перед собой, провожая глазами сновавших туда-сюда школьников. И когда ее взгляд резко остановился, я поняла, кого она увидела. По коридору с рюкзаком на плече и, что странно, без капюшона на голове шла Мики.
Она шла не одна, а вместе с какой-то девушкой, наверняка одноклассницей. Помню, я несколько раз видела, как она махала Мики издалека, так что я не удивилась, увидев их вместе. В ярко накрашенных глазах Мики промелькнуло смущение, когда она нас заметила. Помедлив секунду, она подошла, чему я была очень рада.
– Привет! – радостно пискнула я.
Мики опустила глаза в пол, что можно счесть за приветствие.
– Вот что я нашла, – только и сказала она, протягивая мне сумку с одеждой, которую я забыла в ее доме.
– Ой, – удивленно ответила я, – где она была?
– Эванджелина положила ее в мои вещи.
– Вот это да. Спасибо. Ой, подожди! – Я порылась в рюкзаке. – Вот… Это тебе!
Мики неуверенно взяла протянутый пакетик с печеньем.
– Это от Анны в благодарность за гостеприимство. За авто, макияж и босоножки… Мы вместе его испекли. Правда, мои слегка корявенькие получились, – призналась я, глядя на плоские сухие блинчики то ли овальной, то ли квадратной формы. – Но на вкус они вроде ничего, довольно мягкие, если разжевать.
Спутница Мики улыбнулась и сказала:
– На самом деле они довольно аппетитно выглядят.
– Надеюсь, – сказала я, оценив ее реплику.
Билли, стоявшая позади меня, смотрела на нас, не говоря ни слова.
– Не стоило. – Мики, казалось, не могла подобрать слов. – В этом не было необходимости.
– Ну ты чего? – Спутница игриво шлепнула Мики по плечу. – Специально для тебя печенье испекли, ты хоть спасибо скажи!
Мики хмуро посмотрела на девушку, но я увидела, как ее щеки покраснели под тональным кремом.
– Конечно, – буркнула Мики в привычной сварливой манере, и я поняла, что она и правда тронута. – Спасибо.
– Сама вежливость, – добродушно поддразнила ее девушка. – Ты сегодня не успела выпить кофе? Вы в курсе, что Макайла становится невыносимой, если не зарядится кофеином?
– Это неправда, – возразила Мики.
– Да ладно, так и есть! Ты просто звереешь, честное слово, – засмеялась девушка. – Если б я не знала, как ты устроена…
– С чего ты решила, что знаешь, как она устроена?
Мы обернулись. Билли скрестила руки на груди и угрюмо смотрела на Микину спутницу. В ее взгляде читалась враждебность. Никогда раньше не видела Билли такой. Казалось, она поняла, что произнесла эту фразу вслух, лишь когда мы к ней повернулись. Билли поджала губы, обошла нас и зашагала быстрым шагом по коридору.
Я смотрела, как Билли уходит, крепко обхватив себя руками, и подумала, что так она пытается удержать равновесие, чтобы не рухнуть в пучину отчаяния.
– Спасибо за печенье.
Мики накинула капюшон и пошла в противоположную сторону. Девушка проводила ее взглядом. Мы переглянулись, не зная, что друг другу сказать.
Пропасть между Мики и Билли стала еще шире. В конце концов в ней сгинет все: мечты, воспоминания и счастливые моменты. Ничего не останется. Только щебень и пустота.
Приемная у психолога была строгой и стильной. Тропическое растение в горшке оживляло темно-серый цвет стен, украшенных парой абстрактных картин, которые я рассматривала от нечего делать. Когда мне наскучило это бессмысленное занятие, я рискнула взглянуть на человека, сидевшего рядом.
Ригель сидел со скрещенными на груди руками, закинув одну ногу на другую, его губы сложились в тонкую линию. Он был раздражен. Очень раздражен. Его тело излучало досаду и немой протест против фразы Анны: «Раз Ника идет, почему бы и тебе не сходить? Возможно, от разговора с психологом будет польза».
Как ни старалась, я не могла представить Ригеля, сидящим напротив психолога, абсолютно постороннего человека, и честно рассказывающим о своих проблемах. Ригеля, который соорудил себе такую плотную маску, что она закрывала даже его сердце! Да, картина была такой же странной, что и та, которая висела сейчас передо мной на стене. Я снова скосила глаза на Ригеля: мужественный подбородок напряжен, верхняя губа слегка скривилась. Даже раздраженный он был чертовски красив.
В этот момент я заметила девушку, сидящую поодаль. У самого носа она держала журнал, но ее глаза смотрели не в него, а на Ригеля, да причем так пристально, будто хотела пробуравить в Ригеле дырку. Я, в свою очередь, присмотрелась к ней получше… И увидела, что глаза у нее карего цвета и располагаются они на очень красивом лице. Девушка была хороша собой. Очень хороша…
В груди у меня возникло какое-то беспокойное чувство, и я подумала, заметил ли он ее? Я взглянула на Ригеля. Он откинул голову к стене и слегка повернул, его взгляд был прикован к моей руке, лежавшей на его колене. Сама не знаю, как она там оказалась! Ригель был на взводе, но против моего прикосновения не возражал, словно его колено – самое правильное место для моей руки…
– До свидания! – послышалось из кабинета, и через секунду в приемной показался хорошо одетый мужчина, который придержал дверь, чтобы выпустить другого мужчину лет сорока. – Увидимся на следующей неделе, Тимоти, а если точнее, то…
Он рассеянным взглядом оглядел приемную и увидел меня и Ригеля.
– О, вы, должно быть, дети миссис Миллиган! – выпалил он, и я увидела, как на лице Ригеля дрогнул мускул. – Значит, вы уже пришли. Мисс, не хотите ли быть первой?
Я погрызла пластырь на большом пальце и встала. Психолог улыбнулся, пропуская меня вперед.
– По правде говоря, Анна еще не наша приемная мама, – робко уточнила я.
Доктор посмотрел на меня, признавая свою ошибку.
– Прошу прощения, – сказал он, – миссис Миллиган сообщила мне об усыновлении. Я не знал, что процесс еще не завершился.
Я сжала ладони, чувствуя, как они вспотели, и он заметил мою нервозность. У психолога был глубокий, проницательный взгляд, но внимание, которое он излучал, выражало не интерес, а сочувствие.
– Хочешь, немного поговорим? – спросил он.
Я нервно сглотнула, чувствуя, что мое тело возражает, но я старалась его не слушать, потому что хотела сделать это ради себя. Попробовать, даже если от страха сводит живот и реальность пытается раздавить меня. Я медленно кивнула, что стоило мне огромных усилий, возможно, самых неимоверных за всю мою недолгую жизнь.
Через час я вышла в приемную, вспотевшая и напряженная.
Я рассказала доктору немного о детстве, но умолчала о травмах, потому что всякий раз, когда я пыталась приоткрыть дверцу своего разума, из засады на меня набрасывались тревоги. Я смущалась, замирала и молчала. И все же нашла в себе смелость кое о чем рассказать запинающимся голосом. Психолог сказал, что я молодец и для первого раза все прошло очень хорошо.
– Мы можем снова встретиться, если хочешь, – любезно сказал он, – без спешки, например на следующей неделе.
Он не принуждал меня к ответу, предоставив возможность самой решить, состоится ли новый разговор. Затем психолог посмотрел на Ригеля.
– Прошу, проходи, – сказал он ему. – Проходи и располагайся.
Ригель посмотрел на меня, словно желая убедиться, что со мной все в порядке. Затем расправил скрещенные руки, неохотно встал и направился в кабинет.
Он вошел и первым делом подумал, что не хочет здесь оставаться. В последнее время он постоянно испытывал странное беспокойство. По венам, словно яд, разлилось обжигающее безумие, густое и сладкое, от которого вскипала кровь. Это из-за нее.
Непроизвольно он обернулся, чтобы найти ее глаза и запечатлеть их сияющий свет, удержать его хотя бы мгновение на своей сетчатке. Как будто ему всякий раз приходилось смотреть на Нику, чтобы убедиться, что она не сон и, если он повернется, встретится с ней взглядом; если прикоснется к ней, она не испугается; если проведет рукой по ее волосам, она никуда не исчезнет, а останется в его руках и будет смотреть на него, не сводя глаз.