– Ты играешь с огнем. И, кажется, тебе это нравится. Даже сидя за столом с другими, ты дразнишь судьбу и при этом имеешь смелость намекать, что это я не знаю, что важно!
Я была не в себе, но не могла остановиться. Ситуация сложилась невыносимая. Ради нас с Ригелем мне пришлось пойти на компромисс с собой и лгать единственному человеку, который по-настоящему меня любил, единственному, кого я никогда не хотела обманывать, – Анне.
Я выбрала Ригеля, но этот выбор разбил мне сердце. И я сделала бы это снова – еще десять, сто, тысячу раз, только бы остаться рядом с ним. Я разбивала бы сердце снова и снова, но все равно выбрала бы его. Я всегда выбирала бы его.
Но я сомневалась, что Ригель поступил бы так же. Он никогда не давал мне ни малейшего повода для уверенности в этом. Я призналась ему, что хочу, чтобы он был рядом со мной, я открыла ему сокровенную часть своей души и осталась открытой для его молчания.
– Я рискую всем. Всем, что мне дорого. Но ты, кажется, этого не понимаешь. Иногда ты ведешь себя так, как будто тебя это не касается, как будто для тебя это всего лишь иг…
– Нет! – резко прервал меня Ригель, закрыв глаза. – Не говори так.
Он открыл глаза, и я увидела, как что-то яростно дрожит в глубине его взгляда.
– Не смей так говорить!
Я грустно посмотрела на него и снова покачала головой.
– Если честно, то я даже не знаю, что для тебя важно, – горько прошептала я. – Я никогда не знаю, о чем ты думаешь и что ты чувствуешь. Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо, но я тебя почти не знаю.
Нас словно отбросило друг от друга на расстояние в несколько световых лет.
– Я тогда сказала, что ты нужен мне такой, какой ты есть. Это правда. Я не жду, что ты ответишь на мои слова или сразу откроешься. Мне достаточно просто тебя понять. Но ты меня отталкиваешь. Чем ближе я подхожу, тем сильнее чувствую, что ты не хочешь меня к себе подпускать. Причем меня даже больше, чем других, и я не понимаю почему. Мы оба сломаны с детства, но ты не открываешь мне свое сердце, Ригель. Ни на секунду.
Я чувствовала полное опустошение и видела в глазах Ригеля лишь непроницаемую черноту. Какой человек скрывался за этим взглядом? Чувствовал ли он мою боль и желание быть частью его мира в той же мере, в какой он был частью моего?
Сердце сжалось сильнее. Перед глазами все плыло от слез, я опустила голову, потому что тишина была еще одним доказательством того, что ответа не будет.
Кулаки дрожали. В груди корчился точильщик. Ригель больше не мог этого выносить, у него не осталось сил быть собой…
Он ощутил себя запертым в ловушке собственного тела и никогда еще так сильно не хотел быть кем-то другим, а не собой.
Ника стремилась понять его и узнать, но это только причинит ей боль.
Ника наивно верила, что в нем есть что-то милое и правильное, тогда как внутри у него – лишь отрицание, страхи и измученная душа. Шипы и ярость. Боль и чувство беспомощности.
Внутри у него – катастрофа.
Он научился отказываться от привязанностей, от чувств, от всего. И от нее он тоже пытался отказаться, поэтому отталкивал, царапал, кусал, пытался вырвать ее из себя, но Ника заполнила его целиком. Пробралась в него без спроса, с нежной улыбкой, сияя непостижимым светом, который заливал весь мир вокруг.
«Хоть бы она посмотрела на меня, хоть бы посмотрела…» – как часто повторял он эти слова в Склепе. Отражаясь в ее лучистых глазах, он уже не казался себе безнадежно изломанным. Но теперь, когда она наконец посмотрела на него, его охватил страх.
Он боялся, что Ника увидит, какой он уродливый и искореженный. Его поломки ремонту не подлежат. Он боялся, что она его не поймет, отвергнет, осознав, что достойна кого-то лучшего. Он боялся, что его снова бросят.
Вот почему он не мог впустить ее в свой мир. Одна часть его души хотела быть с ней всегда. Другая, та, что любила Нику больше, чем себя, не могла запереть ее в клетке из колючей ежевики.
Ника грустно опустила голову. А Ригель молчал, потому что, даже если она об этом не догадывалась, молчание стоило ему дороже любого слова.
Он снова ее разочаровал. Чем больше он пытался защитить ее от себя, тем больше боли ей причинял.
Ника ушла, забрав с собой свет. И глядя, как она исчезает, Ригель почувствовал, как в его сердце один за другим впились все его шипы сожаления.
Глава 30. До конца
Я не хочу счастливого конца, я хочу грандиозного финала. Как на выступлениях фокусников, которые лишают вас дара речи и на мгновение заставляют поверить, что магия существует.
Никто не смел дышать. Ригель видел, как они неподвижно лежат в ряд, бок к боку. Он не был среди них, как и всегда. Тень кураторши мелькала перед этими маленькими телами, как черная акула.
– Одна женщина сказала мне сегодня, что кто-то из вас помахал ей из окна. – Ее голос – как медленный скрип по стеклу.
Ригель наблюдал за происходящим издалека, сидя на скамье у пианино, но до него долетел полный ненависти взгляд Питера. Ригеля никогда не наказывали.
– Кто-то из вас пытался ей что-то сказать. Что-то, чего она не смогла расслышать.
Никто не смел дышать.
Она посмотрела на каждого из них по очереди, а потом ее пальцы сомкнулись на руке маленькой девочки, лежавшей с краю.
Аделина не сопротивлялась, когда кураторша начала больно сжимать ее предплечье.
– Кто это был?
В ответ – молчание. Дети боялись ее, и этого было достаточно, чтобы сделать их виноватыми в ее глазах. Такими она их и считала.
Кожа выше локтя побагровела. Пальцы-тиски сдавливала тонкую ручку все сильнее, но девочка молчала – от боли кричали только ее глаза.
– Неблагодарные засранцы, – прошипела кураторша.
Ригель сразу понял, что значит красноватый блеск в ее глазах: предвестник насилия. Все затряслись. Маргарет отпустила Аделину. Затем заученным движением вытянула из брюк кожаный ремень. Ригель нашел глазами Нику – она лежала в центре и дрожала сильнее остальных. Он знал, что ремни ее пугали. Пока он смотрел на нее, что-то царапало ему грудь изнутри. Часто забилось сердце, вспотели ладони.
– Спрошу еще раз, – проскрипела кураторша, вышагивая вдоль ряда. – Кто. Это. Был?
Он видел, как они дрожали. Он мог бы крикнуть, что это был он, как и в прошлые разы взяв на себя вину за то, чего не делал, но сейчас трюк не сработал бы: он провел рядом с Маргарет весь день. Кроме того, она слишком сильно разозлилась. А когда она была в ярости, кому-то всегда доставалось. Она считала своим долгом сделать кому-нибудь больно. Ей позарез нужно было выместить на ком-нибудь свою злость, иначе она взорвется и разлетится на мелкие кусочки.
Если Ригель возьмет на себя вину, она перестанет ему доверять, не будет давать ему больше свободы, чем другим, и он больше не сможет защищать Нику.
– Это была ты?
Маргарет остановилась перед маленькой девочкой с дрожащими коленками. Та испуганно замотала головой и закрыла лицо ладошками.
– Значит, ты, Питер? – спросила Маргарет рыжего мальчика.
– Нет, – ответил он пискляво. Тонкий голосок, как всегда, сослужил ему плохую службу: кожаный ремень качнулся из стороны в сторону.
Ригель знал, что это не Питер: этот запуганный, забитый мальчик не стал бы разговаривать с прохожими через закрытое окно.
Питер был мягким, вежливым и чувствительным ребенком. Если он и был виноват, то только в этом.
– У окна был ты?
– Нет, – повторил он.
– Нет?
Питер заплакал, потому что почуял недоброе. Все поняли, что сейчас будет: Маргарет наконец выпустит пар.
Она схватила Питера за волосы, и он еле сдержал крик. Маленький, тощий, испуганный, весь в слезах и соплях, он выглядел очень жалким. Ригель заметил отвращение во взгляде Маргарет и задумался: есть ли в этой женщине хоть что-то человеческое? Нет, решил он в который раз и снова сказал себе, что не должен привязываться к ней, даже если она его балует, нянчится с ним и говорит, что он особенный. Даже если она единственная, кто проявляет о нем заботу. Он никогда не сможет относиться к ней как к матери, потому что видит ее насквозь.
Обычно Маргарет не наказывала детей в его присутствии. Она всегда следила за тем, чтобы Ригель находился в другой комнате, как будто он не знал, что она вытворяет и что она за чудовище. Но не в этот раз. Она впала в такую ярость, что забыла о нем и торопилась провести над «неблагодарными засранцами» экзекуцию.
– Повернись! – приказала она.
Питер теперь ревел во все горло. Ригель надеялся, что он не обмочится, иначе одной поркой дело не обойдется. Испачкать ковер – это тебе не тетеньке из окошка помахать. Маргарет развернула его, и, защищаясь, он прикрыл дрожащими ручонками голову и зашептал молитву. Удары ремня звучали так громко, что все онемели. Она метила ему по спине и ягодицам, где никто не увидел бы следы. Питер подпрыгивал от боли, а она, казалось, злилась на него еще сильнее, потому что он реагировал на боль.
Как Ригеля угораздило стать любимчиком этой ведьмы? Почему единственный человек, который его хоть как-то любил, был монстром? Да потому, что он неправильный, искореженный, дефективный.
Самоотрицание давило на него почти физически, пока в нем не сломалось что-то еще.
Он не должен ни к кому привязываться. Не должен испытывать любовь и нежность, эти чувства не для него.
– Я хочу знать, кто это сделал! – прошипела Маргарет, чьи вены на висках вздулись от гнева. Она во что бы то ни стало должна найти виновного, потому что не терпела неопределенности.
Маргарет начала медленно прохаживаться по ряду с ремнем в кулаке и в конце концов подошла к Нике. Ригель с ужасом увидел, что она судорожно грызет пластырь на пальце. Она так делала, когда нервничала, и мучительница заметила это. Она остановилась перед Никой, ее жестокие глаза вспыхнули от внезапной догадки.
– Это ты! – прошептала она зловеще, как будто Ника уже созналась.