Ника неотрывно смотрела на ремень. Она побледнела, съежилась и задрожала. Ригель почувствовал, как его сердце колотится в ушах.
– Я верно говорю?
– Нет.
Она дала Нике звонкую пощечину, и Ригель почувствовал, как его ногти впиваются в ладони. По щеке Ники скатилась слеза, но она не осмеливалась ее вытереть. Маргарет покрутила в руках ремень. Сердце Ригеля дрогнуло, он представил, что сейчас будет, он уже видел ярость, дикие глаза, занесенную руку, удар, ремень, сверкающий в воздухе, – и что-то закричало внутри него. Ригеля охватила паника. Тогда он сделал единственное, что пришло ему в голову: схватил ножницы, которыми Маргарет разрезала партитуры, затем, следуя лихорадочному порыву, вонзил лезвие себе в ладонь.
И в следующий момент пожалел об этом, настолько яростной была боль. Ножницы упали на пол, все обернулись. Красные капли окрасили ковер, и, когда Маргарет заметила это, ремень, которым она собиралась ударить Нику, опустился.
Она подбежала к нему и обхватила руками его кровоточащую ладонь, как раненого воробушка. Только тогда Ригель встретился глазами с Никой, с ее испуганными и беззащитными глазами.
Его мутило от боли, но он никогда не забудет ее взгляд. Никогда не забудет ее глаза, ясные, как речной жемчуг. Этот свет останется внутри него навсегда.
Река пахла свежо и резко. Шум стройки на мосту сливался с далеким плеском воды.
Я смотрела на рабочих, не видя их. Они делали новый парапет, и вот уже несколько недель вдоль моста висела оранжевая сетка и закрывала красивый вид. Я пришла сюда, чтобы почувствовать траву под ногами и успокаивающие объятия свежего воздуха, но мое сердце пульсировало, как рана. И эта боль перекрывала собой другие чувства.
– Вот и ты! – услышала я, когда вернулась домой.
Анна была в пальто и уже собиралась уходить. Зная, что она заглядывает мне в лицо, я спряталась за волосами и кивнула.
– В холодильнике есть торт, – сказала Анна мягким голосом, который я так любила. – Или, может, съешь чего-нибудь посерьезнее?
Я ответила, что не очень голодна. Анна озадаченно нахмурилась, видя, что я какая-то заторможенная. Меня и правда как будто отключили от электросети, и заряд аккумулятора уже опустился до нижней отметки.
– Ника, прости меня за вчерашнее. – Анна бросила на меня просительный взгляд. – Наверное, я слишком увлеклась разговором о Лайонеле и цветах. Извини меня! – Она заправила прядь мне за ухо. – Просто я очень рада, что у тебя есть друг, который ценит тебя и знает, какая ты у меня хорошая. Я, глупая, даже не подумала, что могу тебя смутить своей болтовней.
Я положила руку ей на плечо и прошептала:
– Все в порядке, не переживай.
– Нет, не в порядке, – пробормотала Анна, – ты выглядишь грустной с тех самых пор, как вернулась вчера за стол.
– Пустяки, – солгала я, – я просто немного устала. – Я посмотрела на нее с вымученной улыбкой. – Ты не должна чувствовать себя виноватой, Анна. Ты не сделала ничего такого, чтобы я огорчилась.
– Точно? Тогда ты мне сказала бы, да?
Я надеялась, что она не почувствовала, как мое сердце дрогнуло при этом вопросе.
– Конечно. Ни о чем не волнуйся.
Именно в такие моменты я не могла понять, что больше всего меня ранило. То ли наш с Ригелем разговор, то ли мысль о том, что я никому не могу рассказать о нашем с ним разговоре.
У Анны были глаза человека, который способен понять все. Однако ей я могу открыться в последнюю очередь.
– Надень шарф, – улыбнулась я ей, – на улице ветерок.
Анна так и сделала. Когда входная дверь за ней закрылась, в сердце вновь вернулось ощущение пустоты. Я медленно прошла в гостиную, забралась с ногами на диван и обхватила колени руками.
Интересно, чувствовали ли себя Билли и Мики так же, как я сейчас? Как будто что-то важное сорвалось с оси. Вот бы с кем-нибудь об этом поговорить…
– Я думала, что беда придет откуда-то извне.
Клаус, лежавший рядом на диване, посмотрел на меня полуоткрытым глазом. Выходит, он был единственным, кому я могла довериться.
– Когда все началось, – прошептала я, – я подумала, что если у нас с Ригелем и возникнет какая-нибудь проблема, то она появится со стороны. И мы справимся с ней вместе.
Я повернулась к Клаусу, чувствуя, как мои глаза наливаются слезами.
– Я ошиблась… Не учла самого важного.
Клаус открыл второй глаз и смотрел на меня без особого интереса. Почувствовав сильную усталость от своих мыслей, я свернулась рядом калачиком и не заметила, как заснула. Однако даже во сне не смогла найти покоя. В какой-то момент мне показалось, что что-то коснулось моего лица. Пальцы… гладили мою щеку. Я узнала бы это прикосновение среди тысячи.
– Я хочу впустить тебя, – услышала я шепот, – но внутри меня шипы и колючки.
Он как будто с трудом подбирал слова, и его грустный голос обжег мне сердце. Я пыталась ухватиться за реальность, чтобы не заснуть, но тщетно. Его слова поплыли куда-то вместе со мной, пока не исчезли.
Когда я проснулась, был уже вечер. Открыв глаза, я почувствовала на себе две тяжести. Первой была фраза, которая, я уверена, мне не приснилась. А второй… второй был спящий Клаус, свернувшийся клубочком у меня на груди и уткнувшийся носом мне в шею.
На следующий день Ригель не пошел в школу. Норман спустился по лестнице и с неловкой улыбкой сказал, что подвезет меня и что Ригель чувствует себя не очень хорошо: еще не прошла начавшаяся вчера головная боль.
В тот день я не могла сосредоточиться на уроках, мысли постоянно возвращались к тем нескольким словам, которые он прошептал, думая, что я сплю.
Я вышла из школы под моросящий дождь и огляделась: не хотелось столкнуться с Лайонелом. На лабораторной я села за километр от него и избежала разговора.
– Идешь домой? – Билли посмотрела на меня из-под облака кудрей. Взгляд у нее, как и все последние дни, был потухший, если не безразличный.
– Ага!
Она молча кивнула. Темные круги под глазами, осунувшееся лицо не скрывал даже капюшон.
– Ну ладно, – пробормотала она.
В эту минуту ей было так же одиноко, как и мне. Я почувствовала, что Билли нуждалась во мне – в подруге… Она повернулась, чтобы уйти, и тут я схватила ее за полу толстовки.
– Подожди!
Она вопросительно посмотрела на меня.
– Хочешь сходим в забегаловку, съедим чего-нибудь вредного и вкусного?
Она задумалась.
– Сейчас?
– Да! За перекрестком есть бистро, в нескольких шагах от моста.
Билли какое-то время смотрела на меня неуверенно, затем достала телефон и дрожащими пальцами нажала на вызов.
– Скажу бабушке, что мы с тобой немного покутим.
Мы кутили почти до вечера. Пообедали сэндвичами, потом сидели на диванчике в бистро, пережидая сильный дождь и потягивая шоколадные молочные коктейли. Много болтали. Билли сказала, что ее родители, вполне возможно, вернутся к концу месяца, но она не особо на это надеялась. Сейчас мы как никогда были нужны друг другу, чтобы поговорить о том о сем, отвлечься от тяжелых мыслей.
– Спасибо, – сказал она мне, когда мы наконец вышли на улицу.
Я ободряюще улыбнулась и нежно пожала ей руку.
Домой я шла уже под лучами уличных фонарей. Вдруг зазвонил мобильный.
– Анна? Привет…
– Привет, Ника, где ты?
– Иду домой, скоро буду, – ответила я. – Мы с Билли зашли перекусить. Извини, что не предупредила.
– Ничего-ничего, дорогая! Я не дома, – вздохнула Анна, и я представила, как она устало прикладывает руку ко лбу. – Мероприятие в клубе сводит меня с ума! Еще надо проконтролировать доставку, не могу отложить это на завтра… Нет, Карл, поставь их туда, пожалуйста! А эти должны стоять вместе с бегониями у входа. Ой, прости, Ника, но я действительно не знаю, во сколько закончу сегодня.
– Анна, не переживай, я приготовлю что-нибудь для Нормана, когда он вернется домой, – сказала я, скрипнув нашей калиткой.
– Норман сегодня ужинает с коллегами, помнишь, я тебе говорила? Он вернется поздно, поэтому я тебе и позвонила. – Анна вздохнула. – Ригель весь день был один, не могла бы ты проверить, как он? Не поднялась ли у него температура? – с тревогой в голосе попросила она.
Я вспомнила, как позвонила ей, когда они с Норманом были на конференции. Анна всегда за нас беспокоилась, такая уж она. Я закусила губу, затем кивнула, но вспомнила, что она меня не видит, и, войдя в дом и положив ключи в миску, ответила, что она может быть спокойна, я все сделаю.
– Спасибо, ты мой ангел, – прощебетала Анна, и мы попрощались.
Я сняла мокрые кроссовки и прошлась по первому этажу в поисках Ригеля. Нигде его не найдя, я подумала, что он в своей комнате, и поднялась наверх.
И остановилась перед его дверью в нерешительности. Сердце чаще забилось в груди. По правде говоря, я думала о нем весь день, и теперь, когда была от него в считаных метрах, боялась встретиться с ним лицом к лицу. Собравшись с духом, я подняла руку, постучала и толкнула дверь.
Вечерний свет из окна тускло освещал комнату, фигуру Ригеля окутывали тени. Он лежал на кровати и, кажется, спал. Я прислушалась к его мерному дыханию. Я принесла с собой запах дождя, но аромат его парфюма был сильнее. Запах Ригеля смешался с моей кровью и напомнил мне, как глубоко этот сложный человек проник в мою душу.
Я осторожно провела кончиками пальцев по его лицу, теплому и, к счастью, не горячему. С облегчением вздохнув, я пошла к двери, когда меня остановил его голос.
– Я сделаю тебе только больнее.
Эти слова звучали так знакомо, как будто я их когда-то уже слышала.
– Такой уж я есть, – пробормотал Ригель грустно, – и не умею быть другим.
Я смотрела прямо перед собой, чувствуя, как мое сердце холодеет и каменеет, становится тусклым, пыльным алмазом, больше не способным сиять. Я медленно обернулась.
Ригель сидел, вцепившись руками в край кровати и опустив голову. Казалось, он хотел, чтобы я не видела его глаза.