– Хватит! Достаточно! Ригель, Лайонел, остановитесь!
Все произошло слишком быстро. Я не успела упереться ногами и отлетела назад. Споткнувшись, я врезалась во что-то, что прогнулось под тяжестью тела. В воздухе завибрировал пронзительный скрип – звук, который остановил время.
Оранжевая сетка, закрывающая пустоты парапета, не выдержала. Я зажмурилась, не в силах понять, что происходит, и попыталась за что-нибудь ухватиться, но рюкзак на плечах тянул меня назад. Я потеряла равновесие.
Словно в замедленной съемке, я увидела Ригеля: вот он поворачивается, волосы бьются на ветру, его глаза наполняются слепым ужасом, который я больше никогда не увижу.
Он, моя единственная опора в мире, ускользал от меня.
В мучительной череде мгновений я увидела, как он бросился ко мне с вытянутыми руками. И его тень поглотила меня в тот момент, когда я начала падать в пустоту.
Ригель обхватил меня, и воздух, как живое существо, засвистел в ушах. Когда мы в свободном падении летели с головокружительной высоты, когда Ригель оказался ниже меня, прикрывая щитом своих рук, я не испытывала ничего, кроме неверия в смерть.
Его руки прижимали меня к себе так крепко, что наши сердцебиения слились. Прежде чем мы ударились об воду и нас поглотила холодная чернота, прежде чем реальность разбилась на осколки, я почувствовала его губы у своего уха.
Звук его голоса был последним, что я успела услышать. Последним… перед концом.
Среди завывания ветра в мире, трагически угасающем вокруг нас, прежде чем тьма уничтожила нас обоих, я услышала его голос, прошептавший: “Я тебя люблю”.
Глава 32. Звезды одиноки
– Прощай, – пропела малиновка снегу, любуясь им в последний раз. – Мне было холодно, и ты укрыл меня. И проник в мое сердце.
Многие думают, что смерть – это невыносимая боль, внезапное падение в бесконечную пустоту, роковое событие, превращающее все в ничто.
Люди не знают, как они ошибаются.
Смерть – не то, не другое и не третье. Это умиротворение, полное бесчувствие, отсутствие всяких мыслей.
Я никогда не задумывалась о том, что значит – перестать существовать. Но если я чему-то и научилась, так это тому, что от смерти нельзя уйти просто так, без мзды. Один раз я уже соприкоснулась с ней, когда мне было всего пять лет. Она меня отпустила, но взамен забрала маму и папу.
Я снова была там, на противоположной стороне от жизни. И я не ждала от смерти пощады, потому что я отказывалась платить ей за это такую цену.
Резкий звук – единственное, что я могла уловить. Медленно, из ниоткуда выплыло и кое-что еще: неприятный запах антисептика.
Когда обонятельное ощущение усилилось, я начала чувствовать контуры своего тела.
Я лежала. Меня будто чем-то придавило, и я не могла пошевелиться. Но чем именно, непонятно. Потом я почувствовала покалывание в кончике пальца. Попыталась открыть глаза, но веки казались неподъемно тяжелыми. После нескольких попыток мне все же удалось разлепить глаза, чтобы сразу их зажмурить, потому что свет больно резанул по зрачкам.
Сколько-то времени у меня ушло на то, чтобы привыкнуть к освещению и наконец увидеть, что вокруг меня все белого цвета.
Я остановила взгляд на своей забинтованной руке, лежащей поверх белого одеяла. На кончике указательного пальца была прищепка, которая пульсировала в такт моему сердцу.
Запах дезинфицирующего средства стал настолько сильным, что меня затошнило. Я почувствовала слабость и головокружение. Снова попробовала пошевелиться, но тщетно.
Что происходило?
И тут я заметила человека, сидящего в кресле у стены. Я смотрела на него сквозь ресницы и, узнав, не сразу нашла в себе силы разомкнуть губы.
– Норман, – вырвался у меня хриплый шепот.
Норман вздрогнул и вскочил на ноги, расплескав пластиковую чашку с кофе. Он бросился к моей кровати, спотыкаясь о собственные ноги, и уставился на меня с таким волнением, что даже побагровел. В следующий момент он обернулся и прокричал:
– Медсестра! Позовите врача! Она пришла в себя! Она очнулась! Анна! Анна, иди скорее сюда, Ника проснулась!
Послышались торопливые шаги. В одно мгновение в палату – теперь-то мне было понятно, что я лежала не где-нибудь, а на больничной койке – вошла медсестра, а потом на пороге показалась фигура женщины. Она привалилась к дверному косяку и закрыла лицо руками, словно сдерживая плач. Потом Анна открыла свое заплаканное лицо и робко позвала:
– Ника!
Она обошла медсестру и Нормана и, уперев руки в мою койку, наклонилась и пристально посмотрела мне в лицо испуганными, лихорадочно блестящими глазами.
– Слава тебе, господи! Спасибо… – Она дрожащими ладонями обхватила мою голову, и слезы вновь полились по ее раскрасневшемуся лицу.
В этот момент я подумала, что никогда еще не видела, чтобы у моей прекрасной Анны было такое некрасивое, искаженное отчаянием лицо.
– Моя дорогая девочка… – Анна гладила меня по щекам. – С тобой все будет хорошо…
– Мэм, доктор уже идет, – деловым тоном сказала медсестра, приподнимая мою подушку, а потом обратилась ко мне: – Ника, ты меня слышишь? Ты меня видишь?
Я медленно кивнула, пока она проверяла капельницу и мои показатели на экране.
– Тише, тише, дорогая, – прошептала Анна, когда я попыталась пошевелить левой рукой.
Тут я поняла, что мне больно, к тому же от этого движения у меня ужасно заболело в груди, а еще было как-то неудобно и тесно. Я скосила глаза вниз и увидела, что моя рука забинтована до плеча.
– Нет, Ника, лучше не трогай их, – попросила Анна, когда я попыталась потереть глаза, которые ужасно горели. – У тебя капилляры лопнули, поэтому глаза пока красные. А как твоя грудь? Больно дышать? О, вот и доктор Робертсон!
К кровати подошел высокий седой мужчина с коротко стриженной бородой.
– Она давно пришла в себя?
– Несколько минут назад, – ответила медсестра, – сердцебиение регулярное.
– Давление?
– Норма – систолическое и диастолическое.
Я ничего не понимала. Впрочем, голова у меня сейчас вообще плохо работала.
– Привет, Ника, – сказал мужчина густым ровным голосом. – Меня зовут Лэнс Робертсон, я врач больницы Сент-Мэри-О’Вэлли, где ты сейчас находишься, и еще я заведующий этим отделением. Сейчас проверю, как ты реагируешь на раздражители. Ты можешь почувствовать головокружение и тошноту, но это совершенно нормально. Ни о чем не волнуйся, ладно?
Спинка кровати начала опускаться, и вскоре я почувствовала, что моя голова стала очень тяжелой. От мучительного головокружения, казалось, перекрутились кишки, желудок сжался, и я наклонилась набок, чтобы не стошнило на постель, но из моего опустевшего тела ничего не вышло, кроме натужного жгучего кашля, от которого заслезились глаза. Анна бросилась на помощь, убирая волосы с моего лица. Свободной рукой я схватилась за одеяло, чувствуя новый позыв к рвоте.
– Все в порядке, это нормальная реакция, – успокоил доктор, придерживая меня за плечи. – Не нужно бояться. Теперь другое задание: ты можешь повернуться, не двигая ногой?
Я была слишком ошеломлена, чтобы понять, что именно он просит меня сделать. Только теперь, услышав слово «нога», я обратила внимание на странное ощущение в левой ноге, как будто она сильно распухла. От этих мыслей меня отвлек доктор, который аккуратно взял меня за подбородок и повернул мою голову к себе.
– Теперь следи за моим указательным пальцем.
Он посветил в один глаз, я выдержала. Когда посветил в другой, я зажмурилась от сильного жжения. Доктор Робертсон сказал, что мы попробуем еще раз, и я стоически терпела, пока он что-то высматривал в моем воспаленном глазу. Выключив свет, он склонился надо мной и спросил:
– Ника, сколько тебе лет?
– Семнадцать.
– Когда у тебя день рождения?
– Шестнадцатого апреля.
Доктор пробежал глазами по планшетке с моими данными, затем снова посмотрел на меня.
– А эта прекрасная дама, – показал он на Анну, – можешь сказать, кто она?
– Это… Анна. Она моя мама… то есть… моя будущая приемная мама, – пробормотала я, и Анна улыбнулась.
Она откинула мои волосы назад и снова погладила по щекам, словно я была самой хрупкой и драгоценной вещью в мире.
– Замечательно, – сказал доктор, – серьезных травм нет. В общем и целом девочка в порядке, – провозгласил он, и все присутствующие в палате облегченно выдохнули.
– А что со мной случилось? – наконец спросила я.
Ответ на этот вопрос я и сама, наверное, знала, потому что мое тело было похоже на какой-то полуразбитый механизм, чьи внутренние детальки слетели со своих мест во время землетрясения и теперь беспорядочно болтались внутри корпуса. Слезы подступали к горлу, пока я рылась в памяти в поисках ответа.
Я поймала взгляд Анны и прочитала в нем страдальческую муку.
– Мост, Ника, – подсказала она мне. – Защитная сетка оборвалась, и ты… упала… в реку… – с трудом произнесла она. – Вас кто-то увидел, сразу вызвали скорую. Нам позвонили из больницы…
– У тебя сломаны два ребра, – вмешался доктор, – и вывихнуто плечо. Мы его вправили, но тебе придется носить бандаж как минимум три недели. Еще у тебя вывихнута лодыжка, – добавил он. – Если представить, через что ты прошла, то можно смело сказать, что ты практически цела и невредима. – Доктор помолчал. – Не думаю, что ты понимаешь, как тебе повезло, – добавил он серьезным тоном, но я больше его не слушала.
От страшного предчувствия у меня перехватило дыхание.
– Этот парень тоже был там с тобой, – сказала Анна. – Лайонел. Ты помнишь? Он еще здесь, в больнице. Это он поднял тревогу. Полиция задавала ему вопросы, но они хотели бы знать…
– Где он?
Анна подскочила от моего крика. Пульс бился в моем горле так сильно, что я почти задыхалась. Увидев меня в таком состоянии, Анна прижала ладони к своим щекам.
– Он в комнате ожидания, которая прямо у входа…
– Анна, – умоляла я, дрожа, – где он?