Потом она встретила Время и получила в дар вечность.
Наконец Любовь встретила страшную Смерть, она была больше, чем Море, Вселенная и Время. Любовь приготовилась к битве, но та подарила ей свет.
«Что это такое?» – спросила Любовь.
«Это надежда, – ответила Смерть. – Завидев тебя еще издалека, я буду знать, что ты идешь».
В детстве я слышала, что правда добавляет миру красок. Наверное, так и есть, ведь если правда от вас скрыта, вы не сможете увидеть реальность во всех ее оттенках.
Теперь, когда я узнала то, что знать мне не полагалось, по идее, я должна увидеть вокруг себя более красочный мир. И все же мир и я казались как никогда серыми.
В детстве я также слышала, что нельзя лгать Творцу Слез, потому что он видит тебя насквозь. Нет такой эмоции, которую можно от него скрыть. А самые печальные, мучительные, искренние чувства, которые трогают человеческое сердце, – это его рук дело, это он их в тебя влил.
Девочкой я страшно боялась его, как какого-нибудь злодея. Мне он представлялся черным человеком, который, если солжешь, придет и уволочет тебя с собой. Они хотели, чтобы мы именно таким его себе и представляли. Как же я ошибалась на его счет… Я поняла это только сейчас.
Лежа на койке с заплаканными глазами, полными новой правды, я наконец поняла смысл легенды, сопровождавшей меня всю жизнь.
Аделина мне все рассказала.
Слушая ее, я выстроила линию жизни, параллельную моей и прожитую в одиночестве. Каждый эпизод, каждая деталь встали на свои места, наполнив страницы истории, которую я наконец смогла прочитать.
С этого момента единственное, что меня интересовало, – это финал истории, которого я не могла знать.
На следующий день ко мне пришел полицейский, чтобы задать несколько вопросов. Он спросил меня о том, что произошло на мосту, и монотонным голосом я правдиво рассказала ему про встречу с Лайонелом, про драку и падение.
Под конец, записав что-то в блокнот, мужчина посмотрел мне в глаза и спросил, намеренно ли Лайонел толкнул нас вниз. Я помолчала, вспоминая ту сцену по секундам: ярость, обида, его лицо, искаженное отвращением… Потом сказала полицейскому правду: это был несчастный случай. Он кивнул и быстро ушел.
Услышав о том, что произошло, ко мне в больницу прибежали Билли с Мики. Мики приехала раньше и села на стул у двери моей палаты. А встала с него только тогда, когда увидела бегущую по коридору запыхавшуюся и плачущую Билли. Они посмотрели друг на друга: одна с поджатыми от беспокойства губами, другая с покрасневшим от слез лицом. В следующее мгновение Билли обняла Мики и разрыдалась. Они обнялись так крепко, как никогда не делали раньше, этим теплым объятием знаменуя долгожданное примирение. Они стояли так бесконечно долго, а затем медленно отпустили друг друга и обменялись взглядами, которые обещали ясное небо и солнечный свет после страшной бури.
Теперь они наконец-то будут разговаривать друг с другом. Помногу и подолгу. Времени для этого у них предостаточно.
– Ника!
Билли подбежала к кровати и бросилась меня обнимать. Сломанные ребра заболели, но я только зажмурилась, не издав ни звука.
– Не могу поверить, – всхлипнула она, – когда я услышала эту новость, я… Клянусь, я не могла дышать… Боже, какой ужас!
Мики сжала мою руку. Я заметила, что у нее чуть потекла тушь.
Я не осмелилась сказать Билли, что мне больно.
– Если мы можем чем-то помочь, – услышала я ее бормотание, но эти слова провалились в глубокую дыру, зияющую в моем сердце.
В этот момент Мики повернулась к Ригелю. Я вспомнила, как она сказала, что он кажется ей мутным парнем. Как и все, она видела в нем волка и не чувствовала душу, пульсирующую под его шкурой.
– О, моя фотография! – Билли улыбнулась, вытирая ладонью слезы. – Ты ее все еще хранишь…
Помятый снимок лежал на тумбочке, странным образом привязывая меня к невыносимой реальности. Сердце, или то, что от него осталось, заныло между ребрами, когда растроганная Билли прошептала:
– Не думала, что ты держишь ее здесь…
Я хотела бы рассказать ей, какая история скрывается за этой фотографией. Я хотела бы, чтобы она почувствовала жгучую боль, пожирающую меня изнутри. Быть может, однажды я все-таки на это решусь.
Однажды я скажу ей, что не все истории воплощаются на страницах книг. Что есть невидимые, безмолвные и сокрытые, которые живут тайно и умирают неуслышанными. Сказки без концовки, которым суждено навсегда остаться незавершенными. Возможно, однажды я расскажу ей нашу.
Они смотрели на меня выжидательно, стараясь сквозь мою апатию разглядеть знакомую им Нику, увидеть на моем лице хотя бы намек на прежнюю веселость. Я была не в себе, подумали они и решили пока оставить меня в покое.
Только когда подруги были уже у двери, я услышал свой тихий шепот:
– Он защитил меня.
Мики, которая шла последней, остановилась и оглянулась на меня, а потом, прежде чем уйти, взглянула на Ригеля.
Оставшись одна, я обвела глазами палату и наконец посмотрела на свои руки. Они были совершенно белые, как будто обескровленные, и голые от запястий до кончиков ногтей. Пальцы тут и там были усыпаны розоватыми отметинами, небольшими порезами и шрамами. Я медленно посмотрела вверх. Медсестра устанавливала капельницы у кровати Ригеля.
– Мои пластыри, – пробормотал я, – где они?
Медсестра поняла, что я за ней наблюдаю. В моих потухших глазах, наверное, загорелся слабый огонек, на который она не могла не отреагировать.
– Они тебе больше не нужны, не волнуйся, – любезно ответила она.
Ответ не показался мне убедительным. Медсестра подошла, указывая на мои пальцы.
– Мы продезинфицировали все твои порезы. С ними все в порядке.
Она наклонила голову и улыбнулась, но мне не хотелось улыбаться в ответ.
– Ты занимаешься садоводством? У тебя столько шрамиков на пальцах!
Я молчала, как будто не слышала вопроса, и смотрела на нее.
– Я хочу… свои пластыри.
Медсестра часто заморгала, силясь меня понять, и сказала:
– Но ведь они тебе больше не нужны.
Возможно, она подумала, что моя бессмысленная просьба была следствием пережитого шока. После моего приступа безумия, когда я кричала, царапалась, вырывалась и выдернула иглу из вены, медсестры в отделении посматривали на меня с опаской.
В любом случае медсестра почувствовала облегчение, заметив кого-то на пороге палаты. Она быстро повернулась и исчезла, вынудив меня поднять глаза на незваного посетителя.
Лучше бы я этого не делала. Воздух вокруг меня сгустился, стало трудно дышать, в горле застрял комок. В пространство палаты вторглось чужеродное тело – Лайонел.
Морщинки вокруг глаз, искусанные губы – это все что я успела заметить, потому что почти сразу же перевела взгляд на стену.
Я хотела остановить его, сказать, чтобы он не подходил близко, но не смогла издать ни звука из-за спазма в горле. Он встал возле моей кровати, и впервые за все время я хоть что-то почувствовала: сильно пожалела, что не могу бегать, а то меня здесь уже не было.
Минута, пока он, подыскивая слова, стоял рядом, тянулась вечно.
– Наверное, я последний человек, которого ты хотела бы видеть.
Он не смел взглянуть на Ригеля. У меня скрутило живот при мысли, что Ригель сейчас лежит рядом, находясь на грани между жизнью и смертью.
– Я… слышал, что ты разговаривала с полицейским и сказала ему, что это был несчастный случай. Спасибо тебе за то, что сказала правду.
Мой взгляд застыл на стене. Лайонел жадно искал его как человек, который не знает, как искупить свои грехи.
– Ника, – умоляюще прошептал он, потянувшись к моей руке, – я не хотел…
Он вздрогнул оттого, как резко я отдернула руку, рискуя вырвать трубочку капельницы. А потом я посмотрела на него, горя от гнева. Моя рука подрагивала, когда я медленно произнесла ледяным тоном:
– Никогда больше не прикасайся ко мне.
Лайонела задела моя реакция, такого он от меня не ожидал.
– Ника, я этого не хотел, – в его голосе слышалось раскаяние, – поверь, мне очень жаль! Я не должен был говорить тебе такие вещи, но потерял над собой контроль… Ника, клянусь, я случайно тебя ударил!
Он посмотрел на лопнувший капилляр в моем глазу и прикусил губу, опустив лицо. Он по-прежнему не смотрел на Ригеля.
– Я никому не скажу о вас двоих.
– Это уже не имеет значения, – прошипела я.
– Ника!
– Нет, – прошептала я. – Это уже не имеет значения. Я считала тебя своим другом. Другом, Лайонел… Ты вообще знаешь, что означает слово «дружба»?
Мой голос превратился в злое шипение. Это была не я, всегда милая и вежливая, улыбающаяся при любых обстоятельствах, с кристалликами удивления в глазах, с цветными пластырями на пальцах.
Сейчас во мне говорила та девушка, чьи рассказы он прерывал на полуслове. Чей подарок он разбил возле киоска с мороженым. Чей приход на вечеринку закончился бегством и страхом, когда ее схватили его руки. Чье сердце разрывалось от разочарования, когда он с гневным отвращением накинулся на них с Ригелем, поклявшись выдать их тайну.
– Я все тебе простила бы. Все, но не это.
Я знала, что он не виноват в случившемся. Тем не менее, подводя черту под нашей «дружбой», которая началась с маленькой улитки, я попыталась вспомнить, проявлял ли Лайонел хоть когда-нибудь бескорыстный интерес ко мне? На память ничего не пришло.
– Уходи!
Лайонел опустил глаза в пол.
Это правда, что у меня сердце бабочки. Я летела на свет до тех пор, пока не сгорала. Психолог сказал бы, что такое поведение – результат внутренней деформации, произошедшей в детстве. Но сейчас, как я ни пыталась заставить себя взглянуть Лайонелу в глаза, ничто не могло убедить меня простить его. Он вырвал часть моей души.
Лайонел сжал губы, подыскивая ответ, но никакие слова не могли вернуть мне то, что у меня отняли. Наконец, побежденный, он покачал головой, повернулся и медленно пошел к двери.