Мы встретились c врагом и он – это мы.
Впереди расстилается широкая гладь быстро текущей реки. Гребец, только недавно научившийся своему ремеслу, нервно маневрирует, чтобы избежать одного-единственного камня, мертвой точки, разделяющей плавное течение на две части. Вы наблюдаете, стоя на берегу. Гребец подает влево. Теперь вправо. И врезается прямо в камень. Когда действуешь, исходя из страха, страхи становятся реальностью.
Страхи перед искусством делятся на две группы: страхи перед самим собой и страхи перед тем, как тебя примут другие. В общем и целом, страхи о себе мешают вам создать свое лучшее произведение, а страхи о том, как вас примут другие, мешают вам создать свое собственное произведение. Оба семейства страхов проявляются в различных формах, и некоторые из них покажутся вам очень знакомыми. Например, следующий…
Притворство
СТРАХ ТОГО, ЧТО ТЫ ЛИШЬ ПРИТВОРЯЕШЬСЯ, ЧТО ЗАНИМАЕШЬСЯ ИСКУССТВОМ, – ВПОЛНЕ ПРЕДСКАЗУЕМОЕ СЛЕДСТВИЕ СОМНЕНИЙ В СОБСТВЕННЫХ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ СПОСОБНОСТЯХ. В конце концов, вы же лучше других знаете о случайной природе многих элементов своих работ, не говоря уже о всех тех элементах, которые возникли у других (и о тех, которые без вашего ведома аудитория отыскала в вашей работе). Отсюда недалеко до ощущения, что ты просто имитируешь поведение художника. Легко представить, что настоящие художники знают, что они делают, и что они – в отличие от вас – имеют право быть уверенными в себе и своем искусстве. Страх того, что вы не настоящий художник, заставляет вас недооценивать свою работу.
Пропасть разверзается еще шире, когда в работе не всё идет гладко, когда счастливые случайности не происходят, а предчувствия не оправдываются. Если принять на веру мысль, что искусство могут творить только выдающиеся люди, то подобные черные полосы будут лишь подтверждать, что вы не из их числа.
Однако прежде чем бросить всё и найти нормальную работу, хорошенько рассмотрите динамику работы в искусстве. Как создание предметов искусства, так и просмотр готовых работ требуют постоянного вложения энергии – в огромном количестве. В минуты слабости миф об исключительности личности художника дает творцу повод отказаться от занятия искусством, и оправдывает зрителя, который не пытается его понять его понять.
ПРОПАСТЬ РАЗВЕРЗАЕТСЯ ЕЩЕ ШИРЕ, КОГДА В РАБОТЕ НЕ ВСЁ ИДЕТ ГЛАДКО, КОГДА СЧАСТЛИВЫЕ СЛУЧАЙНОСТИ НЕ ПРОИСХОДЯТ, А ПРЕДЧУВСТВИЯ НЕ ОПРАВДЫВАЮТСЯ. ЕСЛИ ПРИНЯТЬ НА ВЕРУ МЫСЛЬ, ЧТО ИСКУССТВО МОГУТ ТВОРИТЬ ТОЛЬКО ВЫДАЮЩИЕСЯ ЛЮДИ, ТО ПОДОБНЫЕ ЧЕРНЫЕ ПОЛОСЫ БУДУТ ЛИШЬ ПОДТВЕРЖДАТЬ, ЧТО ВЫНЕ ИЗ ИХ ЧИСЛА.
Между тем, художники, которые не бросают свое дело, часто становятся слишком застенчивыми в творчестве. Если сомневаетесь, что это может представлять проблему, попробуйте творить интуитивно (или спонтанно), при этом осознанно взвешивая каждый свой шаг. РАСТУЩАЯ ПОПУЛЯРНОСТЬ У ХУДОЖНИКОВ РЕФЛЕКСИВНОГО ИСКУССТВА – ТВОРЧЕСТВА, НАПРАВЛЕННОГО ВНУТРЬ СЕБЯ, ГДЕ СУБЪЕКТОМ ЯВЛЯЕТСЯ САМО ИСКУССТВО, – ВОЗМОЖНО, В КАКОЙ-ТО МЕРЕ ОТРАЖАЕТ ИХ ПОПЫТКИ ПРЕОДОЛЕТЬ ЭТО ПРЕПЯТСТВИЕ С ПОЛЬЗОЙ ДЛЯ СЕБЯ. ИСКУССТВО ОБ ИСКУССТВЕ, В СВОЮ ОЧЕРЕДЬ, ПОРОДИЛО целую школу художественной критики, основанной на очевидно истинной – и при этом ограниченной – предпосылке, что художники постоянно «переосмысливают» искусство в своей работе. При этом подходе серьезно рассматривается такая важная и сложная тема, как «что есть искусство», а ответу на вопрос «что есть создание произведений искусства» уделяется несправедливо мало внимания.
В этом явно есть какой-то дисбаланс. Например, если бы определение «что есть шахматы» постоянно переосмысливалось, было бы очень неудобно в них играть. Конечно, всегда можно ограничиться несколькими простыми ходами, которые приносят успех. С другой стороны, можно прийти к выводу, что, если ты не знаешь точно, что есть шахматы, то ты не настоящий шахматист, а просто притворяешься им, передвигая фигуры по доске. Еще можно втайне уверовать, что ты заслуживаешь поражения. А можно и вовсе бросить эту игру. Если в шахматах такой сценарий кажется надуманным, то в искусстве он разворачивается обескураживающе часто.
ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО ТЫ ПРИТВОРЯЕШЬСЯ ХУДОЖНИКОМ, В КАКОЙ-ТО МЕРЕ МОЖЕТ ПРИСУТСТВОВАТЬ, А ВОТ СЫМИТИРОВАТЬ СОЗДАНИЕ РАБОТЫ НЕ ПОЛУЧИТСЯ. ПОПРОБУЙ, К ПРИМЕРУ, НАПИСАТЬ РАССКАЗ, ПРИТВОРЯЯСЬ, ЧТО ПИШЕШЬ РАССКАЗ. ЭТО ПРОСТО НЕВОЗМОЖНО. ПОЛУЧИВШЕЕСЯ ПРОИЗВЕДЕНИЕ МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ НЕ ТЕМ, ЧТО КУРАТОРЫ ЗАХОТЯТ ВЫСТАВИТЬ, А ИЗДАТЕЛИ – ОПУБЛИКОВАТЬ, НО ЭТО УЖЕ СОВСЕМ ДРУГАЯ ИСТОРИЯ.
Ощущение, что ты притворяешься художником, в какой-то мере может присутствовать, а вот сымитировать создание работы не получится. Попробуй, к примеру, написать рассказ, притворяясь, что пишешь рассказ. Это просто невозможно. Получившееся произведение может оказаться не тем, что кураторы захотят выставить, а издатели – опубликовать, но это уже совсем другая история. Вы хорошо делаете свою работу, если, помимо прочего, создаете много не очень хороших работ и постепенно отсеиваете ненужное и то, что оказалось не вашим. Это называется обратной связью и служит наиболее прямым путем к собственному видению. А еще это называется – делать свою работу. Ведь кто-то же должен выполнять вашу работу, и, похоже, кроме вас ее никто не сделает.
Талант
Талант, говоря простым языком, – это то, что «дается легко». Рано или поздно ты достигаешь точки, в которой работа перестает даваться легко, и – о нет! – это как раз то, чего вы боитесь.
Неправда. По определению, всё, что у вас есть, – и есть всё необходимое для создания лучшего произведения. Вероятно, нельзя более тщетно растрачивать психическую энергию, чем беспокоиться о том, сколько у тебя таланта, – и нет более распространенного повода для беспокойства. Он возникает даже у художников, достигших значительных успехов.
ЕСЛИ ТАЛАНТ – НЕОБХОДИМОЕ УСЛОВИЕ, ЗНАЧИТ, ЧЕМ ЛУЧШЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ ИСКУССТВА, ТЕМ ЛЕГЧЕ ЕГО СОЗДАТЬ. УВЫ, СУДЬБА РЕДКО БЫВАЕТ СТОЛЬ ЩЕДРА. НА КАЖДОГО ХУДОЖНИКА, РАЗВИВШЕГО ЗРЕЛОЕ ВИДЕНИЕ С ИЗРЯДНЫМ ИЗЯЩЕСТВОМ И СКОРОСТЬЮ, ПРИХОДИТСЯ БЕСЧИСЛЕННОЕ МНОЖЕСТВО ДРУГИХ, КОТОРЫЕ СТАРАТЕЛЬНО ВЗРАЩИВАЛИ ЕГО В СЕБЕ В ПЕРИОДЫ ВЗЛЕТОВ И ПАДЕНИЙ, ПЛОДОРОДНЫХ ЛИВНЕЙ И ЗАСУХ, ПРОРЫВНЫХ ОТКРЫТИЙ И ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНЫХ ИЗМЕНЕНИЙ НАПРАВЛЕНИЯ, ВЫРАЗИТЕЛЬНОГО СРЕДСТВА И ПРЕДМЕТА.
ТАЛАНТ, ЕСЛИ ОН ВООБЩЕ ЧТО-ТО ЗНАЧИТ, – ЭТО ДАР, А НЕ ПЛОД ТРУДА САМОГО ХУДОЖНИКА. Идея не нова: Платон утверждал, что всё искусство – дар богов, который они передают людям через творцов, находящихся «не в своем уме» – в буквальном смысле, по мнению Платона, – когда они создают искусство. Платон не единственный философ, разделяющий подобное мнение. Если его описание хорошо вяжется с работой Дельфийского оракула, нескольких идиотов-ученых и некоторых телевизионных проповедников, то с большинством мировых событий его связать трудно.
Если талант – необходимое условие, значит, чем лучше произведение искусства, тем легче его создать. Увы, судьба редко бывает столь щедра. На каждого художника, развившего зрелое видение с изрядным изяществом и скоростью, приходится бесчисленное множество других, которые старательно взращивали его в себе в периоды взлетов и падений, плодородных ливней и засух, прорывных открытий и последовательных изменений направления, выразительного средства и предмета. Талант, может, и позволяет быстрее пройти стартовый коридор, но без чувства направления или цели, к которой нужно стремиться, это не имеет большого значения. Мир полон людей, которым дарован огромный природный талант, видный невооруженным взглядом, и которые так ничего и не создают. И когда такое происходит, миру быстро становится всё равно, талантливы они или нет.
ТАЛАНТ – ЭТО ЛОВУШКА И ЗАБЛУЖДЕНИЕ. В КОНЦЕ КОНЦОВ, ПРАКТИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ О ТАЛАНТЕ СВОДЯТСЯ К СЛЕДУЮЩИМ: КОГО ОН ВОЛНУЕТ? КТО МОГ БЫ ЕГО ПРЕДУГАДАТЬ? И ЧТО БЫ ЭТО ИЗМЕНИЛО? А ПРАКТИЧЕСКИЕ ОТВЕТЫ ТАКОВЫ: НИКОГО, НИКТО И НИЧЕГО.
В лучшем случае, если не развиваться и уповать на один лишь талант, творец быстро достигает своего пика и вскоре исчезает в безвестности. Истории гениев только подтверждают эту истину. В газетах любят печатать рассказы о пятилетних музыкантах-вундеркиндах, дающих сольные концерты, – вот только редко приходится читать, что хоть кто-то из них продолжил карьеру и стал очередным Моцартом. Дело в том, что, насколько бы ни был одарен Моцарт от природы, он научился работать над своими произведениями и тем самым совершенствоваться. В этом отношении он оказывается с нами в равных условиях. ХУДОЖНИКИ РАЗВИВАЮТСЯ, ОТТАЧИВАЯ СВОИ НАВЫКИ И ПРИОБРЕТАЯ НОВЫЕ. ОНИ СОВЕРШЕНСТВУЮТСЯ, КОГДА УЧАТСЯ РАБОТАТЬ И ИЗВЛЕКАТЬ УРОКИ ИЗ СВОЕЙ РАБОТЫ. Они посвящают себя делу всей жизни и действуют в соответствии с этим обязательством. Поэтому, когда вам хочется спросить: «Почему мне это не дается легко?» – на это можно ответить: «Потому что заниматься творчеством непросто!» В конечном итоге имеет значение только то, что ты создаешь, а не то, насколько трудно тебе это далось.
КРАТКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ, В КОТОРОМ АВТОРЫ ПЫТАЮТСЯ ОТВЕТИТЬ НА ВОЗРАЖЕНИЕ (ИЛИ ОТКЛОНИТЬ ЕГО):
Вопрос: Разве вы не игнорируете тот факт, что люди сильно различаются своими способностями? Ответ:
Нет. Вопрос: Но если люди различаются и каждый из них создает свое лучшее произведение, разве не получится так, что у более талантливых произведения лучше, а у менее талантливых – хуже?
Ответ: Да, получится так. И разве мир этим не прекрасен?
Талант – это ловушка и заблуждение. В конце концов, практические вопросы о таланте сводятся к следующим: Кого он волнует? Кто мог бы его предугадать? И что бы это изменило? А практические ответы таковы: никого, никто и ничего.
Совершенство
В первый день учитель по керамике объявил, что поделит класс на две группы. Все, кто сидит слева, – сказал он, – будут оцениваться исключительно по количеству выполненной работы, а все, кто сидит справа, – только по ее качеству. Процедура оценки была проста: на последнем уроке он принес весы и взвесил работы группы, которую оценивал по количеству: 20 килограммов горшков он оценил на пятерку, 15 килограммов – на четверку, и так далее. Те же, кого оценивали по качеству, должны были изготовить всего по одному горшку – зато идеальному, – чтобы получить пятерку. Пришло время выставлять оценки, и тут выяснился любопытный факт: работы наилучшего качества произвела группа, которую оценивали по количеству. Выходит, что группа, которую оценивали по количеству, деловито штамповала горшок за горшком и училась на своих ошибках, а группа, которую оценивали по качеству, сидела и теоретически рассуждала о совершенстве, и в итоге не наработала ничего, кроме грандиозной теории и груды безжизненной глины.
Если вам кажется, что хорошая работа синонимична совершенству, то вас ждут большие неприятности. Человеку свойственно искусство; человеку свойственно ошибаться; следовательно, искусство – это ошибки. Несовершенства в работе (как и в вышеупомянутом силлогизме) неизбежны. Почему? Потому что вы человек, а искусство создают только люди, со своими изъянами и всем прочим. НЕЯСНО, ЧТО ТЫ ТАКОЕ, ЕСЛИ У ТЕБЯ НЕТ НИ ЕДИНОГО ИЗЪЯНА, НО ТЫ ОПРЕДЕЛЕННО НЕ ЧЕЛОВЕК.
Тем не менее, у многих художников (и бывших художников) сохраняется убеждение, что заниматься искусством – значит создавать нечто безупречное, а тот факт, что это обесценивает большинство существующих произведений искусства, попросту игнорируется. В самом деле, гораздо более правдоподобным представляется противоположный принцип, при котором несовершенство – не только общий ингредиент всех произведений искусства, но и, вероятно, их неотъемлемый элемент. Энсел Адамс, который никогда не путал точность с совершенством, часто вспоминал старую пословицу: «Лучшее – враг хорошего», – утверждая, что, если бы он ждал, пока в кадре всё сложится идеально, он бы, наверное, не сделал ни одной фотографии.
ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРИРОДА И ЕСТЬ ИСТОЧНИК ВАШЕГО ТВОРЧЕСТВА. ПЕРФЕКЦИОНИЗМ ЛИШАЕТ ВАС ТОГО, ЧТО НУЖНО ДЛЯ ВЫПОЛНЕНИЯ РАБОТЫ. ЧТОБЫ ПРОДОЛЖАТЬ ДЕЛАТЬ СВОЕ ДЕЛО, НУЖНО ОСОЗНАТЬ, ЧТО СОВЕРШЕНСТВО (КАК ЭТО НИ ПАРАДОКСАЛЬНО) – КОНЦЕПЦИЯ УЩЕРБНАЯ.
Адамс был прав: требовать совершенства – значит парализовать способности. Дальше всё предсказуемо: как только совершаешь ошибку, начинаешь направлять свою работу в сторону того, что, как тебе кажется, ты можешь сделать идеально. Ты всё крепче цепляешься за уже известное и пройденное и держишься подальше от риска и всего нового – и, возможно, от дела своей жизни. Ты начинаешь прокрастинировать, потому что не работать – значит не совершать ошибок. Полагая, что произведение искусства должно быть совершенным, ты постепенно убеждаешься, что такого произведения создать не можешь. (И это правда.) Рано или поздно, поскольку у вас не получается то, что вы пытаетесь сделать, вы сдаетесь. И, по иронии судьбы, совершенства достигает лишь сама эта схема – гибельное стремление к совершенству: вы теряете направление работы – прокрастинируете – бросаете начатое.
Требовать совершенства – значит отрицать простую (и универсальную) человеческую природу, как будто без нее вам было бы лучше. Человеческая природа и есть источник вашего творчества. Перфекционизм лишает вас того, что нужно для выполнения работы. Чтобы продолжать делать свое дело, нужно осознать, что совершенство (как это ни парадоксально) – концепция ущербная. Даже кажущаяся совершенной математическая конструкция уступила наблюдению Альберта Эйнштейна: «Пока законы математики остаются определенными, они не имеют ничего общего с реальностью; как только у них появляется нечто общее с реальностью, они перестают быть определенными». Чарльз Дарвин по-другому взглянул на эволюцию, когда осознал, что совершенная для одного поколения стратегия выживания становится для следующего поколения лишним источником неприятностей. А в том, что касается вас, – семя вашего следующего произведения заложено в несовершенствах предыдущего. Подобные несовершенства (или ошибки, если сегодня они особенно удручают) – ваши проводники – ценные, надежные, объективные, непредвзятые проводники в те сферы, которые вам нужно пересмотреть или развить. Именно взаимодействие между идеальным и реальным обращает вашу работу к реальности и придает обеим сферам смысл.
Аннигиляция
Для большинства художников затишье в творчестве может стать серьезным ударом. Для некоторых оно равносильно полной аннигиляции[3]. Некоторые художники настолько сильно отождествляют себя с работой, что боятся стать ничем, если перестанут создавать новые произведения, – как если бы они сами исчезли. По словам Джона Барта, «это страх Шахерезады: ужас, который настигает тебя из-за буквального или метафорического отождествления сочинения рассказов с самой жизнью. Мне знакома эта метафора до мозга костей».
Некоторые избегают падения в эту самим себе навязанную пропасть, становясь невероятно продуктивными и удивляя этим даже близких друзей (и однозначно нервируя завистливых однокурсников!). Они работают со всей страстью, словно одержимые, – а разве так не работал бы любой, если только это может отсрочить приход старухи с косой?
ДРУГИЕ, НЕ МЕНЕЕ ЦЕЛЕУСТРЕМЛЕННЫЕ, ДЕМОНСТРИРУЮТ ОПРЕДЕЛЕННЫЙ ПРОФЕССИОНАЛИЗМ, НЕ ЛИШЕННЫЙ СМЫСЛА: ТОЧНЫЙ, НЕУСТАННЫЙ И НАПРАВЛЕННЫЙ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО НА ЗАНЯТИЕ ИСКУССТВОМ, В КОТОРОМ ОНИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ДОБИВАЮТСЯ ВЫСОТ. История гласит, что писатель Энтони Троллоп методично сочинял ровно сорок девять рукописных страниц в неделю – по семь страниц в день – и был настолько одержим этим графиком, что, если, к примеру, заканчивал роман уже утром, то уже на следующей странице писал заглавие следующего произведения и не останавливался, пока не выработает дневную норму. На основе личного опыта авторы могут подтвердить, что фотограф Бретт Уэстон, потрясающий пример для этой главы, несколько десятков лет подряд поддерживал у себя дома постоянную выставку из десяти и более своих работ, ни одной из которых не исполнилось и полугода.
Бывают случаи и похуже, чем неспособность перестать создавать художественные произведения. Художник, который боится аннигиляции, вероятно, слишком тесно связывает свое существование с созданием творческих работ, но это лишь крайность одного из положительных качеств. Боязнь аннигиляции экзистенциальна: это обычный, но остро преувеличенный страх, что какая-то часть тебя умрет, когда ты перестанешь творить. И это правда. Те, кто не занимается искусством, могут этого не понимать, зато сами художники (особенно находящиеся в кризисе) понимают это даже слишком хорошо. Сила вашей потребности создавать произведения определяет уровень риска их несоздания.
НЕСПОСОБНОСТЬ ПЕРЕСТАТЬ СОЗДАВАТЬ ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ. ХУДОЖНИК, КОТОРЫЙ БОИТСЯ АННИГИЛЯЦИИ, ВЕРОЯТНО, СЛИШКОМ ТЕСНО СВЯЗЫВАЕТ СВОЕСУЩЕСТВОВАНИЕССОЗДАНИЕМ ТВОРЧЕСКИХ РАБОТ,НО ЭТО ЛИШЬ КРАЙНОСТЬ ОДНОГО ИЗ ПОЛОЖИТЕЛЬНЫХ КАЧЕСТВ. БОЯЗНЬ АННИГИЛЯЦИИ ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНА: ЭТО ОБЫЧНЫЙ, НО ОСТРО ПРЕУВЕЛИЧЕННЫЙ СТРАХ, ЧТО КАКАЯ-ТО ЧАСТЬ ТЕБЯ УМРЕТ, КОГДА ТЫ ПЕРЕСТАНЕШЬ ТВОРИТЬ.И ЭТО ПРАВДА.ТЕ, КТО НЕ ЗАНИМАЕТСЯ ИСКУССТВОМ, МОГУТ ЭТОГО НЕ ПОНИМАТЬ, ЗАТО САМИ ХУДОЖНИКИ (ОСОБЕННО НАХОДЯЩИЕСЯ В КРИЗИСЕ) ПОНИМАЮТ ЭТО ДАЖЕ СЛИШКОМ ХОРОШО. СИЛА ВАШЕЙ ПОТРЕБНОСТИ СОЗДАВАТЬ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ОПРЕДЕЛЯЕТ УРОВЕНЬ РИСКА ИХ НЕСОЗДАНИЯ.
Волшебство
«Среди любителей, оптимистов и дураков существует миф о том, что, достигнув определенного уровня, известные художники уходят в некий Элизиум, где критика больше не ранит, а произведения материализуются без особых усилий».
В театре гаснет свет, человек в смокинге делает взмах, и появляется голубь. Мы называем это волшебством. В залитой солнцем мастерской художница делает взмах кистью, и целый мир обретает форму. Мы называем это искусством. Иногда разница не так уж очевидна. Представьте, что вы идете на выставку и видите там мощную и целостную работу, у которой есть диапазон и цель. Слово художника, написанное черным по белому на стене при входе на выставку, четко и ясно: работы получились именно такими, какими художник их задумал. Они неизбежны. ПОГОДИ – ВАША РАБОТА НЕ КАЖЕТСЯ (ВАМ) НЕИЗБЕЖНОЙ, И ВЫ ЗАДАЕТЕСЬ ВОПРОСОМ: МОЖЕТ БЫТЬ ДЛЯ СОЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ИСКУССТВА ТРЕБУЕТСЯ КАКОЙ-ТО ОСОБЫЙ ИЛИ ДАЖЕ ВОЛШЕБНЫЙ ИНГРЕДИЕНТ, КОТОРОГО У ВАС НЕТ?
НАДО ПРИЗНАТЬ, ЧТО ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ТВОРЧЕСТВО, ВЕРОЯТНО, ВСЁ ЖЕ ТРЕБУЕТЧЕГО-ТО ОСОБЕННОГО,НО ЭТО ЧТО-ТО ВСЕГДА НЕУЛОВИМО, И МОЖНО ПРЕДПОЛОЖИТЬ, ЧТО СЕКРЕТНЫЙ ИНГРЕДИЕНТ МОЖЕТ БЫТЬ СВОИМ У КАЖДОГО ХУДОЖНИКА, А НЕ УНИВЕРСАЛЬНЫМ ДЛЯ ВСЕХ. (А ЕЩЕ ВОЗМОЖНО, ЧТО ЭТО «ЧТО-ТО» – КАК НОВОЕ ПЛАТЬЕ КОРОЛЯ В МИРЕ ИСКУССТВА.) НО ВАЖНО НЕ ТО, ЕСТЬ У ВАС ТОТ ВОЛШЕБНЫЙ КОМПОНЕНТ ДРУГИХ ХУДОЖНИКОВ, ИЛИ НЕТ, А ТО, ЧТО ОН ДЛЯ ВАС НЕ ПРЕДНАЗНАЧЕН.
Вера в то, что в «настоящем» искусстве есть какой- то волшебный ингредиент, не поддающийся словесному описанию, заставляет вас доказывать, что он есть и в вашей работе. Это неправильно, ужасно неправильно. Если вашей работе приходится что-то доказывать, то пиши пропало. Кроме того, если художники и разделяют какой-то общий взгляд на волшебство, то, пожалуй, он довольно фатальный: когда работа получается хорошо, – это счастливая случайность, а когда плохо – то дурное предзнаменование. Если поддаться этому магическому мышлению, то с каждым разом, когда будут хвалить того или иного художника, вы будете ощущать в себе всё меньше и меньше способностей. Так что, если какой-нибудь критик отмечает одержимость Набокова игрой слов, вы начинаете беспокоиться, сможете ли хотя бы без ошибок написать слово «одержимость». Если кто-то превозносит любовь Христо к процессу, вы испытываете чувство вины за то, что ненавидите мыть кисти. Если какой-нибудь искусствовед замечает, что великое искусство – продукт особенно плодородной эпохи или страны, вы начинаете подумывать, не переехать ли в Нью-Йорк.
Надо признать, что художественное творчество, вероятно, всё же требует чего-то особенного, но это что-то всегда неуловимо, и можно предположить, что секретный ингредиент может быть своим у каждого художника, а не универсальным для всех. (А еще возможно, что это «что-то» – как новое платье короля в мире искусства.) Но важно не то, есть у вас тот волшебный компонент других художников, или нет, а то, что он для вас не предназначен. Если у них и есть что-то, что помогает им делать свое дело, – вам это всё равно не помогло бы, даже если бы оно у вас было. Их волшебство принадлежит только им. У вас нет в нем недостатка. Оно вам не нужно. Оно не имеет к вам никакого отношения. Точка.
Ожидания
Где-то между причиной и следствием, между страхами о себе и переживаниями о других, находятся ожидания. Зарождаясь в высших нервных центрах головного мозга (как скромно называет себя неокортекс), ожидания служат средством соотнесения воображения с расчетами. Равновесие между ними хрупко: зайдете слишком далеко в одну сторону, и голова будет заполнена неосуществимыми фантазиями, зайдете подальше в другую – и так и будете всю жизнь составлять списки задач.
Еще хуже, когда ожидания слишком легко переходят в фантазии. Недавно на одном семинаре для писателей инструктор героически старался держать в центре дискуссии вопросы ремесла (пока еще неизученные), а писатели (пока еще неопубликованные) с не меньшим героизмом отвлекали его вопросами об авторских гонорарах, правах на экранизации и сиквелы.
При наличии связи с реальностью и некоторой доли оптимизма смутные ожидания нашептывают вам, что ваша работа выстрелит, что она станет легче, что она сделается сама собой. И в самом деле, время от времени небеса разверзаются и работа спорится. Нереальные ожидания приходят легко, как из эмоциональных потребностей, так и из надежд или воспоминаний о периодах чуда. К сожалению, ожидания, основанные на иллюзии, почти всегда приводят к разочарованию.
И наоборот, ожидания, основанные на самой работе, служат самым полезным инструментом, какой только есть у художника. То, что вам нужно знать о следующей работе, уже содержится в предыдущей. Узнать о своих материалах можно из собственного опыта работы с материалами. Узнать о своем исполнении можно по своему исполнению. Лучший источник информации о том, что вы любите, – ваше последнее взаимодействие с любимым объектом. Проще говоря, ваша работа и есть ваш путеводитель – это полный, всеобъемлющий и безграничный справочник о том, как нужно работать. Другой такой книги нет, и принадлежит она только вам. Больше ни для кого ее приемы не сработают. Здесь повсюду ваши следы, и только вы знаете, как они здесь оказались. Ваша работа расскажет о ваших методах, дисциплине, сильных и слабых сторонах, о привычных жестах и готовности к принятию.
УРОКИ, КОТОРЫЕ ВАМ ПРЕДСТОИТ УСВОИТЬ, СОДЕРЖАТСЯ В РАБОТЕ. ЧТОБЫ ИХ УВИДЕТЬ, НУЖНО ЛИШЬ ВЗГЛЯНУТЬ НА НЕЕ ЯСНО – БЕЗ ОСУЖДЕНИЯ, БЕЗ НУЖДЫ ИЛИ СТРАХА, БЕЗ ЖЕЛАНИЙ И НАДЕЖД. БЕЗ ЭМОЦИОНАЛЬНЫХ ОЖИДАНИЙ. Спрашивайте свою работу о том, что нужно ей, а не о том, что нужно вам. Затем отбросьте страхи и прислушайтесь к ней так, как хорошие родители прислушиваются к ребенку.