***
Штабс-ротистр Одиннадцатого гусарского Изюмского полка Модест Аполлонович Лихославский был в юности человеком скромным, застенчивым, если не сказать робким. Может, виною тому было его имя, означавшее в переводе "скромный", а может, то строгое воспитание, которое было заведено в семье инвалида русско-турецкой войны отставного пехотного капитана Аполлона Галактионовича Лихославского. Но, поступив в Николаевское кавалерийское училище, в первый же год юнкерской жизни Модя, как звали его в семье и в кругу друзей, был успешно избавлен от этих поганых черт своего характера. Более того, к концу своего обучения Модя Лихославский стал непременным заводилой всех безобразий, которые только могла придумать изобретательная юнкерская голова.
Не изменил он своим привычкам и по окончании училища. Будучи направленным в Луцк - губернский город Волынской губернии - где был постоянно расквартирован бывший Изюмский гусарский полк, он был определен в шестой его эскадрон. Там таланты молодого корнета, произведенного вскоре в поручики, проявились во всей своей полноте.
Через три года после того, как Модя получил новый чин, полку вернули прежнее название. Теперь назывался он Одиннадцатый гусарский Изюмский Его Королевского Высочества Принца Генриха Прусского полк, а новоиспеченные гусары вновь получили парадные мундиры наподобие тех, в каких сражались их предшественники в начале предыдущего столетия с армиями Наполеона. В том же году Лихославский был произведен в штабс-ротмистры, и в этот же год, находясь в отпуске, он и был представлен барышне, которую все звали тогда Элен. Несмотря на то, что считала она себя русской, по-русски знала едва пару десятков слов и все их произносила с французским ударением. Стал Лихославский с тех самых пор для нее тем, с кем ей предстояло русский язык освоить.
Отпуск пролетел незаметно. Пришла пора возвращаться в полк. На перроне Варшавского вокзала состоялось трогательное прощание. Лихославский, как всегда, пообещал писать Элен письма, и, проехав несколько станций, как с ним часто бывало до этого, забыл о своем обещании. В Брест-Литовске он благополучно пересел с Лембергского поезда на Кишиневский, идущий из Варшавы, и рассчитывал благополучно закончить свой путь к месту службы.
Каково же было его удивление, когда, доехав до станции Киверцы, откуда на обывательских подводах предстояло ему преодолеть двенадцать верст, оставшихся до Луцка, он увидел Элен встречающей его у выхода из вагона. Как она обогнала его поезд, долго оставалось для Модеста загадкой. Ведь другой отходил только на следующий день и, естественно, не мог обогнать предыдущий. В те годы не было транспорта, который бы обогнал поезд, запряженный паровозом серии "Щ". И, хотя иные автомобили развивали скорость более ста верст в час, породистые, но капризные, заграничные авто, тем не менее, не могли тягаться на пыльных ухабистых дорогах Малороссии с бегущим по рельсам родным коломенским паровозом. Да и как барышня, да еще и одна, могла бы добраться до Луцка автомобилем? Ближайшее место, где можно заправить автомобиль, находится в Киеве. Поэтому заправки авто едва хватило бы до Житомира. А как, скажите, шофер будет добираться назад?
Оказался штабс-ротмистр Лихославский в моральном, как говорят, тупике. С одной стороны, Модест понимал, что его разгульному образу жизни, к которому он привык за девять лет службы в полку, теперь приходит большой и толстый конец. С другой, несмотря на то, что барышня поступила с ним с той бесцеремонностью, которая так контрастировала с царившими в то время в русском обществе строгими нравами, обратно ее отсылать он считал низостью, не достойной своего благородия. Пришлось Лихославскому, воленс-неволенс, как, коверкая латинское выражение volens-nolens, любил выражаться учитель латыни в Третьей мужской гимназии, которую Модя с горем пополам закончил в 1896 году, поступить так, как должен был поступить un gentilhomme. Этим французским словом первое время называла его Элен, поскольку выговорить фамилию Лихославский она пока была еще не в состоянии. Как бы то ни было, вскоре Модест вынужден был представить Элен своим сослуживцам в качестве невесты. Тем более что, как тут же выяснилось, она сама еще до его прибытия побывала в полку и, отрекомендовавшись его невестой, выпросила у ротмистра Новогудина шарабан, а также самочинно прихватила какого-то приказного в качестве возницы с тем, чтобы отправиться в Киверцы встречать Лихославского.
Жить штабс-ротмистру при казарме теперь стало, мягко говоря, неудобно, отчего стал он ангажировать обывательскую квартиру, благо квартирная плата в Луцке была не в пример ниже Московской или Петербургской.
Свадьбу ж, однако, Модест откладывал до следующего отпуска. Объяснял он это тем, что необходимо получить благословение матушки его, Пелагеи Андреевны, а также съездить в Париж и испросить благословения у родителей Элен. Больше всего боялся он, что матушка выбор его не одобрит, узнав о том, чем занималась в молодости мать Элен. Батюшка, ныне покойный, не одобрил бы категорически. А, узнав, что отец держит в Париже аптеку, решил бы, что тот жид, и не пустил бы с тех пор на порог ни такую невесту, ни такого сына. Еще больше убедила бы в этом отца фамилия девицы, которая по-французски пишется Staёl. Слово это батюшка уж непременно бы прочитал "Шталь", на немецкий манер, и тут же безапелляционно бы заявил: "Фамилия эта - жидовская". Невдомек батюшке, что это лишь для русских быть аптекарем, ювелиром, или владеть еще какой-то профессией, которой обычно владеет жид, не совместимо с понятием чести. Французы об этом как-то не задумываются. Для батюшки же осуществление детского желания сына стать доктором или адвокатом было бы самым большим семейным позором.
- Русский дворянин должен служить, - часто говаривал Аполлон Галактионович, - по военной ли части, или, если телом немощен, то по статской. От дохтуров же, тем более от аблокатов, проку никакого. Пусть этим занимаются люди мещанского сословия.
Смутил бы родителей и возраст Элен. Где это видано жениться на двадцатисемилетней? И довод о том, что самому Модесту тоже уже двадцать девять, нисколько бы не подействовал.
- Раз ее до столь старых лет никто замуж не взял, то и тебе не стоит, сказала бы матушка. Мать моя в эти годы, родив семерых, в могиле уже лежала. Да и тетка Авдотья в двадцать семь померла.
Напрасно объяснял бы Модест, что именно многочисленные роды, сопряженные с отказом от кормления грудью, сводили в могилу молодых дворянок минувшего века. Маменька, хотя сама и дожила до сорока семи годов, считала, что жить женщине после тридцати уже незачем.
Квартиру Модесту снять удалось неплохую. Из восточного ее окна видна была река Стырь, на высоком обрывистом берегу которой стоял сооруженный еще в литовские времена замок Любарта. В западное же окно была видна Покровская церковь, построенная в XV столетии. Когда-то по этой реке проходила граница России с Польшей. С 1795 и до 1815 года переправляли по этой реке конокрады на западный берег украденных в России коней, а в Россию - коней, украденных в Польше. И, кто знает, не от названия ли этой реки произошло бытующее у конокрадов слово "стырить". Конокрадство, однако, здесь и в нынешние времена не перевелось. Два года тому назад полк получил Высочайшую благодарность за поимку банды Гришки Котовского, которая не давала покоя селянам и конезаводчикам на Волыни и в Бессарабии.
Чтобы ускорить решение вопроса с благословениями, Элен пыталась сама выхлопотать у начальства для будущего супруга отпуск раньше положенного срока. Сначала оно отнеслось к этому ходатайству благосклонно. Тем более, что зимой и в начале весны никто другой в отпуск не уходил.
Но в марте девятьсот девятого случилось непредвиденное - в Европе разразился Боснийский кризис. Еще недавно казалось, что соглашение, подписанное в Бухлау министром иностранных дел Российской империи Извольским и министром иностранных дел Австро-Венгрии графом Алоизом фон Эренталем, гарантирует мирное разрешение Боснийского вопроса. Но 13 февраля Турция за компенсацию в два с половиной миллиона фунтов стерлингов и оставление австрийскими войсками Новопазарского санджака отказалась от своего суверенитета над Боснией и Герцеговиной. Сербия и Россия с аннексией не согласились и выразили протест. Русское правительство потребовало созыва конференции держав, подписавших Берлинский договор 1878 года. В ответ на это Германия 22 марта в ультимативной форме потребовала от России немедленного признания аннексии Боснии и Герцеговины, дав понять при этом, что отрицательный ответ поведет к нападению Австро-Венгрии на Сербию.
Одиннадцатый Изюмский полк стоял почти у самой австрийской границы, и, в преддверии возможной войны, ни о каком отпуске не могло быть и речи. Начались военные приготовления. Настроение было приподнятым: гусары, кто молча, кто вслух, грезили о том, как будут рубить они австрияков своими шашками и колоть их своими четырехаршинными пиками.
- Конечно, сабля образца двадцать седьмого года лучше, чем шашка образца восемьдесят первого, - говорил Лихославскому поручик Нелидов.
- Чем же она лучше? - возражал Лихославский. - Тяжела, да и цепляется, за что ни попадя.
- Не скажите, Модест Аполлонович. Саблей можно напополам перешибить, а шашкой и голову не отрубишь.
- Напополам перешибить можно и шашкой, если умеючи. А если набрать нижних чинов по всеобщему набору и хоть самые острые сабли им раздать, так они австрийцев только царапать будут. Потом, поручик, вы никогда не задумывались, зачем австриякам такие длинные штыки на их "манлихеры" приспособили?
- Для того, надо полагать, чтобы в штыковом бою доставать дальше.
- Не только для этого. Штыками этими их учат удары наших шашек парировать.
- Тогда пикой их надо!
- В том-то и беда, что пик у нас всего-навсего по двадцать четыре штуки на эскадрон. Раздали бы лучше всем пики заместо винтовок. Винтовки, они скорее драгунам нужны. Да еще казакам. Те с детства из седла стрелять приучены. А гусарам винтовки без надобности. Пика и шашка - вот наше оружие.