авод Михельсона нарочно, чтобы Ленина спросить, почему у мешочников товар отбирают. Спросить успела, когда тот уже выходил и шел к машине. И в этот момент и получила пулю. А Ленин выжил. Подозрения свои он обратил на Свердлова, и несколько месяцев спустя тот умирает как будто бы от воспаления легких. Не удалось, кстати и покушение на Симеоновском мосту первого января восемнадцатого. Стреляли в Ленина, а попали почему-то во Фрица Платтена. А ведь стреляли двенадцать человек - офицеры и георгиевские кавалеры. Князь Шаховской для этого дела нарочно лучших стрелков отбирал. Вот вам и история, - закончил Егор Исаевич. - А Сергей Дмитриевич Масловский благополучно умер своей смертью, и знаете, в какой день? 22 апреля 1943 года.
- Вы сказали, что Каплан жила в доме Пигита, - отметила Елена. - Так ведь это тот самый дом, где произошли те самые события...
- Именно этот, - подтвердил Егор Исаевич. - Дом номер 302-бис. Да где же этим событиям происходить, как не в этом доме? Он ведь, как и все те места, на Козьих болотах стоит. Патриарх Иоаким в свое время их осушил, один Патриарший пруд оставил, который сейчас Пионерский. Сколько там пакостей только ни происходило. В осьмнадцатом столетии пожар оттуда пошел. Начался он от того, что во втором часу ночи разорвало пороховую казну на Гранатном дворе, там, где сейчас Спиридоновка начинается, пардон, улица Алексея Толстого. И в том пожаре две тысячи семьсот человек погорело.
- Постойте-постойте, - обратился Вольдемар к ведьме и мастеру, - о каких это событиях вы говорите?
- Жаль, что вас тогда в Москве не было, - ответила ему ведьма. - Тогда в тридцать третьем в этом самом доме состоялся Бал Весеннего Полнолуния всем шабашам шабаш. Такое бывает раз в семьдесят один год. Ну, естественно, отголоски этого события попали в газеты. По всей Москве, да что в Москве, по всей стране целый год ловили банду гипнотизеров. Был среди них один кот, так нашего Граммофона тогда тоже привлекли по подозрению. Один гражданин связал ему галстуком передние лапы и привел в отделение милиции. Хорошо, что гражданин этот был пьян. Граммофону удалось притвориться, что он не умеет разговаривать, и в милиции решили, что у гражданина белая горячка.
- Раз в семьдесят один, говорите?
- Да, а что? "Семьдесят один" - одно из любимых чисел Дьявола. Я же вам уже говорила, когда мы в ступе летели. Оно ни на что не делится - ни на три, ни на два, ни на пять.
- А какой год, позвольте спросить, наступит через семьдесят один после девятьсот тридцать третьего?
- Ой! - воскликнула Елена. - Как же это я сразу не догадалась? И Граммофон тоже хорош. Вас же отправляли не в сентябрь 2004-го, а в самое начало июня. Значит, вы были должны застать этот праздник.
- Что ж, как-нибудь в другой раз. В году эдак, 2075, - успокоил его Егор Исаевич. А пока вам надо достать копье. Без него вы ни Ленина не убьете, ни даже от Ротова не избавитесь.
- Для того, чтобы в две тысячи четвертый попасть, где копье лежит, тоже ключи понадобятся, - заметил Вольдемар.
- Для этого года не понадобятся. Есть тут у меня один тайный ход.
- Наподобие того, через который мы прошли?
- Да, только Ротов о нем не знает. Вся Москва подземными ходами изрыта, и все они у спецотдела на учете. А вот про этот никому не известно. Я его сам отрыл из своего же собственного подвала. Так что, милости прошу. Можете воспользоваться. Не сейчас. Нам нужно из Харбина одного человека достать, а еще одного из Питера.
- Так это же можно через магический круг. У меня в подвале под плитами есть и специальный зал, - сказал мастеровой.
***
Васильевский остров - самое древнее место в Северной Столице. Когда-то принадлежал он новгородскому посаднику Василию Селезню, который был казнен Иваном III в 1471 году. По имени этого посадника остров и называется Василевским. Как только этот остров ни переименовывали. Назывался он и Меншиковским, и Преображенским, а все же старое название себя отстояло.
Тот из вас, кому случалось гулять кругом всего Васильевского острова в столетии эдак девятнадцатом, наверняка замечал, что разные концы его весьма мало были похожи друг на друга. Южный берег и та сторона, которая смотрит на Петропавловку, были уставлены пышным рядом огромных каменных строений. Но по мере приближения к западной оконечности, каменные здания, редея, уступали место деревянным хижинам. Между теми хижинами проглядывали пустыри. Наконец строения вовсе исчезали, и вы шли мимо ряда просторных огородов, который по левую сторону замыкался рощами. Он приводил вас к последней возвышенности, украшенной одним или двумя сиротливыми домами и несколькими деревьями. Ров, заросший высокой крапивой и репейником, отделял возвышенность от вала, служащего оплотом от разлитий; а дальше лежал луг, вязкий, как болото. Печальны были сии пустынные места и луг, и море, и бор, осенявший противоположные берега Петровского острова.
Но к 2016 году в западной части Васильевского острова, там, где река Смоленка впадает в Финский залив, в холодных водах которого любили купаться ленинградцы, располагался район новостроек. Новостройками их называли по старой памяти, так как к 2016 году большей части этих домов стукнул уже полтинник. Основной особенностью новостроек было то, что квартиры в этих домах были отдельными, а отнюдь не коммунальными. Конечно, по количеству квадратных аршин на человека квартиры эти не шли ни в какое сравнение ни с квартирой статского советника Белева, ни с квартирой купца второй гильдии Вершкова, ни с квартирой лекаря дамских болезней доктора Парамонова. Тем не менее, жилищные условия в новостройках были значительно лучше тех, что выпали на долю теперешних многочисленных обитателей вышеназванных квартир.
В одной из таких квартир в новостройках и жили родители Игоря Кулакова. И надо ж было такому случиться, что именно в тот день, третьего августа 2016 года сам Игорь Кулаков со своей женой Юлей и шестилетним сыном Святославом приехал в отпуск из города Советска Калининградской области. В этом ответвлении времени отец Игоря работал никаким не начальником охраны, а обыкновенным школьным военруком. Мать же его уже год как была на пенсии.
Игорь довольно редко вспоминал то событие, которое перевернуло его прошлое и прошлое всей его страны. Да он и не мог знать, насколько именно оно его перевернуло. Просто, учась в одиннадцатом классе, Игорь однажды нашел в бабкиной квартире тайник, устроенный еще немцами. Находки он через день свез в Калининград и сдал в областной музей, за что и удостоился упоминания в "Комсомольской правде". Но через неделю об этом поступке Игоря все забыли, а через месяц перестал вспоминать и он сам.
Окончив школу, Игорь сперва хотел поступить в местное культпросветучилище, но не прошел по конкурсу, и вскоре забрали его в армию.
Возвратясь после службы, он тут же женился на своей бывшей однокласснице, которая в это училище все-таки поступила, и, чтобы прокормить семью, пошел работать на целлюлозно-бумажный комбинат. Вскоре родился у них сын, получивший от родителей княжеское имя в придачу к княжескому отчеству. В ту первую среду августа дед с бабкой повели Святослава по ленинградским достопримечательностям, а Игорь вместе с женой отдыхал неподалеку от родительского дома на берегу залива, когда к нему подошла зеленоглазая девушка в блестящем полупрозрачном купальнике.
- Это не твоя Юлька там плещется? - задала она неожиданный вопрос.
- Да, а что? Вы ее знаете?
- Нет, к сожалению.
- Почему, к сожалению?
- Сложно ей будет объяснить, кто я такая. Знаешь, что она про нас подумает, когда оглянется?
- Не знаю, но догадываюсь.
- Правильно догадываешься. Поэтому быстро надевай свои брюки и давай отсюда сваливать.
- Куда и зачем?
- Там объясню. Здесь недалеко - на другом конце Васильевского.
- А как я ей потом объясню свое исчезновение?
- Кому? Юльке что ли?
- Приспичило, скажешь, в кусты.
- Да тут и кустов-то нет - пустырь голый.
- Вот поэтому и пришлось далеко отойти. А мы вернем тебя на это же место через пять минут.
- За пять минут с другого конца Васильевского? Вы что, на вертолете?
- Нет, на ступе Бабы Яги.
- Ну-ну, - изрек Игорь и отправился вслед за незнакомкой.
Машина ждала их на пустыре. За рулем сидел Лихославский. Кроме ведьмы в этой компании он был единственным, кто умел управлять автомобилем. Это ему приходилось делать в Харбине, где он в 20-х-30-х годах, как и многие эмигранты, работал таксистом. После узких харбинских улочек, заполненных рикшами и парашами, выставленными из домов в ожидании ассенизатора, Невский проспект или Университетская набережная казались ему чем-то наподобие летного поля. Тогда в двадцать втором, незадолго до того, как Уборевич 25 октября взял Владивосток, ушел Лихославский с остатками Белой армии в Маньчжурию, где, как и многие, такие же как и он, устроился работать таксистом. Одиннадцать лет крутил он баранку "форда". Сначала это была модель "Т". Потом ее сменила более современная "А". Так продолжалось до тех пор, пока однажды на вокзале в его машину не сел человек, который показался ему очень знакомым.
"Надо же, как на Пчелкина похож, - подумал Лихославский, - уж не сын ли ему?"
- Простите, молодой человек, вы случайно не родственник Пчелкину Вольдемару Афанасьевичу?
- А что, заметно? - спросил седок.
- Если бы я не знал, что Вольдемар погиб в двадцатом в Крыму, и если не принимать во внимание, что нынче ему должно быть за шестьдесят, я бы подумал, что вы это и есть он. На вас даже костюм в точности тот, в каком он был в феврале девятьсот четвертого на похоронах Ванновского.
- А вы, Модест Аполлоныч, правильно подумали. Да и костюм на мне действительно тот же самый.
- Это как понимать? - произнес Лихославский, резко затормозив. Вольдемар, это ты или твой призрак?
- Успокойся, Модя. Я это я.
- А почему молодой?
- А мне так больше нравится. И потом, до шестидесяти я ведь так и не дожил. Погиб в сорок восемь.