го. Это не знающее предела стремление заставляет человека напрягать свои силы в спорте, научном поиске, художественном творчестве, труде. Работать «играючи» — значит превосходно делать свое дело. В этом смысле прав Ф. Шиллер, утверждающий: «…человек играет только тогда, когда он в полном значении слова человек, и он бывает человеком лишь тогда, когда играет»11.
Игра — воплощение свободы. Но не произвола! В любой игре заданы определенные правила, суть игры в их виртуозном исполнении. Играющий свободно, по собственной воле принимает заданную программу и отдает свои силы лучшему ее воплощению. Игра — школа общительности, социальности, воспитания человека как нравственного, соборного существа.
И еще один существенный компонент высокой игры — воображение. Это относится к той разновидности игры, в которой воспроизводится действительность. Воображение не дает слиться с объектом подражания и позволяет сохранить по отношению к нему определенную дистанцию. Дети играют в войну, они увлечены, верят, что «это так», что происходит бой, но в то же время знают, что это «не так», здесь никого не убьют. Игра содержит в себе противоречие: играющий все время пребывает в двух сферах — действительной и условной. Забыть о двойственном характере ситуации значит испортить игру.
В искусстве мы сталкиваемся с той же двуплановостью. Даже в том случае, когда художник стремится к максимальному правдоподобию, реципиент (зритель или читатель) ни на секунду не забывает, что перед ним условный мир. Никто не бросится на помощь Дездемоне, хотя сцена ее гибели может исторгнуть подлинные слезы. Наслаждение искусством — соучастие в «игре». Эстетические ценности — «игровые».
Аналогичным образом обстоит дело с любым творчеством. Творчество невозможно без увлеченности, доходящей до одержимости; без общительности, знакомства с достижениями других; без развернутого воображения, способности видеть незримое.
Теперь уже стало общепризнанным расчленять творческий процесс, процедуру любого открытия на четыре этапа: подготовка, вызревание (инкубация), озарение, завершение. Эвристическая ситуация возникает тогда, когда собран новый фактический материал и поставлена задача: это работа сознания. Далее, однако, если решение не приходит сразу, включаются бессознательные компоненты мышления, происходит как бы разбор различных вариантов, возникает их накопление и упорядочение, которое приводит к скачку — озарению, когда искомое становится явью.
Первый и четвертый этапы — работа сознания, второй и третий — бессознательных компонентов психики. Таким образом, творческий процесс в центральном своем звене связан с неконтролируемым мышлением. То, что находится под контролем сознания — здравый смысл и накопленные знания, помогает и одновременно мешает озарению. Помогает концентрацией внимания на проблеме, на ее трудностях, на собранных данных. Помеха выражается в том, что прочно укоренившиеся стереотипы мысли дают неверный ориентир, толкают по проторенной дороге, в то время как задача — свернуть с нее, проложить новый путь. Открытие — ломка старых представлений, привычный способ мышления — его враг. Озарение наступает в тот момент, когда сознательные компоненты мышления ослаблены или полностью отключены. Бывает, что такое происходит во сне.
Вот мнение Достоевского: «Известно, что целые рассуждения проходят в наших головах мгновенно в виде каких-то ощущений, без перевода на человеческий язык…»12 Французский математик Ж. Адамар, специально занимавшийся этим вопросом, пишет: «…слово полностью отсутствует в моем уме, когда я действительно думаю»13. Вместо слов он пользуется «пятнами неопределенной формы». Ж. Адамар ссылается на другого французского математика, великого А. Пуанкаре, который предлагает представить бессознательное в виде неких «атомов», находящихся до начала умственной работы в неподвижном состоянии. Первоначальная сознательная работа, мобилизующая внимание на проблеме, приводит эти «атомы» в движение. Потом «отдыхать» будет только сознание, а работа «атомов» подсознания не прекратится, пока не будет найдено решение. «Атомы» не возвращаются в свое первоначальное неподвижное состояние, они продолжают свой неуправляемый танец.
Творить — значит делать выбор, отбрасывая неподходящие варианты: бессознательным выбором руководит чувство научной красоты. «…Кто лишен его, никогда не станет настоящим изобретателем»14. Таково мнение ученого-эмпирика. Любой творческий акт эстетичен по своей природе. Чем выше художественная культура исследователя, тем живее его воображение, тем результативнее его деятельность. Творчество есть порождение в красоте, говорили в древности.
«Сущность души есть творчество, и сущность творчества есть воображение», — таково убеждение Б. Вышеславцева. «В науке интеллект, конечно, бесспорный господин; но в творчестве господствует суверенитет созидающей фантазии, и интеллект вместо царя становится вспомогательным средством, инструментом»15. Вышеславцев ссылается на Юнга, он мог бы вспомнить и о Канте, который одним из первых прославил продуктивное воображение.
Отсюда рукой подать до вопроса о смысле жизни. Зачем я живу? Таково логичное дополнение к главному вопросу кантовской философии: Что такое человек? (Кант расчленил этот вопрос на три: Что я могу знать? Что я должен делать? На что смею надеяться?) Вопрос о смысле жизни важен для человека, решившего стать личностью, сознательно определяющего свое поведение.
Самый примитивный ответ — никакого высшего смысла в нашей жизни нет, живем мы только раз, поэтому «лови момент», предавайся, пока можешь, чувственным наслаждениям, ни о чем не думай. Так рассуждает индивидуалист, рассматривающий себя как самоцель, лишенный моральных ориентиров. Позиция жалкая, прямо скажем, животная.
Другая крайность — рассмотрение себя только как средства. «Я рассматриваю себя, — писал Фихте, — только как одно из орудий разума и уважаю, люблю себя, интересуюсь собой, лишь поскольку я — такое орудие»16. Против такой позиции прямо возражает Н. Бердяев: «Личность есть высшая иерархическая ценность, она никогда не есть средство и орудие»17.
Возможен ли взгляд на личность как на высшую ценность в сочетании с отрицанием индивидуализма и эгоцентризма? Решение этой проблемы дало христианство. Образ богочеловека, принесшего людям высшую правду, обреченного на мучительную казнь и поправшего смерть, — ответ на вопрос о смысле человеческого бытия. Бессмертие души, а после второго пришествия Христа — и телесное воскресение обещаны смертным. «Борьба со смертью во имя вечной жизни есть основная задача человека», — настаивает Бердяев18. С этим должен согласиться и неверующий. Стремление к бессмертию, борьба за него могут наполнить смыслом и его жизнь.
Как ничтожна, как ограничена (условиями своего времени) по сравнению с этим программа материального благополучия, «земного рая». Умолчим о гримасах и ужасах казарменного социализма, осуществление которого обошлось нашей стране в десятки миллионов погубленных и обернулось всеобщим разорением. На Западе мечты теоретиков социализма как будто сбылись: средний рабочий и служащий живет в достатке. Нет сомнений, и наша страна достигнет со временем такого уровня жизни: в прошлом веке Россия была в числе передовых. Почему бы ей не стать таковой в веке будущем. Благополучие родного народа — великая цель. Но будет ли это означать, что назначение человечества достигнуто? Неужели ради этого возникла жизнь на Земле, шла органическая эволюция, развертывалась мировая история? Нет, десятки раз нет! Смысл жизни и культуры лежит не в социальной сфере, а в космической (хотя социальная сфера — основа космического бытия человека).
Здесь уместно поставить вопрос о счастье. Что это такое? Примитивный ответ — удача, счастливый случай. Выиграл крупную сумму денег — выпало счастье. Это кратковременный успех. Столь же кратковременна радость по поводу устранения какой-либо неприятности, страдания (сапожник вынул мучивший меня гвоздь из ботинка), мимолетна и радость чувственного наслаждения (сколько бы мне ни удалось повторить его). Нет, счастье не в этом. Счастье — это устойчивое переживание осмысленности и полноты бытия. Постижение смысла жизни и творчество во имя него — вот счастье.
Жизнь — высшая практическая ценность. Смысл жизни — преобразование космоса, преодоление смерти в первую очередь. Смерть — антагонист жизни, отнюдь не неизменный ее спутник, не диалектическая (неизбежная), а контрадикторная (взаимоисключающая) ее противоположность. Жизнь пытается преодолеть смерть уже на дочеловеческом уровне: жизнь рождает новую жизнь, организм живет в своем потомстве. И человек продолжает жить в своих детях. Жизнь в семье — первое преодоление смерти.
Человек бессмертен и в создаваемой им культуре. Духовные ценности — дыхание абсолюта, вечности. Жизнь в родине, в родной культуре, в роде человеческом — другой вариант обретения бессмертия. Но этого мало: дух хочет жить не только в результатах своей деятельности, но также в индивидуальной способности к творчеству, требует сохранения своей личности. Н. Бердяев верил в воскресение мертвых совместным творчеством Бога и человека. Н. Федоров говорил о воскрешении мертвых средствами науки: борьба со смертью — «общее дело» объединенного человечества.
Сегодня религия и философия устремлены к одному — раскрыть человеку смысл его бытия, который не сводится к житейскому материальному благополучию. Преображение человечества — вот цель. В Откровении святого Иоанна Богослова русская философия видела не описание «конца всего сущего», как иронически считал Кант. Ведь в Евангелии сказано: «Не бойся ничего, что тебе надобно претерпеть»19. Ибо грядет второе пришествие Христа, который будет судить мир, неся благодать жаждущим и страждущим. Русская идеалистическая философия полна «апокалиптического напряжения» (Лосев). Это «философия конца» (Бердяев), логического завершения человеческой истории.