Коль обманулся ты в любви,
Скорей опять влюбись,
А лучше посох свой возьми
И странствовать пустись.
Перевод стихотворения Гейне был выполнен кстати: Московский университет отправил Соловьева в Англию для изучения в Британском музее гностической и средневековой философии. Но прежде чем мы последуем за ним, отметим одно важное для понимания судьбы Соловьева обстоятельство: он был визионер, ему являлись видения. В возрасте девяти лет он узрел Божественную премудрость — Софию. Об этом детском переживании он рассказал в стихотворении «Три свидания»:
Пронизана лазурью золотистой,
В руке держа цветок нездешних стран,
Стояла ты с улыбкою лучистой,
Кивнула мне и скрылася в туман.
Уже будучи кандидатом, а затем магистром философии, он увлекался спиритизмом, веря, но и не веря в то, что происходило во время сеансов. Когда ему явился дух покойного Юркевича, сомнения, казалось, рассеялись полностью. Но оказавшись в Лондоне и отправившись к тамошним спиритам, он обнаружил шарлатанство. «На меня английский спиритизм, — писал он своему другу, — произвел такое же впечатление, как на тебя французский: шарлатаны, с одной стороны, слепо верующие — с другой, и маленькое зерно действительной магии»10.
Соловьев ищет истинные пути к сверхчувственному. В Британском музее, забывая обедать, днями сидит над книгами о каббале, ведет таинственные записи. Вот, например, молитва к святой Софии, то ли сочиненная им самим, то ли откуда-то переписанная. «Пресвятая божественная София, существенный образ красоты и сладость сверхсущего Бога, светлое тело вечности, душа миров и единая царица всех душ, глубиною неизреченную первого сына твоего и возлюбленного Иисуса Христа молю тебя: снизойди в темницу душевную, наполни мрак наш своим сиянием, огнем любви своей расплавь оковы духа нашего, даруй нам свет и волю, образом видимым и существенным явись нам, сама воплотись в нас и в мире, восстанавливая полноту веков…»11
И София вновь явилась…
И предо мной она сияет снова —
Одно ее лицо — оно одно.
. . . . . . . . . .
«В Египте будь!» — внутри раздался голос,
В Париж! — и к югу пар меня несет,
С рассудком чувство даже не боролось:
Рассудок промолчал, как идиот.
Впрочем, все могло быть и иначе: иронические стихи (к тому же написанные четверть века спустя после событий) — ненадежный источник. И обвинения к рассудку неосновательны. В письме к матери из Лондона звучат вполне рассудочные тона, он просит не присылать шубу: на воздухе здесь теплее, чем дома; к тому же по ходу своих занятий он должен на несколько месяцев уехать в Египет.
Ехал Соловьев не спеша, потратив на дорогу почти месяц. (Двенадцать дней провел в Париже.) В Египет прибыл с рекомендательным письмом к министру внутренних дел и русскому консулу. Жил он в европейской гостинице со всеми удобствами. Осматривал местные достопримечательности. В пустыне однажды наткнулся на бедуинов, в темноте принявших его (разгуливавшего среди песков в цилиндре) за сатану и чуть не убивших его. И вскоре пережил новую встречу с Софией. Об этом речь идет не только в «Трех свиданиях», но и в написанном в Каире стихотворении:
Вся в лазури сегодня явилась
Предо мною царица моя, —
Сердце сладким восторгом забилось,
И в лучах восходящего дня
Тихим светом душа засветилась.
Не исключено, что и эти стихи надлежит понимать иносказательно, встреча с Софией могла быть чисто интеллектуальной. В Каире, где Соловьев провел всю зиму, он начал писать диалог «София». Философ беседует с самой мудростью (Софией). Сначала он излагает ей цели своего путешествия к берегам Нила: «Здесь в колыбели истории я думаю найти какую-нибудь нить, которая через развалины и могилы настоящего связала бы первоначальную жизнь человечества с новой жизнью, которую ожидаю»12.
Надо сказать, что в этой постановке вопроса (обращение к прошлому для постижения будущего) и в том, как София станет поучать искателя истины, заметно влияние философа, имя которого Соловьев почему-то предпочитает не называть — Шеллинга, София — явная шеллингианка — отвергает позитивизм и кантианство. Явление не есть бытие само по себе, но оно ему соответствует. Отвергается и гегелевская идея совпадения бытия и познания в ходе постижения абсолютной истины. Если такое совпадение произойдет, то исчезнет действующий субъект и само бытие превратится в действие. Далее София излагает идею абсолютного первоначала, которое еще не есть бытие, а только его будущий носитель, нечто простое и единое. «Единое — это все и все — единое» — такова формула пантеизма. София явно придерживается этого учения, отмечая, что оно до сих пор не получило реализации. Восточные учения настаивают на обезличенном единстве. Запад жертвует субстанциальностью во имя множественности форм, единство для него лишь внешний порядок. Будущая вселенская религия должна соединить обе эти тенденции и осуществить подлинное всеединство.
Мудрость предполагает любовь. Мораль вселенской религии основана на любви. Любовь натуральная, иными словами, половая, носит сугубо личный характер. Интеллектуальная любовь устремлена к отечеству, к человечеству, к Богу. Соловьев считает возможным синтез двух видов любви — это абсолютная любовь, духовная общность вселенской церкви. Последняя представляет собой и иерархическую организацию: во главе стоит папа, каждая часть света имеет своего патриарха, затем следуют митрополиты, епископы и т. д. Святые отцы — законодатели; помимо них Соловьев видит в обществе обширный слой производителей — ремесленников и земледельцев. Особая роль в утопии Соловьева отведена женщинам: они — воспитательницы. В диалоге «София» намечены контуры всех будущих поисков Соловьева — в области философии, религии, культуры.
Вернувшись в Россию (а возвращался он не спеша и не прямым путем, а через Сорренто, Ниццу, Париж), Соловьев обращается к систематизации своих идей. Осенью 1876 года он читает в Московском университете курс логики и истории философии. Одновременно работает над произведением «Философские основы цельного знания», которое намеревается защитить в качестве докторской диссертации и публикует по частям в периодике. Работа заслуживает внимания.
Речь идет о трех типах философии. Два из них относятся исключительно к познавательной способности человека — это эмпиризм и идеализм. Первый ограничивается познанием внешних явлений, второй возводит понятие, мысль в единственную подлинную реальность. Симпатии Соловьева принадлежат третьему виду философии, который охватывает не только знание, но и более высокие потенции души — нравственное и художественное чувство. Соловьев называет это «философией жизни» и — не совсем удачно — «мистицизмом» (ибо речь идет об интуитивных озарениях в поведении и творчестве, а не об оккультных делах).
Цельное знание представляет собой синтез трех разновидностей философствования и состоит, по мнению Соловьева, из трех частей любой традиционной системы философии — логики, метафизики, этики. Соловьев начинает с логики. И останавливается: работа осталась незавершенной.
Им владеют уже новые идеи. Точнее, идеи те же (синтез духовных потенций), новым выглядит изложение. В 1877 году в журнале «Русский вестник» Соловьев начинает публиковать новую работу — «Критика отвлеченных начал», которую через три года защитит в качестве докторской диссертации. Отвлеченные начала — это неприемлемая для Соловьева «школьная» философия — эмпиризм и идеалистический рационализм. Сюда же он относит и «отвлеченный клерикализм» католической религии. Каждое из этих направлений было плодотворным для своего времени, но теперь необходим высший синтез — «положительное всеединство».
«Этот великий синтез не есть чья-нибудь субъективная, личная потребность: недостаточность эмпирической науки и бесплодность отвлеченной философии, с одной стороны, а с другой стороны, невозможность возвратиться к теологической системе в ее прежней исключительности, необходимость восполнить мистическое начало элементами рациональными и природными — реализовать его как всеединое — все это ясно сознано умом человечества как результат его отрицательного развития»13.
«Отрицательное» в данном контексте означает отвлеченное, абстрактное; «положительное» — конкретное, жизненное, связанное с идеалом. Термины восходят к Шеллингу. Соловьев странным образом его не вспоминает. На защите докторской ему об этом напомнили, и он признал свою близость позднему Шеллингу.
Соловьев по-прежнему делит философию на три части, таковыми являются теперь этика, метафизика (теория познания), эстетика. В «Философских началах цельного знания» он хотел завершить изложение этикой, теперь он с нее начинает. В свое время Кант говорил о примате практического разума. Соловьев реализовал эту идею: первое слово философа принадлежит нравственности. Соловьев пока не решается принять другую кантовскую идею — автономию морали. Только признание бытия Бога и бессмертия человека (по Канту недоказуемые) является для Соловьева единственной прочной опорой нравственности. Свою позицию Соловьев характеризует как прямо противоположную точке зрения Канта. А в главном своем труде — «Оправдание добра» он признает правоту Канта.
Теоретический раздел докторской диссертации содержит знакомую нам критику ограниченности «отвлеченных начал» — эмпиризма и рационализма. Обозначая контуры познавательных способностей, долженствующих обеспечить положительное всеединство знания, «свободную теософию», Соловьев называет веру, воображение и творчество. Но только называет, обрывая на этом ход изложения. Третья часть — эстетическая — вообще осталась ненаписанной.