Защита прошла в Петербурге в 1880 году без каких-либо осложнений. Соловьев стал доктором философии. Московский университет он покинул еще в феврале 1877 года (не желая участвовать в профессорской распре). Летом того же года он отправился на театр военных действий с Турцией в качестве корреспондента. Он приобрел даже револьвер, пользоваться которым ему, разумеется, не пришлось: на передовую он так и не попал.
О патриотическом подъеме, который он пережил в те дни, свидетельствует прочитанная в Москве его публичная лекция «Три силы». Три силы, определяющие судьбы истории, суть мусульманский Восток, западная цивилизация, славянский мир. В первом случае все сферы человеческой деятельности находятся в состоянии обезличенности и слитности, это мир бесчеловечного бога. Западная цивилизация довела до предела свободную игру частных интересов, это мир индивидуализма и эгоизма, мир безбожного человека. Третья сила призвана преодолеть ограниченность двух низших позиций.
«Только Славянство, в особенности Россия, осталась свободною от этих двух низших потенций и, следовательно, может стать историческим проводником третьей. Между тем две первые силы совершили круг своего проявления и привели народы, им подвластные, к духовной смерти и разложению. Итак, повторяю, или это есть конец истории, или неизбежное обнаружение третьей всецелой силы, единственным носителем которой может быть Славянство и народ русский»14.
Этот абзац почти слово в слово совпадает с тем, что написано в вводной главе к «Философским основам цельного знания», которая затем была опубликована и в составе работы «Критика отвлеченных начал». Соловьев придавал значение этому пассажу, в нем выражена его позиция. Вскоре, однако, он ее покинет.
В начале 1878 года он читает цикл публичных лекций по философии религии, который при публикации получает название «Лекции о богочеловечестве». Лекции имели шумный успех, вся образованная столица съезжалась «на Соловьева». По свидетельству Достоевского, чтения посещались «чуть ли не тысячною толпою»15. Бывал на них и Лев Толстой. С Достоевским Соловьев подружится (они вместе совершат поездку в Оптину пустынь), отношения с Толстым останутся прохладными.
В «Чтениях…» Соловьев уже одинаково критически смотрит и на западное, и на восточное христианство. На католицизм он нападает по-прежнему, но признает и заслуги этой религии: Запад выпестовал идею индивидуальности, воплотившуюся в образе «богочеловека». Восток создал образ «человекобога», олицетворение универсализма. Задача состоит в том, чтобы свести воедино оба христианских принципа, «…и вследствие этого свободного сочетания породить духовное человечество»16. Идея синтеза неизменно владеет умом Соловьева, раньше он отстаивал ее в философии, теперь он переносит ее на религиозные дела, которые в ближайшем будущем поглотят его целиком.
В «Чтениях…» концепция всеединства развернута в космических масштабах. Космогонический процесс ведет, по Соловьеву, к слиянию Бога и отпавшего от него мира. Астральная эпоха, когда материя концентрируется в звездных телах, сменяется органической, завершением которой выступает человек. «В человеке мировая душа впервые соединяется с божественным Логосом в сознании как чистой форме всеединства»17. Человек становится посредником между Богом и миром, устроителем и организатором Вселенной.
Соловьев преподает в Петербургском университете. После защиты докторской он имеет право на профессуру, но его по-прежнему держат в приват-доцентах. Вскоре он отказывается от академической деятельности (так и не став профессором) — после того, как он выступил в защиту цареубийц, однако отнюдь не вследствие этого. Когда заканчивался судебный процесс, Соловьев в публичной лекции обратился к Александру III с призывом помиловать участников покушения на его отца. Судя по сохранившейся записи, в словах Соловьева содержалась и определенная угроза: «…если государственная власть отрицается от христианского начала и вступает на кровавый путь, мы выйдем, отстранимся, отречемся от нее»18.
На следующий день его пригласили к градоначальнику и потребовали объяснений. Дело приняло серьезный оборот, доложили царю. Государь распорядился сделать философу внушение и велел ему некоторое время воздержаться от публичных выступлений. Из университета его не гнали. Прошение об отставке, поданное осенью, с весенним инцидентом не связано. В письме одному из друзей Соловьев сообщал о своем намерении переехать вскоре в Москву. Ему не сиделось на одном месте, он вел неустроенную жизнь странника. В Петербурге жил в гостинице, в Москве — у матери (отец умер в 1879 году). Охотно гостил в имениях друзей. Был страстно влюблен в Софью Петровну Хитрово, которая была замужем. Надежды основать семью не было никакой, не было, впрочем, и твердого намерения.
В 1883 году Соловьев публикует небольшую, но крайне важную для понимания концепции всеединства статью «На пути к истинной философии». Разбирая взгляды одного из учеников Шопенгауэра, он формулирует свою основную идею: «Ни чистого вещества, состоящего в одном протяжении, ни чистого духа, состоящего в одном мышлении, на самом деле не существует… Вся наша действительность, мы сами и тот мир, в котором мы живем, одинаково далеки и от чистой мысли, и от чистого механизма. Весь действительный мир состоит в постоянном взаимоотношении и непрерывном внутреннем взаимодействии идеальной и материальной природы»19. Нечто подобное в свое время утверждал Шеллинг, свое учение он также называл философией всеединства.
Начинается новый этап в творчестве Соловьева, когда он отодвигает (на время) философские изыскания и обращается целиком к проблемам религии. Объединение церквей — православной и католической — такова, по его мнению, насущная задача. В славянофильской газете «Русь», издававшейся Иваном Аксаковым, Соловьев публикует работу «Великий спор и христианская политика», где ставит вопрос о восстановлении церковного единства. Аксаков недоволен, требует поправок, снабжает публикуемый текст своими комментариями. Соловьев пишет: «В день падения Константинополя в виду наступающих турецких войск последним свободным заявлением греков был клич: «Лучше рабство мусульманам, чем соглашение с латинянами». Приводим это не для укора несчастным грекам»20. Аксаков снабжает это место примечанием: «Стократ благословенны греки за то, что предпочли внешнее иго и внешние муки отступлению от чистоты истины Христовой и сохранили нам ее, не искаженную папизмом»21. «Русь» печатает возмущенные письма читателей: Соловьева обвиняют в антипатриотизме, в забвении русских интересов, кто-то пустил слух, что он принял католичество.
«Обо мне, — пишет Соловьев Аксакову, — распространился решительный слух, что я перешел в латинство. Я бы не считал постыдным сделать это, но именно мои убеждения не допускают ничего подобного. Употреблю глупое сравнение: представьте себе, что моя мать на ножах со своей сестрой и даже не хочет признавать ее за сестру. Неужели, чтобы помирить их, я должен бросить свою мать и перейти к тетке? Это нелепо. Все, что я должен, — это внушать своей матери и своим собратьям, что противница ее все-таки родная законная сестра, а не… и при своих старых грехах все-таки порядочная женщина, а не… и что им лучше и благороднее бросить старые счеты и быть заодно»22. В ранних своих трудах Соловьев ратовал за «духовный» синтез — «свободную теософию», теперь ему нужно «клерикальное единение» — «свободная теократия», «вселенская церковь».
Все, что вышло в этот период (до 1889 года) из-под пера Соловьева, так или иначе трактует проблему создания «вселенской церкви». Наиболее крупные труды — «История и будущность теократии» (1885–1887) и «Россия и вселенская церковь», написанная и изданная в Париже (по-французски) в 1888 году. Двумя годами раньше Соловьев совершил поездку в Хорватию. Тамошний католический епископ Штроссмайер, узнав об идеях Соловьева, пригласил его в Загреб (в этом городе и ныне в память о визите русского философа есть улица Соловьева). Здесь Соловьев в виде письма к Штроссмайеру создает своего рода меморандум об объединении церквей. Отпечатанный тиражом в десять экземпляров, он попал в руки папы Льва XIII и заслужил его одобрение. Но дальше этого дело не пошло.
Русское духовенство и славянофилы возмущены Соловьевым. Его произведения на религиозные темы запрещены в России. Но и за границей он не получает надлежащей поддержки. Иные католики видят в нем еретика, ему приходится защищать от их нападок православную церковь, кровные связи с которой Соловьев никогда не порывал. Прав А. Лосев, утверждающий, что Соловьев — «самый искренний и горячий защитник максимально-канонического и строжайше догматического православия»23. Среди ортодоксально мыслящих папистов ему было не по себе.
Разочарованный, одинокий возвращается Соловьев из Франции на родину. Он ждет репрессий — ссылки в Сибирь или на Соловки. Ничего такого не происходит. Втянувшись в дискуссию о судьбах русского народа, Соловьев выступает против двух крайних позиций — «крепостников» и «народопоклонников». Крепостниками Соловьев называет не тех, кто мечтает о восстановлении личной зависимости крестьян: спустя тридцать лет после ее отмены таких не найти; зато распространен взгляд, согласно которому русский народ обречен если не на вечное, то длительное гражданское и культурное несовершеннолетие, отдан на попечение «лучшим людям». Наш простой народ далек от совершенства, «но ведь этим господам нужно, чтобы он был как можно хуже». И это возмущает Соловьева: «Если частные интересы какой бы то ни было группы людей ставятся на место общего блага и преходящие факты идеализируются и выдаются за вечные принципы, то получаются не настоящие идеалы, а только идолы»24. Статья Соловьева так и называется «Идолы и идеалы». Другая негодная позиция — вид современного идолопоклонства — преклонение перед всем, что есть в простом народе, даже перед его пороками. Лев Толстой с его проповедью «опрощения» здесь упомянут, хотя Соловьев (никогда не принимавший толстовства) пока на открытую полемику с ним не решается. Задача образованного класса, настаивает Соловьев, относительно народа состоит не в том, чтобы его эксплуатировать, и не в том, чтобы ему поклоняться и уподобляться, а в том, чтобы приносить ему действительную пользу,