ий. Бердяев предрекает также пятый вариант, когда наступит еще большее овладение силами природы, реальное освобождение труда, подчинение техники духу.
Еще в конце двадцатых годов Бердяев понял значение атомной энергии для преобразования мира. «Если человеку удастся разложить атом и добыть чудовищную энергию в нем заключенную, то это будет не только социальный, но и космический переворот. Человеку дается страшная разрушительная и созидательная власть. И от его духовного состояния будет зависеть, направит ли он эту власть на созидание или разрушение»28. Вот почему в космическую эру необходима новая духовность.
Бердяев понимает, что новый период в жизни человечества требует не только научно-технического, но и нравственного преображения. «Я иду так далеко, что утверждаю существование лишь эсхатологической морали. Во всяком моральном акте, акте любви, милосердия, жертвы наступает конец этого мира, в котором царит ненависть, жестокость, корысть. Во всяком творческом акте наступает конец этого мира, в котором царит необходимость, инерция, скованность, и возникает мир новый, мир «иной». Человек постоянно совершает акты эсхатологического характера, кончает этот мир, выходит из него, входит в иной мир»29. Таким образом, бердяевская эсхатология — это не кликушество о гибели бытия, а творческая программа его преобразования. Одного только социального переустройства общества недостаточно, необходим более коренной перелом — космический и нравственный. К этому выводу Бердяев пришел еще в годы Первой мировой войны.
Война принесла России неисчислимые беды, но философ еще долгие годы готов был оправдывать войны. Только когда в Европе снова запахло порохом, он выступил с их осуждением: «Романтизм войны, которому легко поддается и современная молодежь, есть самый отвратительный романтизм, так как он связан с убийством и при том не имеющим никаких оснований… Война совершенно механизирована и индустриализирована, она находится в соответствии с характером современной цивилизации. При этом техника войны такова, что вряд ли даже могут быть победители, все окажутся побежденными и уничтоженными»30. К всеобщему миру ведут три пути — мировая империя, равновесие суверенных государств, мирная федерация государств, отказавшихся от суверенитета. Бердяеву симпатичен третий путь.
Бердяев — противник революции. Всякая революция — беда, смута, неудача. Удачных революций не бывает. Ответственность за революцию несут и те, кто ее совершил, и те, кто ее допустил. Успех революции и ее подавление одинаковы по последствиям: упадок хозяйства и одичание нравов. В стихии революции нет места для личности, в ней господствуют начала безличные, это стихийное бедствие, как эпидемия и пожар. Все революции кончались реакциями. Это неотвратимо. Чем яростнее революция, тем ужаснее реакция. Но реакция не возвращает к старой жизни. Нарождается что-то третье, новое. Главное значение французской революции состоит в том, что она вывела к жизни мощное католическое и романтическое движение, оплодотворившее всю мысль XIX века. Жозеф де Местр важнее Робеспьера.
Так и в России. Возврата к старому нет и быть не может. Невозможен для России и «западный» вариант. «Не может хотеть русский человек, чтобы на место коммунизма пришел европейский буржуа»31. Между тем именно коммунисты толкают страну к буржуазному образу жизни. Страшно именно то, что в коммунистической революции Россия впервые делается буржуазной, мещанской страной. Ловкие, беззастенчивые и энергичные дельцы мира сего выдвинулись и заявили свои права быть господами. В России появился новый антропологический тип. Дети этих молодых людей будут вполне солидными буржуа. Эти люди свергнут коммунистическое господство, и дело может «обернуться русским фашизмом». Позднее Бердяев признал, что фашизм в России уже наступил. Сталинизму «присущи все особенности фашизма»32. Мы знаем, Бисмарк когда-то высказал пожелание, чтобы нашлась страна, которая испытала бы опыт социализма, в надежде, что после этого пропадет охота повторить этот опыт. Такая страна нашлась. Бердяев удручен тем, что испытательным полигоном оказалась его родина. Он начинал свою деятельность как марксист, затем стал ярым его противником. Апогей бердяевского антисоциализма — «Философия неравенства» (1923), написанная под свежим впечатлением насильственной эмиграции.
Бердяев говорит здесь об иерархичности бытия. Равенство в куче песка. В государстве не может быть равенства: правят всегда немногие — лучшие или худшие. Государство существует не для устройства ватерклозетов. И это не машина угнетения. Государство — некая ценность, оно преследует большие цели в исторической судьбе народов. В дальнейшем в убеждениях Бердяева возобладал своеобразный антиэтатизм. Государство он стал оценивать как состояние «падшести». Любая власть нехороша. Господствовать — удел плебеев. Подлинный аристократизм обнаруживается по ту сторону господства и подчинения. Любое государство — зло, но, к сожалению, неизбежное. Пока без него нельзя. Поэтому неправы анархисты.
Весьма чувствителен Бердяев по отношению к национальной проблеме. Здесь ему удалось нащупать слабое место в программе революционеров. Обращаясь к ним, он говорил: «Вы не способны проникнуть в интимную тайну национального бытия. Вы готовы признать национальное бытие и национальные права евреев или поляков, чехов или ирландцев, но вот национальное бытие и национальные права русских вы никогда не могли признать. И это потому, что вас интересовала проблема угнетения, но совершенно не интересовала проблема национальности»33. Национальный вопрос в русской революции действительно рассматривался только с точки зрения того, что он может дать для борьбы за власть. Революция изначально носила антирусский характер, вылилась затем в чудовищное подавление всего русского. «Русская революция антинациональна по своему характеру, она превратила Россию в бездыханный труп»34.
Бердяев — сторонник консерватизма и аристократизма. Консерватизм поддерживает связь времен. Истинный консерватизм — борьба вечного, нетленного с преходящим. Смысл консерватизма состоит не в том, что он препятствует движению вверх и вперед, а в том, что он не допускает падения вниз и назад, к хаотической тьме. Что касается аристократии, то это — управление лучших. От сотворения мира всегда существует правило: правит и будет править меньшинство. Весь вопрос в том, что это за люди. Есть только два типа власти — аристократия и охлократия, власть лучших и власть худших. Одно меньшинство сменяется другим. Революционная бюрократия обычно бывает хуже старой, свергнутой. Кучка мошенников и убийц из отбросов общества может образовать новую лжеаристократию.
К социлизму и демократии Бердяев относился резко отрицательно. Социализм — буржуазная идея. Для социалистов, как и для буржуа, характерен культ собственности. Социализм заканчивает дело, начатое демократией, дело окончательной рационализации человеческой жизни. Это принудительное, безличное братство, лжесоборность, сатанократия. Социализм — освобождение не труда, а освобождение от труда. Между тем надо увеличивать производство, а не заниматься перераспределением произведенного богатства — эту мысль Бердяев отстаивал еще в своей статье, опубликованной в сборнике «Вехи».
Поиски царства Божия в истории — сплошной обман, лжерелигия. «Маркс был еврей, отпавший от веры отцов, но в его подсознании сохранились мессианские чаяния Израиля. Подсознательное всегда бывает сильнее сознания. И вот для него пролетариат есть новый Израиль, избранный народ божий, освободитель и устроитель грядущего царства земного. Пролетарский коммунизм Маркса есть секуляризированный древнееврейский хилиазм. Избранный народ заменяется избранным классом. Научным путем было невозможно прийти к такой идее. Это идея религиозного порядка… В русской революции произошла встреча и соединение двух мессианских сознаний — мессианизма пролетариата с мессианизмом русского народа»35. Третий Рим обернулся Третьим интернационалом.
Критикуя социализм, Бердяев не выступает сторонником капитализма. На страницах «Философии неравенства» появляется термин — «хозяйственный универсализм». Последний одинаково должен быть противоположен и капитализму, и социализму. Хозяйство должно развиваться только как иерархическая система; одухотворенное отношение к земле, любовь к ней и орудиям труда возможны только при индивидуальной собственности. Необходимо стремиться к синтезу аристократического принципа личности и социалистического принципа справедливости, братского сотрудничества людей. В 1939 году («О рабстве и свободе человека») Бердяев вспомнил о своих ранних убеждениях: «Круг моей мысли в социальной философии замкнулся. Я вернулся к той правде социализма, которую исповедовал в юности, но на почве идей и верований, выношенных в течение всей моей жизни. Я называю это социализмом переоналистическим, который радикально отличается от преобладающей метафизики социализма, основанного на примате общества над личностью»36.
Наиболее последовательно Бердяев придерживался своего принципа иерархического неравенства в приложении к культуре. Ибо культура действительно дело избранных. Дело всех — цивилизация, которую с культурой путать не следует. В культуре имеется два начала — обращенное к народу и творческое; последнее создает новые ценности. Революционное, насильственное начало враждебно культуре. Источник культуры аристократичен. Кризис культуры — осознание достигнутого предела, за которым кроется новое бытие. Для большинства этот кризис незаметен, кризис культуры переживают только немногие ее творцы. Они стоят перед претворением культуры в царство Божие.
«Эсхатологическое истолкование Царства Божьего есть единственно верное. Но парадокс эсхатологического сознания в том, что конец не только отодвинут на неопределенное время в будущее, но и близок каждому мгновению жизни. Эсхатология есть внутри процесса жизни. И Апокалипсис есть также откровение конца мира в истории, внутри человеческой жизни, внутри каждого мгновения жизни. И особенно важно преодолеть понимание Апокалипсиса как ожидание конца и суда. Возможно активное понимание Апокалипсиса как призыва к творческой активности человека, к героическ