8. Франк и в эмиграции не стал «западником», как, впрочем, не примкнул к модному в те годы толстовству: государство — земная необходимость, право — условие бытия человека. Но прежде всего человек должен ответить на вопрос, для чего я живу.
Пока Франк отвергает ложные идеалы. Его книга, вышедшая в Берлине (1924), называется «Крушение кумиров». Франк ищет «абсолютную опору» и не находит ее ни в одном из общественных идолов. Кумир революции и политики рухнул. Прогресса не существует. Свобода? Что это такое? Франк вспоминает старый анекдот. «Извозчик, свободен?» — «Свободен». — «Ну, так кричи: да здравствует свобода!» Культуры тоже нет. Кругом внутренняя пустота и нищета, даже среди материального богатства. Категорический императив Канта вызывает неприятие и раздражение. Франк вспоминает Штирнера и Ницше. Перед лицом холодной и внутренне непонятной морали долга аморализм содержит некую неизъяснимую притягательную силу. Взгляните на половую жизнь. Можно ли здесь быть «разумным»? Идейно нормировать свою жизнь? Здесь нельзя не быть грешником. Здесь моральные принципы не обладают внутренней самоочевидностью. «Моральные принципы и отвлеченные моральные идеалы не нормируют духовной жизни, они нормируют только ее внешние проявления»9. Поэтому долой «нравственный идеализм»! Никакой идеей соблазнить нас нельзя. Разве что идеей спасения родины. «Если бы только мы могли помочь нашей родине воскреснуть, обновиться, явиться миру во всей ее красоте и духовной силе — мы, кажется, нашли бы исход для своей тоски…»10
Но это, увы, неосуществимо. Поэтому Франк ищет личное спасение. Мораль есть, но не автономная (по Канту), а гетерономная — от Бога. Книга «Крушение кумиров» оставляет впечатление растерянности автора. Она скорее будоражила, чем успокаивала ум. Закономерно вставал вопрос о продолжении авторских исканий. Так возникло следующее произведение Франка — «Смысл жизни» (1926).
Пафос книги, как и предыдущей, — боль за поражение русского народа. «Мы, русские, теперь без дела и толка, без родины и родного очага, в нужде и лишениях слоняющиеся по чужим землям — или живущие на родине, как на чужбине, — сознавая свою «ненормальность»11 — с точки зрения обычных внешних форм жизни нашего нынешнего существования, вместе с тем вправе и обязаны сказать, что именно на этом ненормальном образе жизни мы впервые познали истинное вечное существо жизни. Русские освободились от нравственной болезни, именуемой революционностью. Но вопрос «что делать?» продолжает мучить русское сердце. Что делать мне и другим — чтобы спасти мир и тем впервые оправдать свою жизнь? До катастрофы 1917 года ответ был один — улучшить социальные и политические условия жизни народа. Теперь — свержение большевиков, восстановление прошлых форм жизни народа. Наряду с этим типом ответа есть на Руси другой, ему родственный — толстовство, проповедующее «нравственное совершенствование», воспитательную работу над самим собой.
Франк скептически смотрит на все планы «спасения» России, тем более — всего мира. Причины трагического крушения наших прошлых мечтаний теперь ясны, они заключаются не только в ошибочности намеченного плана спасения, но прежде всего — в непригодности самого человеческого материала «спасателей» (будь то вожди движения или уверовавшие в них народные массы, принявшиеся осуществлять воображаемую правду, истреблять зло).
Неудача общественных начинаний приводит Франка к заключению о необходимости искать «личное спасение». Этот вывод был сделан в книге «Крушение кумиров». Здесь он получает дальнейшее развитие. Не откладывайте добрые дела, откликайтесь на ближайшие, неотложные потребности окружающих людей. «Кто весь ушел в работу для отдаленного будущего, в благодетельствование далеких, неведомых ему чуждых людей, родины, человечества, грядущего поколения, равнодушен, невнимателен и небрежен в отношении окружающих его и считает конкретные свои обязанности по отношению к ним, нужду сегодняшнего дня чем-то несущественным и незначительным по сравнению с величием захватившего его дела — тот несомненно идолопоклонствует»12.
Это уже окончательный разрыв с Ницше и его «любовью к дальнему». Франк произносит почти те же слова, что в первых своих работах, но только «с обратным знаком»: где был плюс, стоит минус.
Франк — мыслитель страстный, он пишет напряженной прозой, не скрывает от читателя своих душевных сомнений; беседует с ним, никогда не поучает, приучает сомневаться и отвергать прописные истины. Православный философ, он открыт и западным влияниям; отвергнув одного кумира, отдается душой другому. После окончательного разрыва с учением Ницше его герой — Николай Кузанский (единственный учитель при написании «Непостижимого»). И, разумеется, Кант.
«Непостижимое» считается главным трудом Франка. Первоначально (1937) книга была написана по-немецки. К этому времени Франку пришлось покинуть Германию, где воцарился Гитлер. Он переехал в Париж и там издал свою книгу по-русски (1939). (После войны Франк перебрался в Англию, где скончался в 1950 году.) Есть английский и итальянский переводы «Непостижимого». Немецкий текст (отличающийся от русского варианта) еще предстоит издать.
Бытие полно загадок. И «звездное небо надо мной», и «моральный закон» (поражавшие Канта), и многое другое вызывают удивление и священный трепет, оставаясь за пределами понимания. Любовь «есть дивная тайна, откровение непостижимо страшных и блаженных глубин бытия, и никакой холодно-цинический анализ, которому может быть подвергнут этот глубинный слой бытия («психоанализ»!), не может в живой человеческой душе подавить испытываемый при этом трепет блаженства или жути»13. Подлинное религиозное переживание — молитва, покаяние, причастие — означают прилив каких-то непонятных сверхрациональных сил. Позади предметного мира встает Непостижимое, которое таится в нас самих и удалено от нас. Задача, которую ставит перед собой Франк, — описать Непостижимое в трех сферах бытия: 1) в окружающем нас мире, 2) в нашем собственном бытии, 3) в том слое реальности, который в качестве первоосновы объединяет эти два мира. Непостижимое недоступно логической мысли, а не опыту вообще. Есть «умудренное неведение», «докта игнорациа», мистическое знание, к нему стремится философ.
Отрицать предметное бытие нелепо. Учение Беркли — насмешка над окружающим нас миром. Неприемлем и Кант, хотя Франк по сути дела излагает многие его мысли. «Трансцендентность, или предметность содержания познания означает, очевидно, что познание по своему содержанию совпадает с сущим-по-себе, т. е. с сущим, как оно есть, когда познавательный взор не коснулся и не осветил его»14. Выглядит как цитата из «Критики чистого разума». Или: «Всякая вещь и всякое существо в мире есть нечто большее и иное, чем все, что мы о нем знаем и за что мы его принимаем, — более того — есть нечто большее и иное, чем все, что мы когда-либо сможем о нем узнать»15. Познание безгранично, познание — спутанный клубок, не поддающийся распутыванию.
Есть два типа знания: вторичное — в понятиях и суждениях и первичное — интуиция, знание о Непостижимом. Все индивидуальное в силу своей неповторимости неуловимо в понятиях, его можно созерцать как тайну и чудо. Непостижимо становление вещи и творчество. Непостижимо безусловное бытие.
Бытие — это тайна. Она не открывается ни материалисту, который видит единство мира в его материальности, ни идеалисту: сознание входит в состав бытия, не исчерпывая его. Ближе к истине стоит скептик: он постиг непостижимость, имманентно присущую бытию. «Ведающее, умудренное неведение, которое проповедует скептик, само есть более глубокое ведение»16. Действительность — это то, что постижимо в реальности, но сама реальность, из которой всплывает эта действительность, есть Непостижимое.
Отрекаясь от Канта, Франк повторяет это. Его критика Канта не всегда попадает в цель. Таково, например, обвинение в субъектизме (не субъективизме, этот термин многозначен). Трансцендентализм Канта ограничивается субъектом, между тем речь идет, считает Франк, об объективных характеристиках познания, не замечая того, что у Канта этот аспект присутствует. «Всякая философия есть по самому своему существу онтология»17. Франк опирается при этом на Хайдеггера. Но он мог бы сослаться на С. Трубецкого, работу которого о природе сознания мы цитировали в начале книги. Знание не лично, оно соборно, установил Трубецкой. Франк не мог этого не знать. Та же мысль (в ином выражении) имеется у Канта: трансцендентальный значит перешедший в знание, то есть покинувший пределы личного сознания, ставший общим достоянием. Эта мысль у Канта намечена, но четко в работах не сформулирована; русские шли дорогами Канта, повторяя подчас его разъяснения, содержащиеся в переписке. Более основателен другой упрек Франка: трансцендентальная логика Канта не покидает пределы формальной. Антиномии для Канта — признак беспомощности ума.
Прав, однако, Кузанский: великое дело — укрепиться в единении противоположностей. Любая философия есть онтология, ибо знание и бытие совпадают, с чем, однако, никогда не согласился бы Кант. Свою философию всеединства Франк называет «антиномическим монодуализмом». Бытие едино и раздвоено одновременно. Перед нами троичность, триада, но не та, что у Гегеля: третья ступень не рационально мыслимый синтез, она не выразима ни в каком понятии, это воплощение Непостижимого.
Кроме предметного бытия Непостижимое дано в человеческой душе. Декартовское «мыслю, следовательно существую» — заблуждение. Жизнь личности определена бессознательным. «Две души живут в моей груди», — вслед за Фаустом может сказать о себе любой человек. Вместе с тем эти обе души составляют единую душу человека.
И эта двуединая душа не существует сама по себе: «Никакого готового «я» вообще не существует до «встречи» с «ты», до отношения к «ты»18. «Ты» не есть предмет познания, чужая душа — потемки, она является средством само-обнаружения: в момент встречи с «ты» впервые в собственном смысле возникает «я». Речь идет не о внешней встрече. Две основные формы отношения «я» и «ты» — чужое и свое, вражда и любовь. Любовь не ослепляет, она открывает глаза. В любви «ты» возникает как личность и «я» становится личностью.