Он медленно двинул машину по дороге, которая переходила в центральную улицу Крюковки. Николай напрягся, готовый послать серию гранат в любой подозрительный объект.
У поврежденного дома Остапенко притормозил. Они увидели, что сбитая с петель калитка валяется рядом с воротами, кусок забора у палисадника завален, а длинные жерди частью переломаны и раскиданы по сторонам.
Странно было то, что нигде не наблюдалось следов какой-либо бронетехники или тяжелых машин, хотя местами на почве виднелись странные борозды, но на отметины от гусениц или колес они совершенно не походили.
Остапенко приказал напарнику проверить поврежденный дом. Николай выскочил из УАЗика и осторожно двинулся к воротам.
Капитан бросил взгляд вдоль улицы и переложил автомат поудобнее – ладони вспотели. Какая-то волна безотчетной, и этим еще более неприятной тревоги, вызванной пугающей неизвестностью, стала медленно обволакивать его со всех сторон.
Валентин нервничал: ситуация, без сомнения, выпадала из всяких стандартов последних лет. Нападение обычной банды не оставило бы после себя убитого таким образом мальчика, странно обгоревших столбов, разрушенного неизвестно чем дома. Бандиты с правобережья, как правило, вообще старались не убивать людей, а увести их на свою территорию. Все логично: после Катастрофы и первой очень голодной и неустроенной зимы выжила едва ли половина населения, так что в рабочих руках нуждались все, а таджики теперь сюда не приезжали.
Николай, держа автомат в боевом положении, прошел через пустой двор и толкнул ногой дверь дома. Пронзительно скрипнув, та распахнулась, и Шорину стали видны пустые сени, залитые то ли водой, то ли еще чем – в полутьме не разобрать.
Старшина негромко позвал, но ответом ему была гробовая тишина.
– Народ, выходи! – уже громче крикнул он. – Мы свои, из губернской милиции, бояться нечего! Хоть кто живой есть?
В доме царило безмолвие. Николай бросил взгляд назад, но машину с этого места уже не было видно.
– Захожу внутрь, – тихо сказал он в карманную рацию, непозволительную роскошь в нынешние времена для большинства, не считая окружения губернатора и подразделений полковника Пролякова.
– О’кей, – отозвался капитан, еще раз «просканировал» улицу взглядом, выключил двигатель и подбежал к воротам.
Теперь он хорошо мог рассмотреть глубокие чередующиеся борозды перед домом. Они шли поперек улицы, проходили рядом с поврежденным углом, а затем круто поворачивали и исчезали за другим строением.
Остапенко занял позицию в проеме сорванной калитки так, чтобы видеть одновременно двор дома, улицу, и УАЗ.
Тем временем Николай нырнул в низкий дверной проем и тут же чуть не растянулся на полу: разлитая жидкость оказалась самодельным подсолнечным маслом – сейчас он уже чувствовал его отчетливый запах. Аккуратно ступая, он прошел в конец сеней, где крыша избы покосилась, и через разошедшиеся доски кое-где даже виднелось небо.
«А ведь и завалить может ненароком», – подумал Николай и постарался, как можно тише, открыть перекошенную дверь, ведущую внутрь дома.
Женщину, бледную и растрепанную, он увидел сразу – она сидела на полу в большой разоренной комнате. На звук открываемой двери она подняла голову и уставилась на Шорина пустыми безумными глазами.
– Вы одна? – зачем-то шепотом спросил старшина.
Женщина передернула плечами и вдруг истошно заорала. Шорин выставил перед собой ладонь.
– Тихо, тихо, – успокаивающе произнес он. – Я свой!
Однако женщина голосила, не переставая. Николай осторожно приблизился к ней, секунду смотрел, а потом отвесил оплеуху. Несчастная дернулась, но замолчала, дико тараща глаза.
– Мы из Воронежа, – объяснил Шорин, – отдел по борьбе с бандитизмом. Успокойтесь, все будет хорошо!
Он опустил автомат и огляделся. Обычная общая комната, типичная для деревенского дома в этих местах. Видавший виды сервант – чуть покосившийся, с раскрытыми дверцами, из которого высыпались рюмки и тарелки, старенький, давно не работающий телевизор в углу, а над ним икона с лампадкой. Перевернутый стол – по полу разбросаны остатки обеда, скатерть, осколки стекла и фарфора. Слева виднелись еще две двери.
Впереди стена дома была частично разрушена, да и правая сторона покосилась, ощерившись разошедшимися бревнами. Сквозь разломы просматривался огород с парой яблонь и кустами крыжовника.
– Так вы тут одна?
Женщина, прижав кулаки к губам, молчала. Не спуская с нее глаз, Шорин бочком подошел к двери в другую комнату. Несчастная шумно, навзрыд вздохнула и всхлипнула.
– Спокойно, спокойно! – Шорин осторожно просунул ствол автомата в маленькую спаленку.
– Васенька… – вдруг тоненьким голоском произнесла женщина. – Ва-асенька!
Шорин оглядел спальню – пусто.
– Какой Васенька? – переспросил он. – Где?
– О… – Из глаз женщина вдруг потекли слезы, и она закрыла лицо ладонями.
– Да кто здесь был – бандиты?
Женщина, давясь рыданиями, истово замотала головой. Старшина секунду смотрел на нее, а затем осторожно прошел и заглянул в другую комнату – тоже никого. Будь он проклят, если что-то понимает!
– Дайте я вам помогу встать, – предложил он, возвращаясь к женщине. – Здесь нельзя оставаться, дом может рухнуть.
Женщина всхлипывала.
– Васенька… – повторила она и дрожащим пальцем указала на обрушенную стену.
– Господи! – только и сказал Шорин, заметив наконец то, что лежало в самом низу у стены.
Косясь на проваленную крышу, он подошел ближе. Под бревнами, отброшенными в сторону, лежал ребенок лет шести. К сожалению, ничто уже не могло его спасти – мальчика просто раздавило.
Николай присел рядом с женщиной и обнял ее за мелко вздрагивающие плечи. Она уже не кричала, а только закрывала ладонями лицо и часто всхлипывала.
– Что у вас тут случилось? – как можно мягче и ласковее спросил старшина и погладил женщину по голове. – Кто на вас напал? Мы их перестреляем, подонков, – куда они делись?
Несчастная вздрогнула от его прикосновения.
– Из города вызвали отряд, скоро здесь будут наши, – продолжал Николай. – Дом-то как разрушили? Танк проехал, да?
Женщина снова помотала головой и наконец отняла руки от лица.
– Не-е-ет, – выдавила она из себя, и ее лицо вдруг исказила диковатая гримаса. – Жук это был… Жук!
– Жук?! – опешил Николай, начиная подозревать, что женщина тронулась умом от пережитого горя. – Какой жук?!..
Тем временем Остапенко, еще раз взглянув вдоль пустынной улицы и слыша обрывки разговора внутри дома, отступил от ограды в глубь двора, стараясь понять, с кем говорит напарник. Он старался не выпускать из поля зрения проем калитки и был уже на полпути к крыльцу, когда услышал, как на улице за забором хрустнула ветка.
Валентин на мгновение замер, а затем быстро взбежал на крыльцо, нарочито громко топая по ступенькам. Укрывшись в сенях, он присел за косяком на колено и стал ждать. Несколько секунд спустя еле слышно скрипнули доски, проложенные дорожкой от ворот к дому. Капитан вытащил маленькое зеркальце и у самого пола высунул край наружу.
Он ожидал увидеть серьезного противника, но, несмотря на совершенно некомичную ситуацию, усмехнулся и облегченно вздохнул. К дому крался типичный деревенский дедок, прямо дед Щукарь какой-то: несмотря на летнюю пору – драная телогрейка, валенки с галошами и засаленная шапка на голове. В руках дедок тискал охотничье ружье – ствол, направленный в сторону двери, безбожно прыгал вверх-вниз.
«Интересно, – подумал Валентин, – где он прятался, да так, что мы его не заметили? Хорошо хоть не саданул без предупреждения в спину».
– Дедуль, – крикнул он, не высовываясь, – не глупи! Мы из губернской милиции.
Валентин увидел в зеркальце, как дедок чуть не подпрыгнул: он наверняка не ожидал, что маневр будет раскрыт. Замешательство продолжалось, однако не более пары секунд.
– Ага, – крикнул «Щукарь» и завертел головой, пытаясь понять, откуда его заметили, – а я почем знаю, кто вы такие? Вдруг вы эти… такие же уроды?
– Какие уроды, дед, ты о чем?! Ты орла на нашей машине не видишь?
– Я и сам могу орлов, где хошь, нарисовать, – парировал дед. – Документы покажь, с печатью, и выходи по одному. С поднятыми руками, значит!
– Папаша, не пори ерунду! Если бы мы хотели, то давно тебя хлопнули, – приврал Остапенко. – Говорю же: мы из губернской милиции. Тебя как величать-то?
Старик засопел и вдруг с неожиданной готовностью сознался:
– Григорий я, Григорий Иваныч, значит, – ему явно не терпелось обрести официальных защитников.
– Ну так вот, Григорий Иваныч, расскажи-ка спокойно, что у вас тут случилось?
Дедок на сей раз замялся – он, безусловно, был сильно напуган, нервничал и никак не мог решить, как же себя вести.
– Ничего объяснять не буду, – чуть сорвавшимся голосом снова крикнул он. – Выходи, говорю! Не то пальну, верь – не верь, пальну!
– Вот пальну – не надо, – с нажимом сказал капитан, которому надоели пустые словопрения. – У нас автоматы, не ружьишко твое. Мы из города, нам необходимо разобраться, что случилось.
– Действительно, дедушка, – подал голос Николай, который, услышав голоса во дворе, выбрался через разлом в стене и теперь зашел незадачливому охотнику в тыл, – ружье положи и рассказывай, что знаешь. И не дергайся, а то ненароком… Брось берданку, кому говорю!
«Щукарь» опустил ружье и вдруг всхлипнул. Остапенко встал и вышел на крыльцо.
– Ну вот, – Николай пожал плечами, – еще один плачет…
Старичок стоял и грязноватым рукавом утирал слезы. Остапенко подошел к нему, поднял старенькую двустволку и разрядил ее.
– Серьезный ты, однако, папаша! – сказал он, увидев, что патроны заряжены крупной картечью.
Взяв старика за плечи, капитан усадил его на завалинку. Николай прошел мимо них и вывел из дома постанывающую, сгорбленную женщину.
– О, Катерина, дык ты живая! – неожиданно улыбнулся старичок, размазывая по щекам сопли.
Женщина откинулась затылком на бревна стены и медленно мотала головой из стороны в сторону, глядя в небо пустыми глазами.