Маграт вернулась к рабочему столу и оглядела утварь, которую про себя – ни в коем случае не при матушке – называла Орудиями Ремесла. Среди Орудий выделялся нож с белой рукоятью, предназначенный для сбора и нарезки ингредиентов. Имелся также нож с рукоятью черной, применяющийся в непосредственно магических ритуалах. Его ручку Маграт покрыла таким слоем рун, что та держалась буквально на волоске. Оба Орудия были безусловно мощными, но…
Маграт сокрушенно потрясла головой, двинулась на кухню и вытащила из ящика буфета обычный нож для резки хлеба. Внутренний голос нашептывал ей, что в известных положениях у девушки нет и не может быть друга более преданного, чем самый заурядный кухонный нож.
– Так, теперь моя очередь, – заявила нянюшка Ягг. – Я вижу одну штуку, которая начинается на «П».
Призрак обвел темницу понурым взглядом.
– Плоскогубцы? – с надеждой изрек он.
– Нет.
– Пальцеплюшка?
– Забавное название. А что это?
– Ну, это почти то же самое, что и пальцедробилка, – объяснил король. – Вон она.
– Нет, не угадал.
– Грушекляп? – в отчаянии предположил король.
– Это уже «Г», кроме того, я такого слова даже не знаю, – фыркнула нянюшка.
Король послушно указал грушекляп на подносе и подробно растолковал его назначение.
– Э-э, нет, ничего общего…
– «Курящийся башмачок возмездия»? – спросил король.
– А ты, оказывается, все здесь знаешь, – сухо заметила нянюшка. – Ты точно не использовал все эти штуковины при жизни?
– Клянусь богами, нянюшка… – проблеял король.
– Дети, которые врут, попадают в одно очень, очень нехорошее место, – предупредила его нянюшка.
– Герцогиня Флем лично притащила сюда половину этих штук. Правда-правда… – выпалил король. Его нынешнее положение и без того было незавидным, чтобы он еще пугался каких-то там «очень неприятных мест».
Нянюшка громко хмыкнула.
– Ладно уж, – смилостивилась она. – Слово это было «пинцет».
– Но чем пинцет отличается от плоско… – заголосил было король, однако вовремя заткнулся.
За весь взрослый период своего существования так ни разу и не испытав страха ни перед человеком, ни перед животным, ни перед всевозможными комбинациями первого и второго, властью нянюшкиного голоса король переносился в классную комнату, в детскую, в жизнь под надзором напыщенных дам в длинных платьях, в жизнь, пропитанную вкусом пищи серо-бурого оттенка. О, каши, какими отвратительными казались они тогда и сколь желанными выглядели сейчас!
– Что, съел? С тебя пять монет! – Нянюшка аж светилась от удовольствия.
– Они скоро вернутся, – сказал король. – Ты уверена, что тебе ничего не угрожает?
– А если и не уверена, ты-то чем мне поможешь? – парировала нянюшка.
В этот миг засовы и замки дружно забрякали.
К тому времени, когда матушкино помело, неуверенно вихляя, добралось до места назначения, у ворот замка уже успела скопиться порядочная толпа. Заметив приближение ведьмы, зеваки несколько поутихли и расступились, освобождая ей проход. Матушка явилась с большой корзиной яблок под мышкой.
– В темнице замка сидит ведьма! – шепнул кто-то матушке. – Говорят, ее скоро будут пытать!
– Чепуха, – бросила матушка. – Такого просто не может быть. Наверное, нянюшка Ягг просто решила наведаться в замок, дать королю пару умных советов.
– А еще говорят, что Джейсон Ягг собирает братьев, – произнес с испуганным лицом лавочник.
– Расходились бы вы по домам, – посоветовала матушка Ветровоск. – Может, они чего там недопоняли. Все знают, что ведьму просто так в темницу не бросишь, если она сама того не пожелает.
– Все зашло слишком далеко, – высказался какой-то крестьянин. – Целый год пожары да поборы, а теперь вот это еще. Это вы, ведьмы, виноваты. Ничего, скоро порядок наведут. Мы свои права знаем.
– И какие же у тебя права? – осведомилась матушка.
– Денатурат, фигурат по наследству, подушный мат, право объедок, испольный бакшиш, – бойко отбарабанил крестьянин. – А также право на собирание каждый второй год желудей и допуска двух третей козы на общий выгон. Было – пока выгон не сожгли. А козочка была хорошая.
– Вижу, ты человек смышленый, права свои знаешь. Далеко пойдешь, – кивнула матушка. – Но сейчас тебе лучше идти домой.
Матушка развернулась и смерила суровым взглядом ворота замка, у которых тряслись двое стражников с белыми, как простыня, лицами. Матушка сделала несколько шагов и заставила одного из стражей окоченеть, пригвоздив его к месту немигающим взором.
– Я старая торговка, продаю яблоки из своего сада, зла никому не чиню, – пророкотала матушка так, словно была глашатаем, объявляющим в стане врага о начале войны. – Так что лучше пустите меня в замок подобру-поздорову.
В последних словах матушки блеснули острые кинжалы.
– Посторонних велено в замок не пускать, – пробормотал стражник. – Приказ самого герцога.
Матушка пожала плечами. За всю историю ведовства фокус с продажей яблок из собственного сада удался, по всей видимости, один-единственный раз и тем не менее стал традицией оккультизма, которая нынче предписывала его исполнение в качестве обязательного ритуала.
– А я ведь тебя знаю, Чемпетт Польди, – продолжала матушка. – Этими самыми руками я провожала твоего деда и принимала тебя из утробы твоей матери. – Она скользнула медленным взором по сомкнувшимся шеренгам зевак и снова заглянула в глаза стражнику, который был ни жив ни мертв от ужаса. Матушка придвинулась еще ближе и добавила: – Я задала тебе самую первую порку в этой юдоли плача и, клянусь всеми богами, задам тебе последнюю, ежели ты встанешь мне поперек дороги.
Издав негромкий металлический звон, из обескровленных от ужаса рук стражника выпало и ударилось о камень мостовой копье. Матушка потрепала бедолагу по плечу.
– И не волнуйся ты так, – посоветовала она. – На лучше яблочко.
Она было подняла ногу, чтобы двинуться своей дорогой, как вдруг проход ей загородило еще одно копье. Матушка с интересом взглянула смельчаку в лицо.
Второй стражник – отнюдь не овцепикец, как оказалось, а наемник из числа тех городских жителей, с чьей помощью было решено залатать солидные прорехи в рядах королевского ополчения, – обладал лицом, иссеченным резьбой шрамов. В данный момент некоторые из шрамов складывались в некое подобие глумливой улыбки.
– Так вот они, значит, какие, ведьмины чары, – фыркнул стражник. – Хиловато смотрятся. Может, этих деревенских олухов ты и запугаешь, но меня – никогда.
– Наверное, чтобы такого крепкого парня, как ты, напугать, придется изрядно потрудиться, – кивнула матушка, протягивая руку к своей шляпе.
– И зубы мне не заговаривай! – Глядя на матушку в упор, стражник покачивался с носков на пятки. – Знаю я таких, как ты, что мозги людям пудрят. Только со мной это не пройдет.
– Это ты уж сам потом решишь, – мирно сказала матушка и отвела копье в сторону.
– Слушай, я же предупредил… – зарычал стражник, хватая матушку за плечо.
В тот же миг ее рука произвела некий молниеносный выпад, который никто бы и не заметил, если бы уже через мгновение стражник не согнулся в три погибели, хватаясь за руку.
Матушка же, всадив булавку обратно в шляпу, решительно устремилась в ворота замка.
– Итак, приступим, – возвестила герцогиня, жмурясь от удовольствия. – Сначала Демонстрация Инвентаря.
– Да я тут вроде все уже посмотрела, – отозвалась нянюшка. – Сплошные «П», «Г», «Д» и «В».
– В таком случае нам остается только узнать, сколько еще ты сможешь развлекать нас непринужденной беседой. Флем, разожги-ка жаровню.
– Разожги жаровню, Шут, – приказал герцог.
Шут двигался как во сне. Он не был готов к такому повороту в судьбе. Пытка вообще представлялась ему малоаппетитным зрелищем. Он не принадлежал к той породе людоедов, которые смакуют хладнокровное истязание старух, а в преддверии истязания ведьмы, сопряженного с нагреванием крови до высокой температуры, Шут испытывал угрожающие спазмы дурноты.
– Не нравится мне это, – еле слышно просипел он.
– И правильно, – поддержала его нянюшка, которая славилась своим превосходным слухом. – Я запомню, что тебе это не понравилось.
– Не нравится что? – резко спросил герцог.
– Так, ничего, – ответила нянюшка. – Ну, вы долго? Я ведь еще не завтракала.
Шут поднес к жаровне зажженную спичку. Вдруг за его плечом шевельнулся неосязаемый сгусток воздуха, и спичка потухла. Шут выругался и попробовал зажечь другую. Однако, когда его дрожащие пальцы сумели донести ее до жаровни, эта спичка тоже нервно полыхнула и погасла, испустив струйку дыма.
– Пошевеливайся же! – прикрикнула герцогиня, перебирая инвентарь на подносе.
– Не хочет разжигаться… – пробормотал Шут, ибо и третья спичка, обреченно взмахнув огненными крылышками, померкла навеки.
Герцог вырвал спичечный коробок из дрожащих рук Шута и влепил тому хлесткую, утяжеленную перстнями пощечину.
– Я не допущу непослушания! – заорал он. – Рохля! Слизняк! Отдай коробок, ничтожество!
Шут отпрянул и побелел лицом. Некто незримый нашептывал ему на ухо слова, которые он тщетно пытался разобрать.
– Пшел отсюда! – процедил герцог. – И проследи, чтобы нас никто не беспокоил!
Споткнувшись о нижнюю ступеньку, Шут повернулся, бросил последний умоляющий взгляд на нянюшку и помчался из темницы. На пороге он остановился и, по привычке, выкинул на прощание озорное коленце.
– По большому счету, можно обойтись и без огня, – заметила герцогиня. – Огонь, так сказать, только добавляет жару… Итак, женщина, готова ли ты раскаяться?
– В чем? – не поняла нянюшка.
– Неужели я должна объяснять тебе то, что известно каждому ребенку? В измене своему королю. Во вредоносной магии. В предоставлении убежища врагам короля. В краже короны…
Резкий дребезжащий звук заставил ее прерваться. Все трое посмотрели вниз. Со скамьи упал заляпанный кровью кинжал. Такое впечатление, будто некто немощный изо всех сил пытался сжать его рукоять, но в конце концов потерпел неудачу. До нянюшки донеслось крепкое ругательство, что слетело с невидимых уст призрака покойного монарха.