– Шпиталь! – раздосадованно воскликнул Вуйнович. – Да у нас сплошной шпиталь вместо революции! У поэта чахотка, Марецкий еле на ногах держится, так теперь еще и князь…
– Я здоров, воевода, – сказал Стефан, выходя из кабинета в приемную. – А самому бы вам поберечься.
– С вами, пожалуй, побережешься… Матерь предобрая! Где же тебя так обожгло, мальчик?
Стефан, ничего толком не понимая, коснулся щеки и зашипел.
– Факелом, – он быстро придумал оправдание, – кто-то из остландцев решил, что духов Охоты лучше всего поджечь…
Вуйнович зацокал языком. С неприятным чувством Стефан взглянул на часы. Выходит, он пролежал в спячке весь день – а рядом шел бой…
Судя по отдаленному шуму, бои еще продолжались.
– Что в городе?
– Восточные аванпосты потеряли. – Вуйнович не дал Стацинскому доложить. – Первая линия пока держится. На Пивной их отбросил твоей светлости отряд. Но капитан Новак убит, а люди решили, что это ты…
– Что значит «убит»? Когда?
Тут уж отчитался Стацинский:
– В ваше… отсутствие был вестовой с аванпоста на Пивной, сообщил, что там нужна помощь. Капитан Новак решил собрать «Охоту»…
– «Охоту»? Среди дня? Почему без приказа?
Он осекся. Некому было приказывать.
– Отчего не разбудили?
– Не смог, – честно сказал Стацинский.
– Так почему же…
– А меня бы они слушать не стали. – Воевода вынул из кармана пузырек с каплями и отдал Стацинскому, чтоб тот накапал ему в рюмку. Дышал он тяжело. – Это не рота, а твоя милиция. На твоем месте, мальчик, я бы показался людям – раз уж ты пришел в себя. Они беспокоятся, подавай им князя.
– Будет, – сказал Стефан. – Будет им князь.
Новака отнесли в часовню в палаце в ожидании, пока похоронная служба отвезет его на кладбище, если дадут стрелки с чужой стороны, или в парк прямо перед домом Белта. Стефан не мог войти в часовню, но долго стоял перед ней, разглядывая лицо своего погибшего капитана. С него смыли сажу, но кое-где еще красовались черные пятна. А ведь он был среди тех, кто клялся, что до смерти – и дальше… Стефана пробрало дрожью. Но ведь клятва – дана. И раз уж так клялись, то, возможно, можно было бы этого слугу сейчас поднять, чтоб служил, как обещал. Ведь совсем молодой еще и погиб – да, по собственной глупости, но и по Стефановой неосторожности… И ведь сам сказал слова там, на Холме, никто не тянул его за язык. Можно дождаться, пока явится служба и вынесет тело из часовни, а потом под благовидным предлогом остаться с ним одному…
Стефана остановил взгляд Матери со стены – сейчас, кажется, гневный.
«Что ты делаешь, сын мой? О чем думаешь?»
«Да ведь я тебе больше не сын, и в дом свой ты меня не пустишь».
«Стефан оставил свою затею и со вздохом попрощался с капитаном».
Его «Охота» еще сражалась, но уже не на Пивной, а на Кошачьей: первая линия обороны проламывалась под натиском остландцев. На Речной улице у защитников баррикады вовсе не осталось патронов, и единственное, что задерживало остландцев, – это сама баррикада да всякая дрянь, которую выбрасывали на них с верхних этажей.
В парке большой отряд в стальных нагрудниках сцепился с «траншейными войсками» и осадил Летний дворец, из которого отстреливались все тише.
Стефан обычно находил предлог отозвать адъютанта: не желал, чтоб Стацинский смотрел, как он «охотится». Но на сей раз анджеевец поехал рядом. Низкая луна повисла над городом, покрытое пятнами желтое лицо словно всматривалось с интересом: чем же это закончится?
Стоило ей взойти – и Стефан чувствовал себя до краев наполненным силой, и плескалась в нем, грозя перелиться через край, злость – на остландцев и на себя. Он не стал закрывать лица или мазать сажей, и на заставах его пропускали с радостными возгласами:
– Князь! Князь! А говорили…
– Да ерунду болтали! Нашего князя так просто не убить…
Он вломился в драку с ходу, едва разобрав, где чужие, где свои. Уворачивался от штыков, подставлял лицо под алую взвесь. В него стреляли, но даже пули сейчас летели медленно, и Стефан навострился отбивать их саблей. Почуяв рядом живого предводителя, ожила и «Охота». И без того вымотанные остландцы дрогнули, отступили.
– Эгей!
– Так им!
– Князь с нами!
– За Бялу Гуру! Э‐эх!
Стефан добрался до сержанта, тот, ошалев от ужаса, кричал солдатам:
– Отходить! Отходить к церкви!
Стефан настиг его и ударил по шее, поверх стального нагрудника, едва не снеся голову. Брызнул, обдал Стефана фонтан крови. Заулюлюкали сзади милицианты.
После победы на Кошачьей половину милиции он отпустил спать и отправился вместе с самыми неутомимыми в парк – на помощь бригадиру Галке, от которого прискакал перепуганный вестовой. Под утро в траншеях уже не сидели бойцы Галки, а лежали тела в красно-черной форме, а оставшихся в живых стрелков загнали в Летний дворец. Но ночь опять кончилась слишком рано, и пришлось торопливо возвращаться в палац Белта, чтобы не зацепило рассветом.
Это было не смертельно. Все считали, что Стефану стало плохо из-за легкой раны, полученной в бою и утаенной из гордости. Милициантам он наказал в следующий раз, если не найдут князя, идти к Вуйновичу.
И все равно он не мог забыть насмешливый голос Корды:
Если ты будешь падать в обморок всякий раз на рассвете, из тебя выйдет плохой полководец.
По остландским позициям били из пушек почем зря. Брошенный особняк в предместье, куда привыкли уже летать Стефановы мыши, оказался разрушен, Голубчику и его офицерам пришлось переехать в помещичий дом неподалеку. В конце концов Вуйнович приказал артиллерии замолчать. Им-то батарею подвезут, а мы, если теперь поиздержимся, после разве что яблоком в них сможем бросить… Внесли в чужие ряды смуту, да и хватит.
– Не давайте им занимать дома, – приказывал Вуйнович, – и подниматься на крыши!
Все проходы было не перекрыть, и враг все равно просачивался в город. Случалось, что горожане сами проводили внутрь остландские отряды, устав прятаться по погребам.
Шпитали переполнились: и тот, что был при приюте Святой Барбары, и университетский, и тот, что Стефан велел устроить в бальной зале палаца.
И все-таки – пока – держались.
Тем более что с побережья пришли наконец-то радостные вести.
Генерал Редрик, стоя на небольшом холме за разрушенной деревней, глядел на город по другую сторону реки с досадой и долей восхищения. Дома все сопровождали его сочувственными напутствиями, понимая, что цесарь просто-напросто отправляет его в ссылку. Сам он благоразумно молчал: в Белогории лучше, чем на Хуторах, куда за пару дней до этого отправили Клетта. Тáйника обвинили в государственной измене. Именно по его наущению цесарь вернул мятежника Белту в Бялу Гуру – и поглядите, что он учинил. Впору задаться вопросом, для кого из наших врагов старался господин Клетт.
Потому Редрик послушно отправился, куда приказывал цесарь, думая, что скоро вернется с победой.
И поди же ты.
Хотя восстание вызывало у него, как у любого остландца, праведный гнев, в глубине души он отчасти гордился своим противником. Обещал, что скучать они не будут, – так и не скучают.
Но до чего упрямое племя! Битый месяц сидеть здесь, окружить город так, чтоб мышь не проскочила, и получить такой вот сюрприз. Хотя – тьфу, гниль! – мышей здесь как раз полно, только не обычных, а ночных тварей… Редрик брезгливо утер лоб, который тварь задела крылом. Говорят, они в темноте бросаются на белое – не ровен час, вцепится в лицо. Но возвращаться в ставку не хотелось – там все тут же разругаются, узнав о новом приказе. О том, что творилось в столице, когда там узнали новости, не хотелось даже думать. Поистине – иногда на фронте безопаснее…
– Да что это такое! Тут город взять не можем, теперь еще и побережье! Никак взбеленились они все в этой Белогории?
– То-то и оно, что взбеленились. А я говорил, господа, я предсказывал, что одной столицей дело не кончится! Что они сделали? А? Что, по-вашему, они сделали? Стянули сюда войска, оголили границу… А теперь пожалуйте, к нам идут флорийские войска. Через наш же, простите за выражение, тыл…
– А приказ вы видели? Так и будут нас бросать туда-сюда, и хоть бы с толком.
– Ах, теперь вы изволите быть недовольным. Вы-то решили, что сможете отсидеться вдали от настоящей войны, – и какая незадача!
– Да не стыдно ли вам сплетни повторять? Я еще в самом начале самолично просил о переводе на чеговинский фронт…
– Полно! – вмешался Редрик. – Что вы клюете друг друга, будто в девичьем пансионе. Никому не приятен такой порядок дел, но что ж, мы все служим цесарю.
Кто-то тронул Стефана за плечо. Горница с препирающимися офицерами, которую он почти видел своими глазами, хотя и знал, что такое невозможно, исчезла – с кружащейся головой он снова стоял на балконе палаца.
– Зачем ты выходишь, Стефко, – недовольно сказал Корда, – когда-нибудь в тебя попадут. Дождись Марека и победы, а там уж можете оба сколько угодно красоваться на балконе…
– Казинка, Стан! – проговорил Стефан радостно, когда земля под ногами перестала крутиться. – Они наконец-то высадились! У Голубчика новые приказы, возможно, их теперь отправят на берег!
Стан не спросил, откуда он это знает. Он обрадовался хорошей новости, хотя Стефан был и не в состоянии сказать, ни сколько кораблей прибыло, ни как далеко продвинулись те, кто с них высадился.
– Я пришел поговорить с тобой о том, о чем ты, князь, говорить не любишь. Как военный интендант города, должен тебе сказать, что городу нужны деньги, – заявил Корда. – И понадобятся они, как водится, быстрее, чем ты думаешь. – Нужно будет заплатить… да хотя бы пани Гамулецкой – сколько дней вы уже едите горячие обеды, и никто не заплатил ни копейки. Да и город, – Стан кивнул за окно, – нужно будет восстанавли- вать.
– Что ты хочешь сказать?
– Мы были у твоей родни. Вспомни все эти… погребальные украшения. Я все больше убеждаюсь, что россказни о богатстве вампиров не просто россказни…