– Матерь добрая, Стан. Пару месяцев назад ты и самих вампиров почитал сказками…
– Что же делать, если ты меня переубедил? – Корда пригладил ус. – Мы, стряпчие, имеем привычку верить доказательствам.
– Ты ведь говорил, что мой брат женится на чезарском состоянии. Я лучше попрошу денег у его родственников, чем… у своих. Тех я не приведу на свою землю и не буду у них одалживаться.
– Одного из них, – тихо сказал Корда, – ты сюда уже привел.
Радовались недолго. Скоро вестовой прокричал, примчавшись в замок:
– Батарею тащат!
В подвижной батарее разглядели со стен четыре мортиры и по меньшей мере семь пушек. Судя по обрывкам разговоров, что слышали Стефановы мыши, орудия пришли не из Остланда – слишком далеко было бы везти, – а из соседних гарнизонов – Чарнопсов и Ясенева. Это радовало: Галат надеялся на «товарищей из Ясенева», и теперь, когда их гарнизон обеднел, тем сподручнее будет действовать – если тех товарищей не перехватали на следующий же день после захвата столицы.
К вечеру окраины Швянта уже горели, и защитники баррикад второй линии кашляли от дыма.
И с кораблем Вуйнович как в воду смотрел. В темную воду Длуги, куда пришло судно, уставленное орудиями, – напоровшись на затопленную баржу, оно бессильно поливало зажигательными ядрами предместья, из которых, слава Матери, почти все жители сбежали заблаговременно. В центре Швянта толкались те, кто вовремя не ушел. Они тряслись в храмах или искали убежища в приютах. Повстанцы, недолго думая, направляли на баррикады всех способных держать оружие.
Остландские позиции теперь защищали цесарские маги, и, как ни старались новоявленные артиллеристы, удар чаще всего сбивался, и снаряд не долетал до цели.
Пан Ольховский на вид был совсем плох. Сдобные щеки ввалились, и весь он как-то потемнел и уменьшился.
– Вот что, панич, – проговорил он, задыхаясь, как после долгого бега, – силы мои кончаются, а эти, – он кивнул за окно, – давят и давят, песьи дети…
Стефан молчал, ожидая, когда вешниц соберется с мыслями – и с силами.
– Они там… навострились защиту ставить. Мне ее не сбить, даже с помощниками. А пока у них щит, по ним палить – только заряды тратить. Они удары отведут, а потом дождутся, пока мы без зубов останемся…
– Что же делать?
– Стихию бы… чистую стихию, чтоб колдовство растворила. Дождь или грозу. – Вешниц нервно потер руки. – Только у нас уж силенок не хватит – грозу вызывать, да и не нам бы… Ты вот что, панич. Ты бы приказал своим собрать по городу ведуний.
– Ведуний?
– Ну да. Бабок, девок – знающих. Они-то все заговоры на призыв дождя должны помнить…
Так и получилось, что скоро бойцы Стефана уже стучались в двери не успевших опустеть домов в бедных кварталах, спрашивая, нет ли там «знающих». В городе куда меньше нуждались в дожде, чем в деревнях, – но путь к окрестным деревням был теперь отрезан. И все же во внутреннем дворике Княжьего замка собралось около десятка девушек и женщин постарше, небогато одетых и недовольных. Костерили на все лады и остландцев, и новых хозяев города, превративших этот город невесть во что. Бойцам на галереях они показывали кулаки, а стоило тем погрозить, как им хором обещали все известные и неизвестные болезни. Женщины из «багада Бранки» пытались их успокоить, но шум во дворике унялся, только когда пан Ольховский спустился и попросил помощи. Тогда голоса снова взвились: каждая из ведуний пыталась убедить товарку, что ее заговор самый действенный – еще прабабка им пользовалась в большую засуху, а от ваших, пожалуй, тут все возьмут да окривеют…
С той стороны снова заговорили пушки.
– Пообедали, песьи дети! Чтоб им подавиться!
Стреляли по бастионам.
– Да пошли ты им, панич, приказ не отвечать! Все равно ядра сейчас куда попало падать будут, еще обратно прилетят! Дождя пусть ждут, дождя!
Стефан отправил к Галату гонца без всякой уверенности, что тот доберется. Стрельба все усиливалась, мутный воздух пах порохом и гарью, совсем рядом снова занялось зарево. И в почерневшем воздухе сперва тихо, а потом – все громче, пробиваясь через грохот пушек, раздались из внутреннего дворика женские голоса. Сперва нестройные – непонятно было, что у затянутого ими заговора одна мелодия. Но чем дальше они выпевали одни и те же четверостишия, без устали, не меняя интонации, тем слаженнее становилась песня. Слова слышались все отчетливее, голоса сливались все плотней, и явственно проступал завораживающий ритм.
Дожди обложные, ливни проливные,
Идите сюда, сойдитесь.
Облака, все небо собой закройте,
Ливнем землю умойте,
Сойди с неба, вода,
Во славу Матери сюда.
Грому греметь, ветру шуметь.
Слова мои, все до слова сбывайтесь,
Потоки небесные, изливайтесь.
Ключ, замок, язык.
И повстанцы завороженно уставились в небо, где ниоткуда собирались тучи. Дохнуло влажным холодом, небо стало фиолетовым, и из фиолетового полило. А потом полило ядрами из пушек – на остландцев.
Они держались – и постепенно, то молнией, то голубем, стали доходить до них вести из других городов.
В Вилкове повстали.
В Ясеневе отбили у остландцев оружейный завод.
Около Креславля вольные багады разбили остландский отряд, движутся теперь к городу.
За Бялу Гуру.
За князя.
На странный стрекот с той стороны сперва не обратили внимания. Кроме Вуйновича: он навострил уши, как охотничья собака, а потом выругался такими словами, каких Стефан прежде от него не слышал.
Отведя душу, он сказал:
– Ну вот и конец нам, твоя светлость. Картечницу притащили.
Первым досталось бойцам у реки. Артиллерийский расчет только что бурно обсуждал, где им дальше брать снаряды, потому что имевшиеся уже почти закончились, а потом на том берегу что-то быстро зацокало, и стоящего над пушкой гвардейца подкинуло в воздухе, бросило на лафет. Тому, кто стоял рядом, голову проломило, как спелый арбуз, и, как в арбузе, вскрылась красная мякоть. Студента в эйреанке прошило картечью, и он сперва тупо разглядывал пятна на куртке, а потом упал.
– В стены! Все в стены! – кричал во все легкие посланный Вуйновичем курьер, пока не поперхнулся и не замолчал. Картечница, как сама смерть, косила всех без разбору, и нельзя было предсказать, откуда она начнет бить в следующий раз. В шпиталях добрые сестры, призывая Мать, освобождали койки, сгоняя с них только пришедших в себя раненых, чтобы уложить других.
Бальная зала палаца, ставшая шпиталем, была переполнена. Курьеры с переломанными ногами, солдаты с оторванными ядрами конечностями, дети, раненные случайным выстрелом. Совсем рядом добрые сестры заворачивали в простынь мертвеца, тихо напевая Материнскую колыбельную.
– Князь! – позвали его с одной из коек. – Князь Белта!
Парнишка, совсем молоденький; ноги под накинутым на него одеялом кончались у колен.
– Мы побеждаем?
Стефан склонился над ним.
– Как твое имя?
– Михаляк… Каетан Михаляк, товарищ из багада Фили… ой, то есть из княжеской роты…
Значит, парнишка из тех, кто присягал Стефану на холме. А ему так солнце слепило глаза, что он и не заметил.
– Побеждаем, – твердо сказал Стефан.
А ведь он полагал восстание плохо отрепетированной театральной партией и участвовать в нем стал больше от безнадежности. И все это время он смотрел на происходящее отстраненным, слегка скептическим взглядом. Как смотрел бы остландец. Но теперь шпиталь полон, и права на отстраненность у него больше нет.
Михаляк улыбнулся. Стефан велел ему отдыхать и, поднявшись, столкнулся с добрым отцом.
– Ложь во спасение не считается оскорблением Матери, – сказал тот вполголоса, – но ведь дела наши плохи.
Голос его и выговор показались знакомыми. Стефан пригляделся и выдохнул:
– Отец Эрванн? Какими судьбами вы здесь?
– В Цесареграде снова были погромы, – вздохнул тот. – А защитить от них моих прихожан теперь уж некому. Храм они подожгли.
– Как же… – Белта вспомнил библиотеку доброго отца.
– К счастью, – тот расправил плечи, – Матушка в милости своей не позволила случиться большому пожару. Но люди в этот храм больше не приходят…
Или Мать и в самом деле чудодейственно вмешалась… или – и это Стефану казалось куда более вероятным – сам отец Эрванн не так прост, как кажется.
– Многие из них покинули город, – продолжал отец Эрванн, – и я последовал за ними… А теперь Матушка привела меня туда, где я нужен.
И еще как нужен. Будет вешницу на смену…
Картечница замолкла только поздно ночью. Стефан оседлал Черныша и отправился к остландским позициям один. Одному было хорошо в просторной, привольной ночи. Хоть он и привык к лязгу сабель рядом и гиканью своих бойцов. С собой у него была полученная у бомбистов «смертельная смесь». Неизвестно, что именно в нее намешали, но Стефану было с гордостью обещано, что если это полыхнет, «так в Шестиугольнике будет видно, а в Драгокраине так и слышно».
Артиллерийский расчет расположился в поле, в стороне от разрушенной деревни. Стефан с осторожностью пробирался мимо костров, не замеченный солдатами. Кто-то, правда, оборачивался, почувствовав рядом движение, но не видел ничего, кроме пятен огня перед глазами. Тихо ступая, Стефан добрался до картечницы. Орудие, даже спящее, выглядело смертоносным.
«Видел бы меня сейчас его величество, – некстати пришло в голову. – Да и прочие остландские знакомые что бы сказали, увидев, как гоноровый советник по иностранным делам крадется, пригибаясь, к чужому орудию?»
Даже отец бы, верно, удивился…
Звуки вокруг были обманчиво спокойными: потрескивание веток в костре, храп, тихие разговоры. Он размотал сверток. Быстрее.
– А ну стой, – сказали из-за спины.
Стефан медленно обернулся. Совсем рядом стоял солдат с ясным недоумением на лице.
На секунду Стефан растерялся. Второй секунды солдату хватило бы, чтоб выстрелить, всполошить своих, но Стефан сказал очень быстро: