Бойко согласился раньше прочих: он-то собирался захватывать город без всякой поддержки.
– Обойдемся без риторики. Я бы все же хотел сохранить столько людей, сколько возможно. И ждать подмоги.
Бойко вздохнул: как и остальные, он понимал, что команданта Белту они рискуют и не дождаться.
– Я велю отступать багадам Завальничего и Иглича, – сказал он мирно.
Он ушел отправить приказ, но скоро вернулся. По темному задымленному коридору он передвигался свободно. Война оказалась Бойко на удивление к лицу. Стефан – да и не он один – ожидал, что поэт, всю свою жизнь «сражавшийся пером», испугается настоящих пушек. Но чем хуже становилось их положение, тем с большим спокойствием и достоинством держался Бойко. Со старинным дедовским палашом на перевязи, покрытый копотью и пропахший гарью, он носился меж своих отрядов, спокойным голосом отдавая приказы, и вселял в людей уверенность одним своим видом. Если студенты готовы были и раньше за ними в огонь и в воду – и на виселицу, – то теперь и вовсе переступят порог смерти, не заметив.
Поэт надрывно закашлялся, напомнив, что ему грозит пересечь этот порог раньше других.
– Я тут сочинил кое-что новое…
Стефану показалось, что Бойко не столько желает похвастаться поэмой, сколько отвести мысли от своей болезни.
– Хотите послушать?
– Извольте, – пожал плечами Стефан, – вот, даже пушки замолкли, склонившись перед вашим талантом…
Поэт на шпильку не обратил внимания. Прокашлялся еще раз и начал рассказывать – тихо, без всякой декламации:
Когда наступит первое мирное утро,
Когда замолкнут пушки, уйдут солдаты,
Когда наконец в домах приоткроются ставни —
Кто смоет кровь с камней твоих, моя родина?
Когда последний отряд в чужеземной форме
Исчезнет в тумане, вспомнив недобрым словом
Твоих детей, что лежат на земле недвижно, —
Кто похоронит их и отпоет, моя родина?
Снова начали палить, но голос Бойко звучал четко и ясно, перекрывая идущий из-за окон шум:
Когда догорят развалины, смолкнут песни,
Когда оглушенный народ на улицы выйдет,
Когда не будет меня и тех, кто со мною,
Кто вытрет слезы детям твоим, моя родина?
Тихи города, еще прибитые страхом,
Молчат часы на ратуше, смолкли горнисты.
Кто склеит новый рассвет из осколков заката,
Кто вновь заведет часы после нас, моя родина?
– Что, князь? Вы притихли… – У Бойко настороженно встопорщились усы. Он весь подобрался. Казалось, сабля или пуля не могут нанести ему удара, но нелестное мнение о написанном – убьет.
– Мне… нравится, – проговорил Стефан. – Я просто слегка растерян. В такое время поневоле становишься мнительным, везде видятся знаки…
– Любое искусство – это знак, – легко сказал Бойко, – который Мать передает через нас, недостойных проводников Своего слова.
Их беседу прервала молния, ударившая в башню. Оба переглянулись и заспешили наверх. В башне один из учеников Ольховского держал руками в толстых перчатках еще горячую пластину, на которой проявлялись буквы.
– Эйреанна! – вдруг заулыбался он, прочитав. – Эйреанна повстала! Постойте, князь, горячо, не нужно…
Но Стефан уже перехватил послание и читал.
Эйреанна и в самом деле повстала. По сжатому изложению в молнии становилось ясно, что цесарь пожелал отправить набранные в Эйреанне войска вместо Чеговины в Бялу Гуру. На что гетман Макдара ответил цесарю, что как воевода Яворский в свое время не пошел усмирять Эйреанну, так и он не станет воевать с братом. Вместо этого – по «братскому» примеру – гетман поднял княжество. Ему это сделать было не в пример легче, чем белогорцам, – цесарь хорошо вооружил «свои» эйреанские войска…
О Мареке пока вестей не было. Он, очевидно, все еще оставался в Драгокраине. Выжидал, чтобы в разгар поднятой в Казинке суеты появиться неожиданно. Ополченцы должны были уже достигнуть Планины, но от Лагоша тоже ничего не приходило.
В городе же все становилось плохо. Так плохо, что Стефан отправился за Ольховским. Оказалось, что вешниц поднялся в барбакан. Он стоял, тяжело прислонившись к стене, и громко, с присвистом дышал.
– Что ж, вешниц, – сказал ему Белта, – не пора ли нам доставать чезарские подарки? Пусть уж лучше столицей будут Чарнопсы, чем мы останемся вовсе без столицы…
– Сам ведь хотел игрушки приберечь, панич…
– Хотел… да только, боюсь, скоро играть станет некому.
– Что ж. Приказ князя…
– Приказ князя, – откликнулся Белта. – Вам бы отдохнуть, вешниц.
Ольховский махнул рукой: на том свете отдохнем.
И в этот момент заголосили дозорные:
– Подкрепление! Остландцам подкрепление идет!
Из бойниц барбакана видно было не слишком хорошо, но Стефан присмотрелся.
Защитники выхватывали друг у друга волшебные стекла.
– Да ведь это…
– Не подкрепление это! Неужто командант? Так рано?
Со внезапно вспыхнувшей надеждой Стефан принялся разглядывать подходящее войско.
– Нет, – выдохнул он, – это не командант.
Конные ехали медленно, чинно, как похоронная процессия. Мерно колыхались на лошадях черные плюмажи. И сами всадники были в черном, и впереди со штандартом – маленькая женская фигурка, облаченная в мужское платье.
А потом снова заработала картечница – только шум теперь был отдаленный, будто стреляли не по ним. И Стефан уловил ответный стрекот орудия.
– Матерь добрая, – выдохнул кто-то за плечом Стефана. – Что это?
Реял над рядами обвитый черной лентой штандарт с соколом на клене.
– Траурная рота…
– Траурная рота Яворского! Да ведь это пани Барбара!
Глава 24
Кто смоет кровь с камней твоих, моя родина?
Строчка из последнего вирша Бойко навязла в зубах и никак не желала забываться. Крови на камнях было много, сами же камни почернели, и воздух над городом пропитался едким сухим дымом. Хватало вдохнуть его один раз, чтобы человек сразу начинал кашлять. Стефана, наверное, единственного он не беспокоил. Почта уже догорела, только башня, наполовину съеденная дымом, упрямо возвышалась над городом, напомнив Стефану старую церковь в имении. Теперь ему казалось, что кто-то другой дрался со Стацинским на дуэли.
Верно, другой.
Тот был – человеком.
Берег реки было не узнать: все раздроблено, разбито ядрами, продырявлено картечью, обожжено. В замке перебиты все окна, стена почернела после пожара на втором этаже. Стефан больше не боялся ходить по коридорам – все зеркала разлетелись. Ядра взрыли землю и в парке, ставшем кладбищем. «Революционный совет» переехал в палац Белта. Защищенный парком и стоявший по другую сторону тракта, особняк пострадал меньше. Стефан велел, чтоб у генерала Керера, помещенного в гостевые покои, усилили охрану. Керер, в отличие от повстанцев, дни проводил спокойно и праздно, в чтении и игре в карты с самим собой. С капитаном Гайосом он играть отказывался, почитая его предателем.
– И что же вам было, милая пани воеводова, не послать нам хотя бы весточку, – в который уже раз упрекал Вуйнович. – Мы ведь могли, прости Матерь, начать по вам стрелять!
– Ну полно, – отвечала Яворская. – Не верю, что вы настолько ослабли глазами, чтобы не разглядеть моих штандартов. Да и откуда бы я могла послать весточку? Отправь я курьера, его бы просто схватили. Тогда бы вы не удивились, но и они не удивились бы тоже… И у меня нет мага, способного послать молнию из деревни…
– Другие прекрасно обходятся голубями, – ворчливо сказал Вуйнович.
Голубей им действительно стали присылать: из Планины, из Креславля, из Вилкова. А из Ясенева прискакал гонец. Он не прошел бы через осаду, но прибился по дороге к роте Яворской.
Молния за все это время пришла одна, и тот самый ученик вешница, который принял весть об Эйреанне, полез за ней прямо в обгоревшую башню, понадеявшись, что пластины в ней уцелели и он сможет прочитать послание. Осторожно поднялся по краю обгоревшей лестницы, по оставшимся от пола закопченным балкам, кашляя от дыма. И не выдержал, прокричал, высунувшись из башни, на весь притихший город:
– Командант Белта! Командант Белта вошел в Бялу Гуру! Соединился с Лагошем и взял Варад!
Матерь добрая.
Марек.
Вуйнович, хоть и злился на пани воеводову за театральное появление, признавал, что без Яворской все дело было бы проиграно. Увидев ее, остландцы растерялись: с той стороны, откуда пришла траурная рота, они ожидали лишь подкрепления. Они оказались настолько не готовы, будто их дозорные и впрямь не разглядели штандартов.
Хорошо, потому что числом рота Яворской точно не взяла бы. Пани воеводова привела тех, кто должен был защищать ее владения, да собранных по пути лесных братьев, присягнувших «матушке». И однако – не иначе как с помощью Яворского, когда-то помогавшего Вдове выигрывать в карты, – они смогли, повстречавшись с остландским отрядом, разбить его и завладеть картечницей. Из нее и стали бить по спохватившимся остландцам.
Город прибодрился. И хотя снарядов почти не осталось, пушки опять загрохотали.
– Не падайте духом, – кричал Бойко своим бойцам, стоя на одном из бастионов. – У них тоже кончаются снаряды!
Голубчику и впрямь было не позавидовать. Генерал Керер оказался в плену, и отныне маршал Редрик отвечал за военные дела в Бялой Гуре. Стефан был уверен, что в Остланде для него уже обставлен дом на Хуторах. Ясенев взяли – неизвестно, долго ли продержатся, но ни новых ядер, ни уж тем более орудий с завода Голубчику теперь не подвезут. А его солдатам пришлось дать бой свежему – хоть и малочисленному – противнику.
Стефан, опешив, смотрел с остатка крепостной стены, как бойцы пани воеводовой без всякого страха идут прямо на остландцев.