– Так их! – ликовали на стенах, вдруг обросших народом. – Мы уж наелись, пусть они попробуют!
Стефану казалось, будто перед глазами снова та же картина, что при Креславле.
Бойцы, марширующие прямо навстречу бегущей к ним вооруженной пехоте, бойцы, которые спотыкаются и падают, но продолжают наступать.
Рота Яворской атаковала оставшихся на левом берегу. За мостом, который тем утром в очередной раз удалось отбить. Остландцы сейчас оказались сдавлены в узких улочках, но к ним уже спешила помощь, и люди Яворской могли сами оказаться в ловушке.
– Пан Стацинский, – выдохнул Стефан, – разыщите мне капитана и велите собирать «Охоту».
– Ваша светлость, люди из Студенческой армии хотят пойти с нами. Что им отвечать?
Обычно Стефан с трудом терпел чужих в своей милиции, но теперь…
– Пусть собираются все. Выходим, как только стемнеет.
Он ушел к себе и упал на диван в кабинете. К счастью, все следили за боем, и его отсутствие вряд ли заметили. Проснулся он с первыми лучами луны. «Охота» уже собралась внизу: скучившиеся у ворот люди в черных плащах смутно напоминали иллюстрацию к чезарскому роману.
– Мы не поедем в город, – сказал Стефан. – По парку, потом на Воровской мост, выберемся из города и ударим с тыла.
– Так по мосту же не пройти!
Воровской мост – каменный и, несмотря на название, построенный на совесть – почти всякий день становился жертвой очередного опыта бомбистов. До сих пор состава, способного взорвать его, не нашли, но мост изрядно пострадал.
– Ну так увидим, может, он наконец рухнет, – отшутился капитан Войта, пришедший на смену злосчастному Новаку.
Подошел пан Ольховский, направляющийся в палац отдохнуть. Во рту у магика была трубка, и развевающийся по воздуху густой и душистый дым ясно давал понять, что Ольховский курит запрещенную коччу, которой маги, по слухам, восстанавливают силы. Стефан отвел глаза: уж кто, как не вешниц, имел сейчас право отдохнуть. Страшно было, что он надорвется, что, напрягая последние силы, он рискует и вовсе силы лишиться, – а это, говорят, худшее, что может произойти с магом.
Вешниц, однако, не выглядел расслабленным.
– Идете сейчас, панич? Ну… идите. – Ольховский внимательно вглядывался в охотников. И дымил им прямо в лицо, но никто не отваживался даже поднять руку, чтобы отогнать дым. – Хорошее дело.
Под это невнятное напутствие они выехали и миновали Воровской мост – который по-прежнему держался. Дальше – узкие темные переулки, ставшие чужими, и окраина, где до сих пор кипели завязавшиеся днем бои.
Бойцы Яворской не сдавались, но, стиснутые с двух сторон, к утру они будут разбиты, если им не помочь.
Факелы погашены, лошади идут тихо. Стефан со Стацинским в авангарде, вылетевшего навстречу чужого дозорного успокоили штыком в грудь – не успел поднять шум.
Вышли в конце концов на дорогу к старой мельнице – как в ночь, когда освобождали Бойко.
Теперь повернуть – и возвращаться в город.
– Зажигай!
Передают друг другу притороченные к седлам факелы. Щелкает огниво, раз за разом, возбужденно смеются студенты Галата – для них это внове. Черные лица, черные кони, пятна огня.
– Вперед! – командует Стефан.
Стацинский пускает лошадь с места в галоп – красуется. Остальные срываются за ним, ночь свистит в ушах. Мчатся всадники, привстав в стременах.
– Впер-ред!
– За Бялу Гуру! За князя!
– Улю-лю-лю! Свобода! – А это «новобранцы».
– Князь! – Стацинский поравнялся с ним. – Ваша светлость, глядите!
Стефан обернулся. Позади них весь придорожный лес был полон всадниками: полупрозрачными, сотканными то ли из дыма, то ли из скудного лунного света, с такими же темными лицами, в длинных плащах и с факелами, мерцающими синим огнем.
От всадников за версту тянуло коччей, но они становились все материальнее.
На остландцев, занятых траурной ротой, налетели с тыла. Кто-то при виде призрачных всадников побросал оружие и побежал, кто-то вовсе оконфузился. Солдаты уже привыкли к Охоте, но такого еще не видели. Они вспомнили старую веру и чертили рукой в воздухе кто «рогатку», а кто и круг. Помогли ли кому-нибудь древние боги, Стефан не знал: им снова овладела жажда, и он без устали размахивал саблей. В какой-то момент стало необычно тихо, и Стефан сообразил, что замолкли обе картечницы. Или снаряды кончились и у тех, и у других, или кто-то метко выстрелил и уложил артиллериста.
Тут же к Стефану подъехал Стацинский, за ним – «охотники» в эйреанках.
– Разрешите отбить орудие!
– Знаете, где оно?
– Банк на Пивной, второй этаж. В митральера только что попали!
– Разрешаю!
Стацинский умчался. Стефан остался с остальными пробивать дорогу к своим. Ночь выцветала, и штандарты Яворского виднелись все отчетливее.
– За князя!
Кто-то крикнул:
– За Яворского!
И все подхватили:
– За Яворского! Ур-ра-а!
А потом Стефан увидел, как остландцы отступают.
Голубчик, скорее всего, дал приказ отходить и пропустить войско Яворской, чтобы потом вернее накрыть повстанцев в городе. И все равно это было отступление.
Вот только Стефан не успел насладиться зрелищем. Он пропустил и триумфальное возвращение пани воеводовой, и не менее триумфальное явление Стацинского и студенческой братии с картечницей. Успел увидеть только, как растворяются в воздухе всадники, и понял, что вот-вот небо разрежет рассвет. Он отдал командование Войте, и Черныш донес его до палаца, еле успев. Очнулся Стефан уже глубоким днем – от мысли, которая неосознанно беспокоила его и во сне.
Пани воеводова оказалась в столовой, где Вуйнович и Галат наперебой пересказывали ей события последнего месяца. Она тепло поздоровалась со Стефаном, но стоило им оказаться наедине, как он спросил:
– Юлия приехала с вами?
Вдова кивнула.
– Она в шпитале. В том, что вы устроили вместо бальной залы.
– Вверяя ее вашим заботам, я полагал, что вы обе удалитесь от опасности…
Сейчас его наверняка сочли бы невежливым. Яворская сощурилась.
– Увольте. Да разве вы можете вверять ее кому-то? Разве не она теперь мать дома Белта? Скорее уж она может распорядиться вами…
– Я… – Стефан прикусил губу.
– Ну полно. – Графиня смягчилась. – Я понимаю, отчего вы тревожитесь. Но в Бялой Гуре теперь не осталось мест, где можно укрыться от опасности. Я скажу вам честно, Стефан: будь Юлия моей дочерью, мне было бы покойнее знать, что она здесь, при мне…
День после битвы был тих. Обе «клятые машины» – и та, что привела рота Яворской, и та, которую отбил Стацинский, – стояли горделиво на Малой площади, и около них крутились дети.
Кроме орудия и обоза с припасами, вдова привезла в столицу самое важное – новости.
В Казинку пришли всего три корабля, но и трем удалось втянуть остландцев в битву за побережье. В конце концов потопили все три, но те успели подойти близко к берегу, и теперь солдаты Казинского гарнизона вместе с подкреплением целыми днями перестреливались с теми, кто успел высадиться и засесть в прибрежных кустах.
В итоге остландцы поняли, что их обхитрили и «флорийский флот», о котором давно ходили слухи среди бунтовщиков – доносимые шпиками до нужного уха, – не более чем приманка. Но было поздно, из опасения перед высадкой в Казинке с самого начала войны был усилен гарнизон, да еще части переброшены после извещения о кораблях. Все те, кто пытался высадиться и был схвачен, охотно и в один голос твердили о задержанном бурей подкреплении, – а тем временем командант Белта, осыпанный цветами в Планине, въезжал в страну и объединял вокруг себя багады.
– В печальном положении оказались остландцы, – подытожила Яворская, откладывая кисет с курительной травой. Кисет был совсем новым, и Стефан отчего-то был уверен, что зеленеющий весенний клен на нем вышила Юлия. – Цесарь терпит поражение на всех фронтах, если верить тому, что долетало до меня по пути. Только в Чеговине они немного продвинулись. Но цесарь пытался отправить войско в Драгокраину, и ваши родственники разбили их наголову.
Да и в Чеговине Лотарь оказался внезапно без поддержки союзника, и, значит, его победы могут в любой момент обернуться поражением…
Как же странно могут завертываться наши судьбы. Еще несколько месяцев назад Держава казалась монолитной, незыблемой. Огромная страна за огромной Стеной.
Теперь же, стоило за эту Стену выйти…
Лотарь, верно, жалеет, что не послушал советника… Но если и жалеет, то глубоко втайне, запретив в своем присутствии даже упоминать имя бунтовщика.
Ему бы следовало ненавидеть Лотаря – после разрушенного города, картечницы и мальчишек с оторванными конечностями. Как ненавидели тут все остальные, с упоением слагая на баррикадах скабрезные стишки про остландского цесаря. Но Стефан никак не мог забыть сон с окровавленным тронным залом. И не мог отогнать мысль – теперь, когда у Донаты есть поддержка Драгокраины, не захочется ли ей самой стать цесариной?
Остландские власти нельзя было упрекнуть в недостатке воображения. До Швянта газеты больше не доходили, но люди Вдовы привезли с собой несколько «почтовых листков», изданных специально по случаю восстания. Кажется, сбежавшие из города солдаты успели достигнуть Остланда. В газете публиковали леденящий душу рассказ о захвате Швянта, о том, как вчерашний цесарский советник, охваченный кровавым безумием, прокладывал себе дорогу, не щадя ни женщин, ни детей. Как дико хохотал, добивая упавших, и ему вторили другие повстанцы… Как облизывал кровь с губ – и ведь здесь не наврали.
И уже писали о том, что два восстания связаны, что о воспрянувших Деневерах ходят странные слухи, что династию их издавна преследует болезнь и недуг этот перекинулся на князя Белту, так невовремя покинувшего Державу. А возможно, что болезнь уже спала в крови у князя и этим объяснялись его проступки, из-за которых цесарю пришлось отдалить его от себя. И те, кто удивлялся такой размолвке с милым другом, теперь могли только дивиться прозорливости его величества…