Но в том, что две заразы сообщились, никто уже не сомневался.
– Это плохо, – озабоченно сказал Корда. – Они хотят представить наше восстание как болезнь, как одержимость…
– Что же удивительного. Для Державы любое народное недовольство – это болезнь…
– Да, – кивнул Стан, – но это хуже. Это проклятие. Теперь, что бы они с нами ни сделали…
– Они сделают это в любом случае. Нам не простят того, что мы заняли столицу у них за спиной. А если они будут уверены, что здесь засели вампиры, что ж… – Стефан усмехнулся. – Больше станут бояться.
О цесарине сведения были довольно скудны. Писали только, что ее величество усердно молится о своем пропавшем брате и о Драгокраине. Стефан надеялся, что за этими строчками не таится ничего другого.
Стыдно было себе признаваться, насколько его тянет в шпиталь, и Стефан нарочно не позволял себе думать о Юлии. О том, чтобы приготовить покои для Вдовы, расселить слуг и расквартировать роту, позаботились Стан с домоуправителем. Последний доложил проснувшемуся хозяину, что «ее светлость княгиню-матушку приняли по всем правилам». Однако, едва приехав, Юлия спустилась в шпиталь.
Стефан же до заката так ее и не видел. Ночью, когда он проснулся, Юлия сидела рядом и смотрела на него. Не вполне придя в себя, Стефан решил было, что она видение, посланное истерзанным сознанием. Она была во вдовьем платье, на волосах – белая косынка, как у сестер из «багада Бранки», и такой же белый браслет на руке. Стефан потянулся к ней, взял за руку, отодвинул браслет, чтобы поцеловать запястье. И только ощутив губами живое и бьющееся, понял, что это не видение.
Вскочил.
– Простите меня, ради Матери.
– Ничего. Это мне не следовало сюда приходить. Но я хотела убедиться, что вы… здоровы.
– Здоров, – пробормотал Стефан. Она снова взяла его за руку, и Стефан едва не вырвал ее – вспомнив, что его руки делали в последний месяц.
Юлия выглядела уставшей – неудивительно! – но не измученной и потускневшей, как после похорон отца. Глаза ее снова горели спокойным светом, который Стефан так любил.
– Поглядите, я тут бездельничаю, а вы и не отдохнули с дороги. Княжеским указом велю вам не появляться в шпитале хотя бы день.
Она засмеялась.
– Вы не можете приказывать матери своего дома, князь.
Они все еще не разжали рук. Хорошо, что в приемной анджеевец и он никого не впустит – как только позволил войти Юлии…
– Это безумие, Юленька, – сказал он тихо. – Вы здесь… Вуйнович говорит, что это проклятие нашего рода, выходит, теперь и вы его подхватили…
– Что ж, – она улыбнулась, – я рада делить с вами и проклятие…
Через несколько дней прилетел еще один голубь: от Самборского. Тот сообщал, что со своим багадом захватил Крук.
Победе радовались все, даже Вуйнович разулыбался: Крук – и наш.
– А с чего бы ему становиться нашим? – вопросил Стефан. Его не поняли. – Но ведь, насколько нам известно, из Крука гарнизон не отзывали.
А гарнизон там знатный. Крук как раз на пути из Казинки в столицу. И Стефану очень слабо верилось, чтобы Самборский с его багадом был способен этот город занять…
Он глядел в карту. Крук стоял на полпути с побережья к столице, это верно. Но если взглянуть по-другому – он оказывался на пути у Марекова войска, шедшего из Планины.
На Стефана стали поглядывать с подозрением: уж не завидует ли князь удачливому сопернику, не боится ли славы, которую может снискать молодой Самборский?
Стефан не стал больше высказывать сомнений, но на душе было неспокойно. Тревога за брата, сопряженная с радостью, мучила его с тех пор, как получили молнию. Брат был совсем рядом – и в то же время подвергался самой большой опасности с тех пор, как уехал во Флорию. Ему уже случалось рисковать, проникая тайком в Бялу Гуру, но тогда документы на чужое имя и удача хранили его. А теперь в княжестве и впрямь не осталось мест, где не подстерегала бы опасность, и Марек с этой опасностью оказался лицом к лицу…
Стефан уже проклинал самоуверенность – и свою, и брата, – из-за которой они решили, что Марек, которому в прошлое восстание едва сравнялось шестнадцать, способен вести армию.
Но едва не больше страшило то, с чем Мареку придется столкнуться, если они все же победят.
– Я думаю: что мы сделали? – поделился он с Вдовой. – Мы напустили в страну отряды висельников, у каждого из этих висельников есть подобие армии, и каждый считает, что может вести за собой Бялу Гуру… Это можно сказать и обо мне, пани воеводова. Но меня бросает в дрожь от мысли, что в княжестве у нас скоро будет… как до князя Станисласа.
– Размышляете, не лучше ли будет нам остаться под строгой, но справедливой дланью цесаря?
– Нет, – честно ответил Стефан.
«Цесарь поделил бы нашу землю так же верно, только – по своей воле…»
– По-моему, у вашего страха глаза велики, Стефан.
Вдова нашла в гостиной головоломку: если точно собрать узор на крышке шкатулки, та начнет играть победный марш. Яворская держала в руках один из элементов узора, размышляя, куда его вложить.
– Те, кто пошел воевать от вашего имени, давали вам присягу на Холме. Ее им будет труднее нарушить, чем клятву цесарю. А те, кто не верен вам, верны мне или генералу.
Она вложила одну из деталей, сделала понюшку травы из кисета и принялась за другую сторону головоломки. Стефан, забывшись, следил за ее руками. Вот так и Мареку придется собирать головоломку из крестьянских отрядов, лесных братьев и вольных багадов…
Дойти бы ему, Мареку.
Себе Стефан уже не верил – после той экспедиции к картечнице. Не за орудием он туда пошел, а за кровью. Не нужно быть вешницем, чтобы понять: скоро только веление крови и будет для него что-то значить.
Он неосознанно ждал плохих новостей – и плохие новости не заставили себя ждать. В Вилкове горожане не поддержали повстанцев, выдали их войскам. Правда, на виселице потом оказались и многие из предупредивших горожан – власти решили, что не могли они так много знать о бунтовщиках, не будучи с ними в сговоре. После виселиц Вилков уже не так тепло относился к остландцам, но подниматься против них было некому. В Креславле артиллерийский расчет отбросил повстанцев от города. Под Трывами красные мундиры отражали одну за одной атаки лесных братьев, не давая пройти к городу.
Самборского, как и предполагал Стефан, заманили в ловушку. Попрятавшиеся до времени цесарские солдаты долго ждали, прежде чем выйти на свет: ждали, пока Самборский пригласит в город команданта Белту, чтобы повязать обоих сразу. Но командант приглашение отверг – слишком спешил вернуться к брату, – и разозленные остландцы за одну ночь скрутили весь багад Самборского, а сам князь снова оказался в крепости.
Остландцы отступили только на время. Теперь к Швянту стягивались серьезные силы, шла «Западная армия» из Зеленозерска, возвращались брошенные на фальшивую высадку в Казинке солдаты. Снова появился в Бялой Гуре полковник Хортиц.
Может быть, из-за этого Стефан, оглядев подошедшие войска, сказал вешницу:
– А вот теперь – время.
Тогда из тщательно спрятанных сундуков снова появились полупрозрачные чезарские шары. Вешниц сам отнес их артиллеристам, сам показал, как закладывать и куда целиться.
– Ну, князь, под твою ответственность! – От любопытства и желания на деле посмотреть, что будет, Ольховский даже взбодрился. – Ну, с Матушкиным благословением, пли!
Взвился в воздух полупрозрачный шар, сверкнул и тихо рассеялся, заполонив воздух спокойным белесым туманом.
Когда туман развеялся, половины стоящего за левым берегом войска не было. Полуразрушенные дома, пастбища за ними, деревья оставались прежними – а люди исчезли, и в воздухе разливался невиданный покой.
Что ж, Марек.
Вот твоя дорога, брат.
Из-за гостей и суеты Стефан забросил своих лазутчиков – и, когда наконец снова отправился в «мышиную разведку», вернулся с радостной вестью. Он бессовестно растолкал Корду, которому не повезло уснуть на диване в кабинете.
– Стан! Стан! Они уходят!
– М? – сказал Стан.
– Голубчик получил приказ – отходить к Зеленозерску.
Корда понял даже сквозь сон: Зеленозерск – у самой Стены. Это настоящее отступление – даже если Голубчика наверняка отзывают, чтобы перегруппировать оставшиеся войска и поставить во главе кого-то не такого благонастроенного.
И все же державное войско уходило, оставляя столицу.
Стан по такому поводу не стал даже жаловаться, что разбудили.
Собирались остландцы долго. Теперь уже цесарские отряды делали на город набеги, достойные лесных братьев, будто бы научившись у повстанцев.
Каким образом стрелки подобрались так близко – никто не ведал. Нужно было обладать немалым мужеством, чтобы забраться в город, который твои войска оставляют. Cкорее всего, они смешались с курьерами повстанцев, которые теперь почти беспрепятственно проникали в город, перебрались по крышам и теперь залегли совсем рядом с палацем Белта. Сначала высказывались в духе, что пусть их и стреляют, скоро успокоятся, не вечные же у них припасы. Но время шло, а заряды у стрелявших не кончались – оттого, что не расходовали их по пустякам. Они уже успели уложить двух человек из милиции Стефана, что охраняли палац, и на беду случившегося рядом хожисту Горыля. Явившихся забрать тела добрых сестер стрелки великодушно не тронули, но каждый из посланного за ними отряда получил аккуратную, лично ему предназначенную пулю.
Улица опустела. Стефана и остальных милицианты заставили отойти от окон. Вуйнович так вовсе запретил Стефану выходить.
– Наверняка же за тобой охотятся, твоя светлость…
Весьма кстати: солнце снова принялось палить, и Белта ощущал, как сгорает кожа на лице и руках, и самого его то и дело бросало в жар. К тому же он чувствовал себя неприятно и непривычно слабым: всякое движение, всякая фраза требовали усилия.
– Вечером, – сказал он Корде пересохшим ртом.
Вечером, как стемнеет, он сам отправится за этими храбрецами.