И все время с его возвращения в Бялу Гуру перед ним заботливо расчищали путь, а ему оставалось, как ребенку, лишь ступать в нарочно оставленные для него следы…
Чего удивляться, что, выпестовав, его хотят женить. И Лотарь их не смущает. Или из-за победной эйфории – или в самом деле рассчитывают с ним справиться, заручившись поддержкой Стефана…
Вспомнился сон с окровавленным троном.
«А чего ж не жениться, Стефко? Ведь она такая же. И разве плохой будет союз?»
Плохой – если родня невесты решит кормиться на земле жениха.
«Косу, сплетенную судьбой, не расплести…»
Не расплести – но разорвать-то можно.
Марек теперь дома.
Пора с этим кончать.
Пора – пока не закончили другие. О Стефане уже говорили – вернее шептались. В пылу битвы странностей не замечали, но, передохнув, о них вспомнили. Его окружение, хоть и передавало из уст в уста слухи о «слабом здоровье», ни в чем потустороннем его не подозревало. Скорее оппозиционеры втайне строили планы – кому перехватить булаву из ослабевших рук. Оппозиция завелась быстро и неотвратимо, стоило дыму развеяться. Видно, чтоб им не спорить между собой, нужно постоянно находиться под огнем… Их сплетни Стефану были на руку, «болезнь» позволит ему уйти в тень, удостоверившись, что булава достанется Мареку. Но ползли и другие слухи, не такие безобидные. Среди простых солдат, темного люда, тех, кто, приоткрыв рот, слушал истории о графе-медведе и панночке-утопленнице. Те, кто знал, что, если перед вампиром рассыпать чечевицу, тот кинется ее собирать. Стефан их слышал – потому что теперь его летучие мыши вместо чужих позиций облетали Швянт.
– …заливаешь ты все, Сташек.
– Да не заливает он. Я ж в «Охоте» был. Сам видел. Как ему кровь на лицо брызнула, а он и рад, облизывается…
– А раз был с ним, так помалкивал бы. Тьфу на вас. Так про князя…
– Сожрет тебя твой князь с потрохами.
– Да на кой ему потроха-то, он кровь выпьет, да и все…
– Ах ты, вот ведь твари!
– Тьфу, тьфу, чур меня! Тьфу, заткнитесь все! Это ж упырьи шпионы, донесут!
Стефан не дослушал. Мыши метнулись прочь.
Те, кто говорил это, в один прекрасный день могли прийти за ним с вилами. Потому что – как и сам Стефан в глубине души – они понимали, что голод вампира не различает чужих и своих.
Но вот от Бойко он не ожидал. От несчастного умирающего Бойко – хотя и говорилось, что в лазарет его уложили «просто отдохнуть» и что со дня на день он встанет на ноги.
Судьба оказалась зла. Вместо того чтобы красиво погибнуть от пули или сабли, поэт выкашливал остатки легких в закутке шпиталя. Скучать ему не давали студенты, без устали дежурящие у изголовья, – и отдыхать тоже.
Когда Стефан пришел его навестить, Бойко турнул двух охранявших его мальчишек. Он уже напоминал положенного в гроб покойника. Не только заострившимся профилем и восковым цветом лица, но и странной отрешенной безмятежностью.
В обычное время вешниц, наверное, нашел бы, как ему помочь. Но сейчас у пана Ольховского не осталось сил, а его помощники были слишком неопытны.
– Князь, – просипел поэт, – так неловко. Мне бы следовало сложить про вас балладу, но, боюсь, не успею…
– Матушка с вами, Рудольф. Отдохнете пару дней, встанете, тогда и сложите. Или эпиграмм про нас понапишете.
– Не надо, князь. Вы знаете о смерти лучше всех нас…
Стефан сперва и не понял.
– Потому я ничего и не написал. Баллада была бы… в духе ранних дражанцев. Как повесть о господаре Михале…
– У вас, кажется, жар, – осторожно сказал Стефан.
Бойко устало рассмеялся.
– От меня никто не узнает. Разве могу я… – Он закашлялся. – Разве хоть кто-то мог бы вас упрекнуть? Без вас… разве мы бы освободили княжество… Каждый… – Еще один приступ. Стефану придерживал беднягу за плечи, пока он не откинулся в изнеможении на подушки. – Каждый из нас, не колеблясь, отдал бы всю свою кровь… Но мы, поэты… мы только собираем легенды. Бояться надо тех, кто их рассказывает…
Он долго лежал молча, и Стефан тихонько встал, чтобы уйти и не потревожить. Но услышал скрипучее:
– Так… жаль, князь. Вы боролись за мир в Бялой Гуре… но вы никогда не сможете жить в мире.
Стефан так и не понял, было ли это проклятием умирающего, пророчеством или просто одной из удачных фраз Бойко. Поэт отошел той же ночью, тихо и без помпы – чего никто от Бойко не ожидал. На похороны – в кои-то веки не в парке, а на кладбище – явился весь Швянт вместе с легионерами. Студенты плакали, били себя в грудь и клялись отомстить. Стефан смотрел на все это из глубины кареты вместе с печально сосредоточенной Юлией, и ему было на удивление горько. А ведь недавно еще хотел вызвать на дуэль…
Удивительно, как все меняется, если пропитаешься с человеком одной и той же пороховой гарью.
«Если они так убиваются по Бойко, что будет, когда ты их оставишь?»
Как же хорошо, что у него теперь был Марек.
Палац Белта недолго оставался пустым. Брат назвал туда своих друзей-легионеров, и теперь дом больше всего напоминал бивуак. Беседы тут велись на смеси флорийского, чезарского и белогорского – хотя в последнем гостей больше всего привлекали ругательства. За ужином стены палаца оглушали многоголосые споры. Стефан тоже в них участвовал – и всякий раз безотчетно искал среди присутствующих знакомое лицо со щегольскими усами и чезарскими стеклами.
«Интересно, ищет ли так же Лотарь его самого за столом Совета – пока не спохватывается?»
– А что, Флория действительно рассчитывает победить Остланд?
Отвечали ему наперебой:
– Конечно, рассчитывает!
– Нашему королю это по зубам!
Рослый и вечно голодный капитан Дюран сказал:
– Победить, возможно, и нет. Но у нашего короля другая цель. Его беспокоило продвижение Державы за Ледено – а со всем этим оно теперь невозможно. А идти за Стену лично я считаю безумием…
На капитана тут же накинулись соотечественники, утверждая, что они-то отправятся и за Стену, и дальше. Стефан незаметно ушел – еще не хватало вопросов, отчего это князь ничего не ест.
Другим вечером он увел будущего свояка с собой на прогулку. Совестно было представлять гостю дымящиеся руины, и хорошо, что ночь скрыла неприглядное, а факелы патрулей и огни во вновь открывшихся трактирах хоть как-то ее расцветили. Андреа оглядывал развалины деловым взглядом, будто уже прикидывал, сколько придется потратить на восстановление. Он курил такую же дикую смесь южных трав, как Корда. Он не скупился на комплименты Мареку: мол, в жизни не видел другого такого полководца. Но ведь при его жизни Чезария почти не воевала, если не считать привычные счеты между городами…
Стефан слушал жадно: о том, как армия совершенно неожиданно – и почти беспрепятственно – вошла в Бялу Гуру через Драгокраину, как триумфально шествовала по стране («за исключением нескольких маленьких неудач, недостойных даже упоминания, фрателлоне»). Андреа с самого начала величал его не по титулу, а «старшим братом», как принято в чезарских семьях.
«Да и пес с тобой», – устало думал Стефан. Корда прав – лучше уж такие братья, чем его собственные родственники с могильным богатством.
– Я доверяю вам брата, – сказал он. – Брата, который, возможно, в будущем станет лучшим князем для Бялой Гуры, чем я сейчас. Сейчас война, и никто из нас не вечен. Будете ли вы с Мареком, если меня с ним не будет?
«Вы – и чезарские золотые?»
Вместо ответа Андреа раскрыл ладонь и показал Стефану только что заживший порез.
– Мы с Мареком побратались после того, как взяли первый город. Вы, наверное, думаете, что это ребячество, фрателлоне, так делают только в детстве. Но мы хотели быть братьями не только на бумаге и в храме, но и по крови. У нас в Чезарии не принято оставлять семью.
Стефан хмыкнул. И здесь все упирается в кровь. Но теперь Марек не будет один…
И погребальных диадем не понадобится.
«Как ты там сказал? Хватит денег, чтобы скупить весь Швянт вместе с льетенантом?»
Корда за плечом уважительно молчал.
С приходом легионов город ожил. Завязалась торговля в уцелевших лавках, вновь пооткрывали двери трактиры. Те, кто сперва был недоволен, что Марек-де привел на свою землю чужую армию, то и дело узнавали в легионерах бежавших когда-то за границу друзей или родственников и скоро об «иноземцах» ворчать перестали.
«Может быть, Марек, – про себя ответил Стефан покойному Бойко. – Может быть, Марек и станет тем, кто “вновь заведет часы после нас”».
Несчастного Самборского решено было обменять на генерала Керера, который, кажется, прочел уже все книги из Стефановой библиотеки. Город постепенно привыкал к тишине, и, хоть все понимали, что тишина эта временная и скоро загрохочет пуще, пока на улицах снова расцветали фонари, и с балконов гостиных, где принимали нарядных «флорийцев», снова полилась музыка. Стефан один страдал оттого, что был голоден, – он и не заметил, как избаловался за этот месяц, как привык глотать чужую кровь, – и теперь ему нужно было куда больше. Шпионов, смутьянов и отставших от отряда ало-черных, которых он с милицией вылавливал по улицам, уже не хватало. Он перестал спускаться в шпиталь, чтобы под глупым предлогом повидать Юлию. Боялся, что не вынесет вида крови.
Как-то днем он свалился мертвым сном, несмотря на эликсир, и снова пришел сон, который он уже видел в Остланде.
Окна палаца Белта уютно светятся, свет пятнами расплывается по воде в пруду. Ветра нет, и деревья застыли в спокойствии и сгустившихся красках летнего вечера. Окна горят так ярко потому, что в доме званый вечер; вместе с сумерками сад заливают звуки клавесина. Верно, вечер уже начался, а он опаздывает, отец будет сердиться, а Кшися Марецкая надуется и демонстративно целый вечер протанцует с Мареком… Он взбежал на крыльцо, бросил плащ и шляпу слуге и прокрался в зал, на всякий случай приняв виноватый вид.
Вот только зал странный: куда-то подевались все зеркала, и публика совсем не та, что обычно принимали Белта. От странно молодящихся вальсирующих идет запах земли и тлена. Но кто-то дает ему бокал, и Стефан обо всем забывает – настолько он, оказывается, хотел пить…