– Позвольте. – Белта утер ему рот манжетой и спрятал ее в рукав. У ребенка задрожали губы. – Что такое, ваше высочество? Все прошло…
– Нельзя, чтоб кто-то видел, – пробормотал тот, – мне конец…
– Никто и не видел. – Стефан обернулся. Из беседки к ним бежал, неуклюже переваливаясь, Лотарь. По саду, едва поспевая за доктором, торопилась цесарина.
– Никто не видел, – повторил Стефан, торопливо подобрав перстень и сунув в карман. Он поднялся, не отпуская мальчика; тот обхватил его руками за шею, и теперь Белта чувствовал не только зависть, но и странный гнев.
Лотарь почти выхватил сына у него из рук.
– Что тут произошло?
– Не волнуйтесь, ваше величество. Думаю, это солнечный удар…
– Верно, – подтвердил доктор, щупая наследнику пульс. – Сегодня жарко, а его высочество еще и разыгрались… Пойдемте, его следует унести в тень…
Они с Лотарем пошли вперед, заплаканная нянька брела за ними. Стефан и цесарина остались позади. Он глядел на ее широкополую шляпу и вуаль, на закрытое платье и слишком теплые для весны перчатки и думал: как же он не догадался раньше?
Да что это за мода пошла – жаловаться на солнце!
– Значит, – сказала она медленно, – теперь вы знаете.
Он удивился такой мгновенной капитуляции. Потом понял.
– Но и вы теперь… знаете.
– Я? – Цесарина усмехнулась. Кажется, она смотрела на него – хотя из-за вуали Стефан не мог видеть ее лица. – Я знала с самого начала.
Глава 9
Из-под сизых облаков, низко нависших над морем, силилось пробиться солнце. Иногда яркому, острому светлому лучу удавалось пропороть темное рванье туч. Стефан подносил руку к глазам и ждал, пока солнце уйдет. Он стоял на набережной, спустившись по вырубленным в камне ступенькам, так, что почти под ногами у него расплывались по воде зеленые водоросли. Всякий раз, когда волна раскалывалась о камень, на лицо и на одежду оседали соленые брызги. Стефан слизывал море с губ, и жажда ненадолго отступала. Дома на другом берегу залива казались величественными и угрожающими, оттого что тучи нависали над ними фиолетовой тенью. Белта невольно любовался ими. Иногда ему приходило в голову, что он мог бы полюбить этот город, окажись он здесь в другое время – и в другой роли.
Ясные дни кончились, вернулась обычная невнятная серость, и он воспользовался этим, чтобы спуститься к морю.
Море было свободой. Даже поставленная магами Стена держалась на волнах куда слабее, чем на суше. Она защищала от вражеского флота, но суденышко контрабандистов, если вел его человек опытный, без особого труда добиралось до берега. Иметь дело с контрабандистами – большой риск. Куда проще с послами. Дипломатическая служба – дело тонкое, никто не станет удивляться, что послы с советником обмениваются подарками. Тем более что они особо этого не скрывают. Тайная служба наверняка в курсе, что советник балуется чеговинскими травками. И возможно, попади он в немилость, эликсир ему тоже припомнят – но пока на подарки от Ладисласа смотрят сквозь пальцы и так же могут взглянуть на другие оказии.
Такие, к примеру, как письмо из торгового дома Черроне, которое на днях передал Стефану чезарец. Торговцы сообщали, что сумели найти в Чезарии художника, который наверняка понравится князю Белта, и отправят картины по первой же просьбе. Вместе с письмом прислали и небольшой пейзаж с увитыми виноградом колоннами, силуэтом гор вдали и прекрасной пастушкой. Ничего подозрительного в этой картине не найдешь при всем желании; разве что можно обвинить князя Белту в дурновкусии. И все же Марек рискует – но теперь хоть душа за него не болит.
С послами удобно – было, по меньшей мере, как и с друзьями с «недавно присоединенных территорий». Но теперь, когда каждый из них тянет воз в свою сторону, как в старой басне, об удобстве придется забыть. И разузнать, какие корабли заходят в порт в час, когда не спят лишь контрабандисты и вампиры…
Он не успел заслонить глаза от солнца, и золотая бляшка попала под веки, заплясала. Стефан уже почти привык к рези в глазах, к вечной слабости и жажде и день ото дня все четче различал биение крови в каждом, кто оказывался близко. Он с трудом мог есть – заставлял себя, боясь лишиться последних сил, но единственным, что не вызывало отвращение, было мясо с кровью. На кухне уже знали, что хозяин всегда просит одно и то же.
Лотарь уже заметил неладное. Он отвел Белту в сторону и посоветовал ему приглядывать за поваром, а лучше – и вовсе сменить.
– Вы выглядите как человек, которого медленно травят. Поверьте мне, Стефан, я не забыл ту книгу о ядах.
Пришлось отговориться наследственной болезнью. Лотарь, кажется, поверил.
Солнце за тучами стало краснеть, и море теперь отливало пурпурным, как вино. Закат оказалось труднее переносить, чем дневное солнце; к тому же он опаздывал на цесарский Совет.
Переодеться он не успел, и за столом на его промокшее платье смотрели с насмешкой.
Ничего нового сказано не было, и Стефан, отвлекшись от докладов, тайком поглядывал на начальника особой цесарской охраны. Кравец казался в последнее время озабоченным. Его явно что-то беспокоило еще с того разговора в беседке. Он оставался все таким же бесстрастным, но взгляд утратил свою цепкость и порой становился стеклянным, будто тáйник погружался глубоко в себя. После очередного Совета, где из пустого тщательно переливали в порожнее, Стефан отвел его в сто- рону:
– Я снова встречался с чезарским посланником.
Ужин приближался, и в коридорах стало громко, людно. Заплясали свечные огоньки, портреты оживились и глядели кокетливо. Стефан с тáйником устроились в глубокой оконной нише.
– Ничего необычного: уверения в вечной дружбе и подарки. Признаюсь, я завидую его таланту. Уметь создавать такую суету и при этом не двинуться с места ни на йоту… А послушать его – выйдет, что Чезарец уже расставил шатры для остландских воинов.
Тáйник выставил подбородок, будто на параде.
– Скорее, – сказал он, – уже выкопал им могилы.
– Об этом я и говорил его величеству. Остланду предстоит воевать не только с Флорией…
Вроде бы ничего не дрогнуло в лице тáйника, но оно как-то неуловимо потемнело.
– Вас беспокоит, князь, что цесарь начнет набирать белогорских рекрутов?
Стефан усмехнулся.
– Как бы белогорские рекруты не побеспокоили цесаря… В этих вопросах моя отчизна, к сожалению, не слишком сговорчива – именно потому я и прошу его величество повременить с призывом.
Вести из дома тоже приходили с кораблями. Там становилось все неспокойнее. Кажется, Вуйнович, как и обещал, собирал и вооружал «лесную вольницу». Стефан спешно отправил письмо отцу, в котором просил его поменьше утруждаться, как советовал доктор, и не затевать никаких предприятий, ибо обострение его болезни опечалило бы всех близких. В Швянте снова выступали студенты – правда, манифестация вышла маленькой и прекратилась своими же силами. Может быть, Бойко наконец взялся за ум; по меньшей мере, до виселиц в этот раз не дошло.
Обо всем этом Стефан знал, а если и не знал, то мог бы предсказать.
А вот дражанские беженцы, которых все больше появлялось в Бялой Гуре, – это стало для него новостью.
И то, что эти беженцы рассказывали.
– Ну что же… – говорил тáйник, – с новым указом вам не о чем беспокоиться, ваша светлость. Вы входите в Совет, так что сможете наложить запрет на решение о войне. Как делали, помнится, ваши предки на выборах князя…
– Именно это в конце концов и сгубило Бялу Гуру, – спокойно сказал Белта. – И я намерен пользоваться этим правом с чрезвычайной осторожностью.
Тáйник обижен этим указом совсем по-детски. Выходит, Лотарь до сих пор не обмолвился о Зове. Странно, хоть и не Стефану его судить.
– Признаться, – сказал Белта, – меня больше волнует поведение наших союзников. Оно кажется мне не слишком продуманным, а вам?
Кравец слегка расслабился.
– Вас до сих пор заботят новые советники господаря? Я тоже был озадачен, но теперь все разрешилось. Это был, как оказалось, всего лишь дружественный жест, хоть и несколько неловкий. Те, кто сидит теперь одесную господаря, – друзья детства ее величества. Дражанец просто хотел сделать приятное ее супругу, нашему цесарю.
Странная, однако же, приятность, которую делают без предварительного уговора…
– Или же придать веса решениям господаря в глазах Остланда? – предположил Белта вполголоса.
Кравец улыбнулся заговорщически – мол, мы с вами все понимаем… А в глазах – зеркало, до блеска вычищенное, из тех, в которых подобные Стефану не отражаются.
– Я был бы признателен, – сказал Стефан сухо, – если бы не последним узнавал новости, которые прямо касаются моего ведомства.
– Простите меня, князь. Я полагал, что цесарь рассказал вам об этом первому…
– Его величество сейчас, к сожалению, очень занят – а доклады я предпочел бы получать от вас.
Быстрый кивок – если бы Кравец не всем так кланялся, можно было бы счесть за неуважение.
Тáйник погорячился: права вето ни у кого на Совете – кроме цесаря – не было. Но даже если это ничего не изменит, Стефан скажет «нет».
– Не сердитесь на меня за откровенность, князь Белта, – говорил ему тем же вечером дражанский посол, – но вы первый белогорец на моей памяти, который не желает поторопить войну…
Посол был человеком весьма грузным, но это его не портило, скорее придавало его облику некоторую солидность и надежность. Так бывает в голодных странах – к полным поневоле относишься с уважением.
– Будучи советником его величества, я не имею права рассуждать как белогорец, – сказал Стефан. – Но мне кажется, что война вредна для любой державы… есть она на карте или нет.
Было в этом что-то забавное. Когда-то дражанцы и Стефанова прадеда пытались втянуть в войну – против Остланда. Но тогдашний Белта им не доверял и, как оказалось, был прав. Саравская уния тайно подписала договор с Остландом, обещая ему военную поддержку в обмен на Пинску Планину. Территория по левому берегу Плао когда-то и впрямь принадлежала Драгокраине – господари так об этом и не забыли.