Белогорцам повезло, что тогдашний цесарь оказался честолюбивым и жадным до земель; он смял Саравскую унию вместе со всеми ее претензиями. Саравия и Бяла Гура с ходу оказались пристегнуты к остландской территории. Только дражанцам удалось худо-бедно сохранить свое княжество – но им уж было не до Планины.
Повезло – потому что сшить надвое разорванную страну не было б, пожалуй, по силам ни Яворскому, ни самому князю Станисласу.
За окнами ветер шумел, будто кто-то дул в хриплую камышовую трубку. Влажные дрова в камине горели плохо, а весенняя зябкость проникала в щели, сквозила по полу. Посол с видимым удовольствием пил горячий мед, поддевал вилочкой засахаренные яблоки с серебряного блюда и молчал.
Они привыкли обмениваться визитами; в последнее время – без особой цели, но в надежде подобрать оброненную другим крошку информации. Однако сейчас Стефан знал немногим больше, чем должен был скрывать, – а вот ему хотелось расспросить собеседника. И не о беженцах – Мать с ними, с беженцами… Подлить ему меда и поинтересоваться: известно ли его превосходительству, что дочь его господаря и высшей милостью цесарина Остланда – вампир. И много ли еще потомков Михала бродит по благословенной дражанской земле – и при каких титулах…
Это до сих пор казалось невероятным – настолько, что, если б не испачканный в крови манжет, Стефан подумал бы, что все это бред, морок, порожденный неожиданным солнцем.
Но для морока слишком хорошо все сходится. Все знают, что вампиров здесь не бывает – они не могут проникнуть за Стену, как не могут войти в дом без приглашения. Но цесарину пригласили, ее позвала ко двору тогдашняя хозяйка Остланда. Остается только гадать, как дражанский господарь не увидел, что в собственной семье растит вампира. Впрочем, и про Стефана до сих пор думают, будто он сын Катажины… А если она сумела произвести на свет наследника, значит, тоже была полукровкой…
Ветер за окнами взвыл сильнее; хлопнули рамы, укрытые за бархатными шторами, тихонько задребезжало стекло. Дражанец поежился и тихо пробормотал:
– Нечисть в дом просится…
– Простите?
Тот отставил в сторону ополовиненное блюдо с яблоками.
– Старое суеверие, мой князь. У нас говорят, что, когда ветер так стонет, нечисть приходит под ваши окна, оттого нужно крепко запереться в доме и не выходить. Впрочем, у нас и так всегда был запрет незнакомца в дом пускать – еще со времен Михала.
У Стефана по спине прошел холодок – не из-за ветра, а из-за странного созвучия их мыслей. Или дражанец знает и видит больше, чем кажется?
Но посол смотрел в огонь; лицо его немного раскраснелось и разгладилось, как будто он позволил себе отдохнуть от тяжелой ноши. Все обязательное, что должно было быть между ними сказано, уже говорилось и повторялось несметное количество раз. И любой повод, что уводит беседу из выдолбленного русла, кажется благословением…
– Не к ночи будь помянуто, – заметил Стефан и все же подлил посланцу меда.
– Здесь вам бояться нечего. Тут не водилось нечисти с тех пор, как построили Стену.
– Здешние маги сильны – но ваши меня тоже удивляют. Неужели правда то, что после Михала вампир не мог даже приблизиться к трону?
– Господарь Михал и весь его род, – посол выпрямился в кресле, – были кровавым пятном на истории нашего княжества. Позорным пятном. Конечно же, маги семьи Костервальдау, да продлятся ее годы, сделали все, чтоб проклятые эти существа не смогли править Драгокраиной. Но дело не только в магах. Весь народ в едином порыве боролся с вампирами – только так их можно уничтожить.
Все это напоминало заученную страницу из учебника – возможно, ею и было.
– Я и сейчас могу рассказать вам на память, по каким десяти признакам узнаешь вурдалака. У нас этому учат каждого ребенка.
Стефан пожал плечами.
– Не такие уж это хитрые правила, здесь они тоже известны. Вампиры спят в гробах, боятся солнца, осины и святого знака…
Дражанец глядел на него с недовольством священника, которому школяр безжалостно перевирает псалом.
– То, что здесь рассказывают, мой князь, в основном сказки. Настоящего вампира так не угадаешь.
Стефан поднялся, поворошил дрова в камине и, чуть понизив голос, попросил:
– Расскажите же, как их можно различить. Вот и обстановка подходящая для страшных историй.
Посол стал загибать пухлые пальцы.
– То, что прячутся они в склепах и пещерах, то верно, но, если такой выйдет к людям, распознать его непросто. Случись ему попасть в комнату с зеркалом, он отвлечет вас так, чтоб вы в это зеркало взгляда не бросили.
Стефан стоял в двух шагах от его кресла, глядел на бычью шею посла и чувствовал, как разгорается притихшая на время жажда. Вспомнилось, что таких, как посланец, называют «полнокровными…».
Тот продолжал, ничего не замечая:
– Нас учили, что вампир за столом будет отказываться от пищи и уж точно никогда не попросит соли; а если случайно рассыпать сахар, станет собирать не горстью, а по одной крупинке. Или, скажем, если друг ваш все время куда-то исчезает во время рассвета и заката, то… одним словом, не друг он вам.
Дверь скрипнула; втолкнулся слуга, нагруженный двумя канделябрами. Стефан с трудом сглотнул и заставил себя сесть в кресло. А может быть, подумал он со злостью, это желание передышки лишь видимость, и посол завел разговор о нечисти, чтоб его не спрашивали о другом. Драгокраина научилась у братской державы хранить секреты, так что порой высмотреть, что происходит у соседа, не легче, чем заглянуть через Стену. Но слухи до Стефана доходили. Даже если снять всю пену, что вокруг этих слухов взбили, выходит, что не все там рвутся воевать. Впрочем, на желания народа правители Драгокраины обращали внимания не больше, чем цесари Остланда, и, даже вздумай кто бунтовать, на решение это не повлияет…
– Я, наверное, утомил вас своим рассказом, мой князь.
– Ну что вы, эти сведения вполне могут пригодиться.
Дражанец ничего не сказал о полукровках, но спрашивать Стефан не решился. Даже если это и в самом деле досужая болтовня уставшего человека… пусть такой и останется.
– Когда я был совсем ребенком, меня как-то взяли на вампирью охоту. Это раньше они ходили по земле как хозяева, теперь уж если заведется такой, то прячется в могиле и выходит только ночью. Мои наставники узнали, что в соседней деревне пропадают люди, и я вызвался помочь им проверить кладбище. Обычно у нас отрока сажают на коня вороной масти, еще не имевшего дела с кобылами, и водят мимо могил. Куда конь ни за что не захочет идти – там и скрывается нечисть…
Стефану отчего-то представился не дражанский погост с высокими белыми склепами, а заваленная камнями плита за оградой. И ландыши…
– Вам, наверное, было очень страшно.
Дражанец засмеялся.
– Жутко, разумеется, особенно учитывая, что на коня сажали в первозданном наряде, если вы понимаете, о чем я. Зато повода для хвастовства мне потом хватило на весь год…
– Так вы нашли вампира?
Посол кивнул.
– Правда, мне не хотелось бы описывать дальнейшее. Это уж точно… не к ночи.
Оставалось лишь удивляться, как сильно у дражанца притупилось чутье…
Ветреные ночи не редкость в это время года; скоро придет и самая главная, что знаменует еще один поворот солнечного колеса, теперь уж – к лету. Ночь больших ветров, ярких лент, завязанных вокруг столба, разрумянившихся щек, украденных поцелуев.
И здесь во дворец окончательно пришла весна во всей своей тщетной и мимолетной красе. В расставленных повсюду жардиньерках благоухали только что сорванные цветы, барышни прикалывали к платьям веточки сирени и смеялись звонче обычного. Все вокруг было надушенным, напудренным, легкомысленным и праздничным. О войне не вспоминали, зато в честь весны затеяли в саду фейерверки. Под деревьями, пахнущими смолой и свежей липкой зеленью, расставили столы. Вечер выдался холодным, и нарочито летние туалеты не спасали от ветра. Барышни кутались в шали, ежились, обхватив руками плечи, и только цесарина, казалось, не замечала прохлады. Стефан стоял чуть вдали, под деревом, и гадал, как бы поудобнее к ней приблизиться. Но когда стемнело, она сама подошла к Стефану, веером коснулась его предплечья.
– Князь Белта… Я хотела еще раз поблагодарить вас за помощь, которую вы оказали моему сыну.
Стефан поклонился.
– Я рад, что смог быть полезен вашему величеству. Как себя чувствует наследник?
Цесаревич был тут же и занимался любимым делом: лазил под столами и хватал за ноги присутствующих. Те умилялись, как и следовало. К Стефану мальчик старательно не подходил – явно по приказу матери, – но иногда, вылезая из-под стола, глядел на него заговорщически.
– Хорошо, – сказала цесарина. – Теперь он и не вспомнит ничего до следующего приступа… вам ли не знать.
На ней было строгое темно-вишневое платье, подчеркивающее белизну рук и лица – белизну, которой не добиться никаким женским ухищрением. Волосы ее были забраны в высокую прическу, лицо открыто – и оттого глаза казались еще темней и глубже. Стефану вспомнилась панночка-утопленница, которая в летние безлунные ночи являлась из озера и смотрела похожими глазами – черными, бездонными. Но там была землистая, с зеленым, бледность – а здесь безупречная чистота алебастра. Она не казалась неживой, как Войцеховский, но Стефан впервые, кажется, понял, отчего Лотарь искал приюта по чужим спальням, – трудно быть с той, кто вовсе не источает тепла.
Они стояли под деревьями, всплески огня озаряли небо, искры сыпались вокруг. Ахали и визжали фрейлины: то одной, то другой прижигало платье.
– Если я правильно понимаю, именно вам я обязан местом в цесарском дворце?
Она прижала веер к губам.
– Пусть это останется нашим секретом. Но, право, услуга моя невелика. Ваш дядя так настаивал, что у меня не хватило духу отказать. Я всего лишь замолвила за вас словечко.
– Тем более я ваш должник. На покойную цесарину наверняка непросто было повлиять…
Даже смеялась она сдержанно, царственно.