– В этом вы, пожалуй, правы.
– К вашим словам его величество наверняка прислушивается больше…
Она резко замолчала, темные брови сдвинулись.
– Ну разумеется. Мне следовало знать, что он все вам рассказывает.
Огненная лента взвилась в небо, закружилась и рассеялась, оставив за собой черный след.
– Цесарь оказал мне высокую честь, наградив своей дружбой. Я же пытаюсь, насколько могу, оправдать его доверие и оградить от опасностей.
– Я рада, что у моего мужа есть такой преданный друг. – Она сделала ударение на слове «преданный». – Тем более что от большинства ваших соотечественников такого ожидать не приходится… Я только надеюсь, что вы сможете отличить настоящую опасность от надуманной.
– Остланд на пороге войны, ваше величество. – Стефан переждал очередной залп. – В такой момент к любой угрозе следует отнестись со вниманием…
– Вы правы, князь, час тяжелый. – Темнота снова сгустилась, и лицо цесарины сияло, как свежевыпавший снег. – Я рада, что в такое время мы все можем быть рядом с ним. И поддерживать его по мере сил…
Втравить Лотаря в дружбу с Чезарией – это на дружескую поддержку никак не походит.
– Я знаю, что не всегда была к вам справедлива. Однако мой супруг ценит вас, а наследник любит, и, я полагаю, нам тоже следует держаться вместе.
Он и сам не знал, как скажет Лотарю о ребенке. Кажется, что цесарь неспособен оставить ребенка или отдать анджеевцам. Но что за судьба будет у наследника, о котором узнают такое? Запрут в Левом крыле, как отца…
Она смотрела на него, ожидая – требуя – ответа.
– Я готов во всем вам служить, ваше величество. – Стефан склонился к ее руке, тронул губами белую перчатку.
– Спасибо, князь Белта. – В первый раз в ее голосе прорвалась искренность.
Фейерверк был окончен, фрейлины, продрогшие и уставшие смеяться, окружили цесарину. Ахали, наперебой восхищаясь зрелищем, бросали на Стефана игривые взгляды. А он чувствовал себя как в детстве, когда пан Ольховский прерывал на самом интересном месте длинное сказание и отправлял их с братом спать. Приступ любопытства подавить оказалось не проще, чем обычные его приступы.
– Благодарю вас за оказанную честь, – торопливо сказал он. – Я бы хотел, если это возможно, поговорить с вами еще…
– Ну разумеется, – кивнула цесарина прежде, чем раствориться в ночи, подобно еще одной огненной ленте.
Мне следовало знать, что он все вам рассказывает…
Она и отрицать ничего не стала.
В голове у Стефана складывалась теперь странная картина.
Войцеховский, тоскующий по временам князя Михала.
Новые советники у господаря. Друзья детства Донаты – или братья по крови?
И цесарина, втягивающая своего супруга в заведомо гибельный союз.
Но если то, что выходило, – то, о чем он с трудом осмеливался думать, – было хоть в чем-то правдой, тогда Стефан не понимал, почему он до сих пор не впал в цесарскую немилость и не был отправлен на Хутора. Не поскользнулся, в конце концов, на ступенях набережной. Войцеховский, наверное, сказал бы о родстве крови, о том, что своих следует беречь всегда. Но беречь такое соседство слишком опасно…
Может быть, до поры до времени она не принимала его всерьез; может быть, дружба с цесарем охраняет его надежнее, чем Стефан мог надеяться…
Возможно, все, что он успел надумать, – дичь, ерунда. Если бы только поговорить с ней еще раз – и не на глазах у всех, но встретиться во дворце наедине – почти невозможно…
Вечером в театрике Стефан поймал себя на том, что пожирает цесарину глазами, и мысленно наслал на себя все известные проклятья: только этого ему не хватало. Только сплетен о том, с какой тоской князь Белта смотрит на жену своего друга и цесаря.
Однако когда он вернулся домой после пьесы, на подносе в приемном его ждала записка. Как она там оказалась, кто принес – слуга не имел понятия.
Стефан развернул ее, закрывшись в кабинете. Голова гудела; пора бы завязывать со светскими развлечениями…
На атласной надушенной бумаге было выведено безликим старательным почерком:
Дорогой друг!
Мы должны непременно увидеться и поговорить. Приходите в двухэтажный дом с серыми ставнями на Саравской улице. Я буду ждать вас там завтра после полуночи. Чтобы вас впустили, простучите первые такты «Красотки-графини». Очень жду вас. Ваша преданная подруга и сестра.
Такое послание даже сжигать не нужно: написано явно не рукой Донаты, содержимое напоминает любовное письмо нижайшего пошиба. А о том, что Стефан имеет право называть цесарину сестрой… знает, наверное, лишь пан Войцеховский.
Что ж. Скорее всего, в доме с серыми ставнями его будет поджидать засада. Цесарина знает, кто он, значит, и люди в засаде будут непростые, и на свой дар рассчитывать не приходится.
А потом поди узнай, какому ревнивцу не понравился такой непатриотичный выбор жены. Водевиль, ей-же Матушке.
Стефан положил листок в карман и решил назавтра пройтись по городу. Наведаться на Саравскую улицу и полюбоваться на серые ставни. Посылать слугу казалось ненадежным, другое дело – взять его с собой ночью, снарядив пистолями. В конце концов, и белогорец в Остланде имеет право навестить женщину при живом муже – и отбиваться от ревнивца, как сможет…
Разбирая вечно копящиеся в кабинете – и мелочные по сути своей – дела, Стефан не заметил, как отгорел закат. Верно говорил дражанец, если ваш друг ни за что не желает выходить на улицу под красное солнце – глаз да глаз нужен за таким другом. В сизом предвечерье было хорошо. Хмурые улицы дышали весной, шарманщик выдавливал из ящика скрипучую музыку, и рыбная вонь от торговых рядов мешалась с запахом яблоневого цвета. У конной статуи Лотаря Освободителя скакали мальчишки, пытаясь достать до шпоры. Если б сейчас попасть домой – хоть ненадолго, хоть на пару часов… Обступивший его город был будто нелюбимая женщина, надевшая знакомый наряд и так же кружащаяся перед зеркалом – за это сходство с любимой только больше ее ненавидишь.
На Саравской улице торговали старьем, продавали прямо с костра жареную рыбу и чинили сети. На Стефана смуглые и темноглазые обитатели почти не обращали внимания, если и поднимали головы, то тут же возвращались к своим занятиям. Хоть лачуг на улице было больше, чем приличных строений, дом с серыми ставнями он заметил, только дважды пройдя улицу из конца в конец. Один из тех домов, что не видишь сразу, – но потом уж из головы не выкинешь. Здание стояло нахохлившись и будто таило угрозу – но это просто разыгравшееся воображение. Стефан поднялся на крыльцо, постучал в дверь молоточком в виде волчьей лапы. Никто не ответил; он того и ждал.
Но вдруг, будто отвечая его воображению, из глубины дома донеслась музыка. Кто-то играл на клавесине знакомую мелодию.
Спи, дитя, не нужно плакать,
Козодой поет у двери…
Стефан постучал сильнее, но никто так и не отозвался. Постояв еще, он сошел с крыльца.
Невдалеке у лачуг кудрявая девушка раскладывала на противне выпотрошенную рыбу; рядом возился ребенок, разводя огонь. Стефан дал ей монетку и спросил про дом.
– Пустой, – сказала она. – Там не живут.
– Там играет музыка…
– Музыка играет, – легко согласилась девушка, – а дом пустой.
И отвернулась к своей рыбе.
– Пустой, – сказала грузная слепая старуха, сидящая на лавке у стены. – Только духи с погоста собираются. Тут ведь от нас погост недалеко…
Белесый взгляд уперся в Стефана.
– А ты сам, сынок, откуда? Кто ж тебя так проклял? Мертвая у тебя кровь в жилах, мертвая, я же вижу…
Когда Стефан вернулся домой, в приемной его ждал гвардеец.
– Ваша светлость! Его величество требует вас к себе, срочно!
– Давно вы тут сидите?
– Час будет, ваша светлость. Государь велел немедленно вас найти.
По тому, как юноша пританцовывал на месте, Стефану все стало ясно.
– Его величество не в духе?
Тот только головой помотал – уже на ходу. Вместе с гвардейцем Лотарь прислал карету, так что во дворце они были уже через четверть часа.
Он отпустил юношу от лиха подальше и по лестницам поднимался едва не бегом. Плохое настроение цесаря могло означать что угодно. Может быть, маги разгадали Зов. Может быть, Кравец узнал, как по-настоящему зовут предводителя белогорских легионов. Может быть, во сне Лотарю явились маменька и отчитали…
– Наконец-то вы пожаловали, Белта. Я уж думал, вы решили вернуться в Белогорию.
Лотарь никогда не кричал – это мать его, будучи «в голосе», могла перещеголять самого зычного из своих гвардейцев. Но Лотаря годы в Левом крыле научили сдержанности, даже в гневе он говорил тихо – только слова звучали как-то очень четко, со змеиным присвистом, и губы белели, как у утопленника.
Стефан склонил голову.
– Простите, ваше величество.
В кабинете Лотарь был не один. У стола сидел весьма угрюмый человек, которого Стефан видел при дворе всего раза два. Судя по мрачному и слегка скучающему выражению лица, цесарский гнев его вовсе не трогал. Одет он был скромно, но на груди его покоился крупный медальон червонного золота. Такие носят высшие чины в Ученом совете.
– Чем я могу быть полезен, государь?
– Я хотел бы, – Лотарь говорил тяжело и отрывисто, как после бега, – чтобы вы послушали мэтра Леопольда. Мэтр, видите ли, знает, откуда взялось интересующее нас колдовство.
– Это не совсем точная формулировка. – Голос у мэтра был сухой, как книжные страницы. – Я лишь сказал, что теперь можно предположить натуру колдовства. Мы с собратьями заключили, что воздействие, которому подверглось его величество, может происходить только из одного источника.
Стефану внезапно захотелось пить. В первый раз за долгое время – не крови, просто воды.
– И что же это за источник?
– Магия Зова – это магия крови. Оттого ее широко использовали в Драгокраине, когда там правили вампиры. Я представил его величеству подробный отчет нашего Совета.