Не стала бы она подвергать себя и ребенка такой опасности просто из-за золота. Ведь так искусно все проделано, даже зеркала не забыли.
– Рашиор, – извиняющимся тоном сказал чеговинец. – Мне определенно везет. Желаете еще игру?
– Отчего бы и нет…
Белта проводил глазами рассыпавшиеся по темному дереву кубики.
А если Чезария предложила что-то более важное?
– Кидайте же, князь, ваш раунд.
Бросок вышел неловким.
Например, поддержку роду Михала, буде тот снова окажется у власти. Любое правительство сосет кровь у своих подданных, но только клан Михала делает это открыто. Вампирам будет сложно удержаться на троне. Против Костервальдау они еще могут выстоять, но Шестиугольнику вряд ли придутся по нраву вампиры. Им понадобятся, пожалуй, все связи, что они смогут сыскать. Сойдет и князь из погорелого княжества – зато благороден и «нашей крови» и не станет именовать древний почтенный род «кровососами». Да и некоторое влияние у него имеется, пусть и в Пристенье…
А если подумать, еще полезнее он будет вместе с Бялой Гурой…
На сей раз все кости легли пятью гранями кверху.
– Ну вот наконец и вам повезло, – сказал Ладислас.
Повезло бы, пожалуй… Цесарина могла бы замолвить словечко за свободное правление. Если б только Лотарь ее послушал – а он не станет. Как бы ни был он разумен и трезв в суждениях, есть вещи, через которые и цесарю не переступить. Женских советов он слушать не будет, а чересчур навязчивую советницу и вовсе может удалить из Цесареграда, как отослал сестру. Оттого, что ничего не боится сильнее, чем «бабьей власти». Супруга всем хороша, пока не вмешивается в дела государственные.
А она и не вмешивается. Дает балы в пользу сиротских домов, очаровывает солдат, посещая казармы, следит за воспитанием наследника…
Изредка по ночам вылетает в свое убежище и готовит возвращение былых господарей.
– Вот видите, – проговорил Ладислас, – вы не так уж плохо играете.
Глава 11
Вечером Стефан принимал гостей.
Гости слегка робели роскоши и, хоть приняли невозмутимый вид, бросали то и дело любопытные взгляды на убранство гостиной. Стефан думал, что они вовсе не решатся прийти, и потому накануне передал им через Ладисласа повторное приглашение. Студиозусы были не единственными белогорцами в Цесареграде. Но так повелось, что соотечественники, которых Стефану не хотелось избегать, избегали его сами. Теперь в глазах студентов он видел знакомую смесь настороженности и враждебности. Он ощущал это с болезненным удовлетворением человека, растравляющего рану. Впрочем, их самих будут ждать подобные взгляды, вздумай они после учебы вернуться домой.
Скоро мед и рябиновка, хоть и не растворили полностью эту настороженность, все-таки развязали языки. Других приглашенных у Стефана не было, в Цесареграде привыкли, что советник редко принимает, и он радовался, что весь вечер можно будет слушать родную речь.
Как выяснилось, из-за этой речи молодым людям и пришлось покинуть alma mater раньше срока.
– Когда хотели запретить белогорский в школах, – говорил юноша постарше, тот, что походил на Стацинского, – профессор Бойко созвал нас на манифестацию. Разумеется, мы пошли. Профессор прав, без языка нет страны. Одно дело – завоевать землю, но другое – отнимать у нас то, что мы есть…
Второй, помладше, с ясным ласковым лицом, положил товарищу руку на плечо.
– Не кипятись, Янек, – и продолжил сам с виноватой улыбкой: – А нас уж предупреждали… после прежних манифестаций. И университетский комиссар сказал, что на сей раз хватит. Говорят, старшие пытались вступиться, да ничего не вышло.
Комиссаров ввел Лотарь, когда вновь открыл университеты – в Остланде и «провинциях». Те должны были надзирать за моралью и дисциплиной в доверенных им заведениях. Комиссары и посоветовали такой закон – преподавать только на остландском, чтоб новые подданные забыли «варварские языки». Указ этот все еще не издали – благодаря высочайшему вмешательству. Стефан тогда застал Лотаря в благостном настроении. Теперь все заняты войной и на время об указе позабыли… но не стоит надеяться, что к вопросу этому не вернутся.
– Вы не первые, кто пострадал от любви профессора Бойко к манифестациям. Для всех было бы лучше, если б он ограничился преподаванием риторики.
– Профессор единственный, кто хоть что-то делает! – снова взвился первый. В глазах его, как только речь зашла о Бойко, засветилось обожание сродни тому, с каким Марек рассказывал о флорийском короле.
«Плохо дело», – подумал Стефан, а вслух сказал:
– Что ж, в любом случае я рад, что вы нашли себе место в Цесарской Академии. Этого не так просто добиться.
– Моя тетка устроила нам протекцию, – торопливо сказал младший и зачем-то оглянулся на Янека.
– Вот только здесь вам в любом случае придется обучаться на остландском…
Мальчишки вежливо посмеялись.
Принесли десерт, и гости уже без стеснения набросились на пирожные. У Янека Ковальского отца сослали на Хутора за участие в восстании; у младшего, Мирко Лободы, отца и мать повесили за то, что помогали Яворскому. Неудивительно, что они связались с Бойко… и как же вовремя их выставили из Университета. Интересно, сколько времени им понадобится, чтоб научиться не отводить глаз в разговоре с остландцами?
После, в курительной, где никто не курил – Стефан так и не привык к этому дому, и половина комнат по-прежнему оставалась «для гостей», – разговор неожиданно и неумолимо перешел на восстание.
Стефан и сам слегка захмелел от меда. Повстречай он этих двоих дома, верно, у них не нашлось бы повода для разговора, а сейчас они казались ему самыми близкими душами. Он хотел рассказать о восстании холодно и трезво, объяснить, каким отчаянным и губительным оно было, но оказалось, что те воспоминания принадлежат не ему, а юнцу с горящим взглядом – точно как у этих двоих.
– Я все-таки не понимаю, – сказал старший. – Вы воевали рядом с Яворским, как же получилось, что вас не арестовали, а напротив… – Он осекся.
– Янек! – сконфузился его товарищ. – Ну как не стыдно!
– Чего же тут стыдиться.
Мальчишка имеет полное право знать, почему его отец гниет на Хуторах, а Стефан сидит у цесаря под крылышком.
– После Креславля нам казалось, что мы победили окончательно. По крайней мере, таким бестолковым юнцам, как я, точно казалось. Только воевода видел дальше всех, видел, что они потихоньку сжимают нас в кольцо. Когда мы начали отступать, никто поначалу не верил, что это серьезно, думали… военная хитрость. Как-то воевода позвал меня к себе, – Стефан сглотнул, – и сказал, что поручает мне очень важную миссию. Нужно было скакать во Флорию за оружием и войском, которое якобы собрали там друзья воеводы. Я поехал.
Он и не ожидал, что такая злость прорвется в голос.
– Сумел выбраться в Драгокраину, оттуда во Флорию… И там я не сразу понял, что никакого оружия нет, а Яворский просто услал меня от лиха подальше. Думаю, отец его попросил, или… теперь ведь не спросишь.
Он устало провел рукой по лицу.
– Естественно, я кинулся обратно… только далеко не ушел.
Толстые каменные стены, узкое окошко высоко над головой. Стефан все еще не может поверить, что он в плену, хотя сидит в башне. Дома рассказывали о городках на дражанской границе – даже простые городские дома похожи на замки, укреплены и выдержат любое нападение. «Обязательно посмотри, если окажешься в Драгокраине». Стефан трет рот, стирая вымученную улыбку. Посмотрел…
Дверь открывается наконец; Стефан успевает заметить двух дюжих стражей с той стороны. Входят двое в черно-вишневой униформе. Хотаруры, стражи границы. У того, что повыше, золотые кисти на поясе и медальон с эмблемой семьи Костервальдау.
– Я не понимаю, за что задержан, – сухо говорит Стефан, не поднимаясь со стула. – Я возвращался в свое княжество, а меня схватили как преступника.
– Я прошу вас принять мои извинения, князь Белта, – мягко говорит черно-вишневый, – но в вашем княжестве сейчас… неспокойно. Отчего вы непременно должны туда ехать?
Стефан смотрит поверх его головы – так легче не выказать смятения и страха. Оружие у него отобрали – он не успел даже выхватить саблю, хваленая реакция не помогла. Не ждал, не думал, что станут арестовывать одинокого всадника. Не так он должен был возвращаться…
– Я не собираюсь вам отчитываться. Вы не имеете права задерживать меня, я белогорский князь!
– Вы остландский подданный, – холодно говорит черно-вишневый. – Ваш отец, князь Белта, участвует в мятеже против ее величества цесарины Остланда. Поскольку вы так спешно решили возвратиться на родину, можно предполагать, что вы хотите присоединиться к бунтовщикам.
Стефан смотрит на него в упор.
– Теперь и Драгокраина подчиняется цесарине Остланда?
У хотарура слегка каменеет лицо.
– По просьбе дружественной державы, – говорит он, – мы задерживаем всех белогорцев на время, пока мятеж не прекратится. Сейчас в этом городке куда больше ваших соотечественников, чем вы можете предположить. Советую и вам остаться здесь.
Он не собирался ни спорить с этим, ни умолять, но страх оказывается сильнее. Ложь оседает на языке, у нее противный вкус:
– Я не мятежник. Я уехал из Бялой Гуры потому, что не хотел участвовать в восстании. Но моя семья осталась там, и я должен вернуться домой.
Можно дождаться, пока он откроет дверь, и попытаться сбежать… там стражники, но, если рвануть с места… хорошо, его хоть не связали. Позор – но лучше, чем остаться запертым здесь, пока там…
– Мой брат может быть сейчас среди повстанцев. Ему всего шестнадцать. Я хочу отыскать его.
Неожиданно в глазах хотарура он читает сочувствие.
– К моему большому сожалению, я не могу выпустить вас из Драгокраины. Если вы, князь, дадите мне слово, что не попытаетесь пересечь границу, я немедленно прикажу выпустить вас отсюда. И позволю себе предложить вам остановиться у меня в доме, пока… все это не закончится.