У себя в кабинете Стефан перечитал молнию еще раз. Что-то странное случилось со временем. Нужно было срочно что-то делать, шевелиться, что-то предпринимать – вот сейчас, пока написанное на аккуратном мелованном листке не стало реальностью. Но время застыло, каждое движение было замедленным, и от слова к слову в послании он продвигался с мучительным напряжением.
Полковник Хортиц. Командующий отрядом.
Ему не понравился ветер; в нем был запах пожара, удушливый и терпкий запах крови – но им Стефан обычно дышал с удовольствием. Что-то еще было, сладковатое и неприятное; Белта наверняка знал, что это, но не хотел вспоминать. И конь его заупрямился – встать не встал, но перешел на шаг и недовольно фыркал, мотая головой. Будто тоже пытался понять – чем так пахнет.
– Что такое, княжич?
Они этого еще не чуют, почувствуют где-то через полверсты.
– Лошадь устала, – сказал Стефан.
– Ничего, – подбодрил офицер. – Если доберемся до них вовремя, с Матушкиной помощью, в крепости сможете отдохнуть. А оттуда уж вернетесь к воеводе…
Второй всадник, ехавший с ним бок о бок, хмурился.
– Лошади дурное чуют. Сдается мне, пан капитан, мы опоздали…
– Типун тебе на язык… С чего бы мы опоздали? Шнеллер за нами на полсотни верст, «легавых» держит Войта и еще будет держать…
– А если не «легавые»?
– А кто, по-твоему?
Второй всадник замолчал, но смотрел мрачно прямо перед собой. Стефан подумал – уж не слышит ли и он запаха. Сам он придержал язык – не хотелось становиться вестником несчастья.
Но когда увидел на горизонте догорающую крепость, не удивился.
Крепость казалась совсем маленькой издалека – половина съедена черным дымом. Дольна Брама, небольшой, давно заброшенный бастион, – за него никто не стал бы воевать, но туда отошел отряд повстанцев, когда державники выбили его из Крука. К Яворскому примчался из Брамы гонец с просьбой о помощи, а уж воевода отправил Стефана к капитану Бадричу.
А теперь крепость догорала, и не похоже было, чтоб там оставался кто-то живой.
– Матерь милосердная, – пробормотал капитан. – А эти никак ушли?
– Ушли, – сказал второй всадник.
Вокруг все было пусто; такой пустотой, которая не таит засаду, где сразу чувствуется – живых вокруг нет.
То, что им открылось, когда они смогли наконец заехать в крепость, было не так страшно.
Потому что сначала они увидели деревню. Вернее, не деревню – несколько домишек и лавок с воткнутой посредине церковью. Теперь они терялись в том же черном дыму.
Стефан спешился первым; он чувствовал себя отчего-то ответственным – может, из-за того, что первым почуял запах.
– Куда несет молодого, – сказал капитан, морща нос.
У церкви огонь отожрал крышу и выбил стекла, но тяжелая обгоревшая доска, которой заперли двери, была на месте. Стефан понял, откуда запах. Его не стошнило, наверное, потому, что он догадался куда раньше, только верить себе не хотел. Вместо тошноты пришла легкая и звонкая пустота. Пожженные дома щерились проемами окон.
Сначала молчали.
– Их-то за что, – сказал кто-то.
– Что ж они в крепость не ушли…
– А ушли бы? Глянь, что там…
– Небось те, из крепости, сюда отойти хотели…
– Хортиц, – сказал кто-то, присев у тела единственного убитого в остландской форме. Недалеко от трупа валялась шапка с медведем на кокарде. – Медведи! Это ж Хортиц, п-песья кровь. Опередил нас.
– А мух-то нет, – сказал тот, мрачный. – Покойники есть, а мух нет. Их же дым отпугивает, мух-то!
И засмеялся.
Кому в здравом уме могло прийти в голову отправить его в Пинску Планину – вместо безобидного капитана Гайоса?
Это не искра. Это факел, который с размаху швырнули в амбар.
Стефан сам и швырнул.
Кто теперь поверит, что он хотел как лучше? Что за бес дернул его говорить с Лотарем об армии? Или он действительно стал настолько остландцем, что поверил, будто державное войско будет защищать его княжество?
Державное войско с Хортицем во главе.
Стефан велел принести вина со специями, выпил его залпом и сидел, сжав ладонями виски, пытаясь понять, что делать. Идти к Лотарю – напрасный риск; тот ясно сказал ему, что слышать не желает о Бялой Гуре. И не идти – риск не меньший. Клетт наверняка уже узнал об этой истории – а в его устах она превратится в рассказ об орде безжалостных варваров, вынудивших людей Хортица отстреливаться.
Глаза снова застило красное марево; после он с трудом вспоминал, как сумел уговорить военного советника отправить молнию генералу Кереру; как сам строчил очередное письмо графу Лагошскому и вручал курьеру – хотя знал уже наверняка, что его увещеваниям тот не поверит. Ясно помнил лишь, как билась жилка на красивой шее генерала и как напряглась вена на его руке, когда он протянул Стефану стакан воды.
Ночью снилось то, что Стефан полагал давно забытым. Он давно отделался от этих воспоминаний, решив, что не имеет на них права. Не имеет права на войну тот, кто знает лишь ее славное начало, кого судьба уберегла от поражений – и даже от наказания, будто он вовсе не участвовал в восстании.
А теперь вот привиделось – сперва в проклятых зеркалах, теперь во сне. Островки жухлой травы, вымазанные в крови, будто кто хватался за стебли в предсмертной агонии. Бесконечная гонка по пустоши, огни вдали – то ли скакать во весь опор, то ли прятаться… Запах крови и пороха, который Стефан сперва глотал полной грудью и, казалось, не надышится – а потом замутило. Тянуло уже не кровью, а гнилью – от раскисших и разложившихся тел, от которых то и дело шарахался его конь. Бой снился непонятно, Стефан очутился среди незнакомых мундиров и лихорадочно пытался сообразить, где свои, а где чужие, пока не началась свалка…
Когда слуги уже привычно подали утреннее «лекарство», он поднес кружку к губам – и отставил: слишком отдавало гнилью.
Может, вот что ему нужно – хорошее восстание, чтоб после уже кровь в горло не полезла.
Недолго, верно, ждать…
Вестей от генерала Керера не было несколько дней. Секретарь разводил руками и грешил на Стену – скорее всего, послание просто не проходило. Здешние маги превратили отправку молнии в важный и таинственный процесс, но Стефан помнил, как это делал пан Ольховский. Без всякого страха перед Ученым советом – да и кого страшиться в чистом поле – он на глазах у всего штаба сжигал листок с посланием, сгонял пепел в два клубящихся шара и сталкивал их друг с другом, пока не просверкивала крошечная молния. Там, в ставке воеводы, она ударит в специальный щит и вычертит строчки. Куда быстрее и надежнее курьера – вот только Стена, гасящая магию, часто и собственную почту не пропускала.
Когда послание наконец пришло, легче Стефану не стало.
Я выполнил данный мне Его Величеством приказ: отправить вооруженный отряд в Пинску Планину. Цесарь рекомендовал гвардию капитана Гайоса, однако это не представлялось возможным: во‐первых, оттого, что отряд нужен здесь льетенанту, во‐вторых, потому, что с обстановкой в Планине Гайос мог бы не справиться. Я отправил туда опытный отряд полковника Хортица. Относительно действий последнего мне известно, что он был вынужден применить силу против вооруженных бунтовщиков. Сейчас в Пинской Планине военное положение. Я немедленно потребую у полковника Хортица подробного отчета, который и передам Вашей Светлости.
Еще несколько дней он мерил шагами кабинет, не желая идти к Лотарю, пока не получит полного доклада. В конце концов секретарь доложил:
– Курьер приехал, ваша светлость.
– Ну наконец-то!
Стефан никогда бы не подумал, что будет с нетерпением глядеть в лицо собственной смерти, но в этот раз так и вышло.
Только вспомнил давешний сон с кровью и вороньем – не зря, выходит, снилось.
Стоящий в дверях курьер взмок, задыхался от быстрой езды, будто мчался с пожара, даже лицо и одежда будто в копоти. Потом уж Стефан разобрал, что не копоть это, а дорожная грязь.
– Я привез рапорт от господина Грауба, – сказал молодой человек. Когда он с поклоном вручил Стефану пакет, из-под запыленного рукава на миг сверкнул серебряный браслет.
– Благодарю вас, пан Стацинский, – сказал Стефан. – Рад видеть вас в добром здравии.
Анджеевцу, похоже, было не до шуток. Он облизнул губы и хрипло проговорил:
– Господин Грауб велел также доложить вам лично. Так вышло, что мы оба стали свидетелями происходящего…
Стефан усадил Стацинского в кресло, велел, чтоб принесли ему подкрепиться и выпить.
– Вы это видели?
– Видел, – сказал тот. – Они стреляли в людей. Просто так. Уже после стали говорить, что было оружие, а никакого оружия не было…
Поднесенный секретарем кувшин прохладного вина он едва не выпростал, забыв о бокале – спохватился в последнюю минуту. Чуть опомнился и принялся излагать по порядку:
– Началось с это пустяка, на ярмарке: то ли кто-то из дражанцев что-то с прилавка стащил, то ли приударил за торговкой… Началась перебранка, потом драка. Собрался народ… Ярмарка, все навеселе, там, кажется, и было больше веселья, чем драки. Все было бы хорошо, если б не полковник Хортиц. Он решил навести порядок. Явился с солдатами, те принялись бить всех без разбору. Люди… люди сперва побежали, то есть, – он сглотнул, – дражанцы побежали, а наши… похватали камни и стали бросать в солдат. А капитан этот… мерзавец, с вашего позволения, стал подгонять своих… одним словом, началась стрельба. Без разбору стреляли, конечно, все кинулись врассыпную, а там же конники. Кого-то задавили. Там… там было безумие.
Стацинский утер винные капли с подбородка, размазав грязь вокруг рта. Он растерял где-то всю свою наглость и выглядел перепуганным мальчишкой.
– Я составлял рапорт для господина Грауба, а окна в кабинете выходят на площадь. Было много шума… Я сперва просто вышел посмотреть, а потом… – Он облизнул губы. – Мы уносили раненых с мостовой, иначе б затоптали… Те, кто был умнее, укрылись в приюте Святой Магды. Вместе с беженцами. Их не трогали больше.