– Остальные побежали к графу?
Стацинский кивнул.
– Наверное, и к лучшему, что его ранили. Солдаты перестали стрелять, графа унесли… А потом уж вмешался господин Грауб. Для графа это обойдется без последствий.
– А для тех, кого он защищал?
Стацинский пожал плечами. Верно. Не с него спрашивать. Только сейчас Стефан позволил себе рассмотреть его. Пыльный, усталый – но следов ранения не осталось, не мог бы человек с пошатнувшимся здоровьем так гнать коня с самой Планины. Живучий… Серебряных украшений стало на нем чуть меньше, они потемнели и в сочетании с дорожным костюмом смотрелись дико. А вот амулета не видно…
– Я не знал, что вы работали с господином Граубом, – сказал Стефан.
– Разве он не доложил вам, что взял помощника? – В голос юноши вернулся прежний апломб.
Докладывал, верно… Вот только фамилию не упомянул.
– Мне казалось, что господин Грауб избегает местных жителей.
– Он их… недолюбливает, – сказал Стацинский. – Я попал к нему по протекции графа.
– Как получилось, что вас отправили с рапортом?
Чистый взгляд безупречно зеленых глаз.
– Я сам вызвался, ваша светлость.
– Прекрасно, – сухо сказал Белта. – Мой секретарь позаботится о вас.
Он хотел бы отвести Стацинского к Лотарю, чтоб он повторил всю историю. Но лучше держать анджеевца от дворца подальше.
– Ваша светлость, – сказал анджеевец торопливо, – я бы хотел просить у вас аудиенции… по личному вопросу.
Естественно, хотел бы. Любому захочется поговорить с человеком, который оставил его умирать посреди дороги.
На сей раз Стефан не стал являться без доклада. В приемной было людно. Гул разговоров доносился до его ушей, как щебет птиц в погожий день на кладбище – для того, кто возвращается с похорон.
Лотарю вид его сразу не понравился.
– Что такое, Белта?
Выслушав Стефана и прочитав обе молнии, он нахмурился и послал за военным советником.
– Это серьезно, Стефан?
«Увидите», – едва не сказал он.
– В рапорте сказано о народном возмущении. Я боюсь, что это возмущение может… распространиться. Я не знаю, как это скажется на наших отношениях с Драгокраиной, «беженцев» пострадало не так много. – Стефан сглотнул.
Бей своих, чтоб чужие боялись, – не всегда проигрышная тактика…
– А что же Бяла Гура?
– В Бялой Гуре, возможно, будут бунты. Но не думаю, чтоб ваши войска были не в состоянии с ними справиться.
– Прекрасно, – вздохнул Лотарь. – Теперь мы все в ваших глазах – убийцы…
– Простите, ваше величество. Я непростительно забылся.
Цесарь выглядел взъерошенным и напряженным, сидел в кресле чересчур прямо. Глаза из-под набрякших век смотрели зло, похоже, его величество опять угощался рябиновкой.
– Что же за проклятая пора… Вы опасаетесь, что белогорцы поднимутся?
– Я полагаю, что… настроения могут обостриться. О случившемся пойдут разговоры. Сегодня убитых двадцать, завтра их станет сорок, а послезавтра – тысяча. Хортицем у нас пугают детей. К тому же прискорбно – в такой момент показывать нашу слабость… пусть и союзнику. Это будет тем более приятно господарю, что дражанцы всегда имели вид на Пинску Планину.
– Перестаньте, – с неожиданной злостью сказал цесарь. – Это старая история. Вы слишком много внимания уделяете прошлому; мне же нужен человек, который мыслит настоящим.
Доложили о генерале, и Голубчик вошел уверенным шагом: громкий, звонкий, разряженный. Под недобрым взглядом цесаря он смешался, но четко отрапортовать о Планине ему это не помешало.
– И что же вы предприняли? – сухо спросил Лотарь.
Сесть им цесарь не предложил, и в том, как они вдвоем стояли перед ним, уже было что-то повинное.
– Я позволил себе, ваше величество, – начал генерал, слегка красуясь, – послать в Бялу Гуру приказ сменить полковника Хортица постольку, поскольку принятые им меры оказались… непопулярными.
– Вы сделали это по просьбе князя Белты?
– Государь, – заговорил Стефан, глядя, как с глянцевых щек Голубчика сползает румянец, – меры надо было принимать срочно, а вы доверили мне заниматься вопросом Пинской Планины – оттого я и обратился с такой просьбой к генералу. Я целиком несу ответственность за это решение.
– Разумеется, – сказал Лотарь, – несете.
– Ваше величество, – влез Голубчик, – я не сомневаюсь в том, что у полковника Хортица была причина стрелять, однако же… – Это прозвучало как оправдание. Лотарь метнул в генерала недовольный взгляд.
– Вам известна репутация Хортица? – прямо спросил Стефан.
Тут надулся Голубчик.
– Известна. Хортиц давно зарекомендовал себя как опытный боец и настоящий слуга Отечества.
– Без сомнения, он очень полезен на вражеской территории, – с горечью сказал Стефан. – Но тут положение другое. Мне ли, белогорцу, напоминать вам, что Пинска Планина – это теперь остландская земля?
– И любой бунтовщик – враг этой земли, – сказал генерал, правда, уже с меньшим апломбом.
– Достаточно, – оборвал Лотарь. – Вы оба доложите о произошедшем на Совете. Князь Белта, а вам надлежит позаботиться о том, чтобы наш брат господарь Николае не принял произошедшее как личное оскорбление.
– Мой цесарь, – сказал Стефан. В другое время он подождал бы, пока цесарь выставит Голубчика, – но не сейчас. – Кто бы ни изменил приказ, он выказал прямое неподчинение. И если оставить его безнаказанным, остальные справедливо решат, что, будучи далеко от столицы, могут поступать по-своему.
Лотарь сощурился.
– Давайте подождем с наказанием. Вы знаете, что я снисходительно отношусь к вашим соотечественникам, но не все они так же снисходительны к Остланду. Полковник Хортиц действительно нужный человек, если речь идет о бунте. И я не удивлюсь, если бунт имел место и Хортицу пришлось защищаться.
– Против лавочников и их жен? – не выдержал Стефан.
– Не испытывайте мое терпение, Белта.
– Простите меня, государь. – Стефан понимал уже, что проиграл. Злость сменилась усталым, тяжело легшим на дно души отчаянием. Голубчик стоял мебелью, переводил взгляд с него на цесаря и обратно.
– Я понимаю ваше беспокойство. – Лотарь откинулся на спинку кресла, сложил руки в замок. Забарабанил пальцами по костяшкам – обычно это означало нетерпение. – Однако, по чьему бы приказу ни действовал полковник Хортиц, я не думаю, что он принялся просто так стрелять в толпу. Как белогорец, вы можете быть пристрастны… но вы сами себе не кажетесь непоследовательным? Сперва вы утверждаете, что жители Планины – смутьяны, каких поискать, и со дня на день начнут бить дражанцев; теперь же пытаетесь представить их несчастными агнцами…
– Я пытаюсь лишь объяснить, ваше величество, – тихо сказал Стефан, – что жесткость не всегда является лучшим выходом. По меньшей мере, не везде…
– Напомню вам, князь, что это была ваша идея – послать войска. Без вашего наущения мне бы это и в голову не пришло.
Возражать бесполезно; отрицать свою вину – глупо.
– Ваше величество, я осмелюсь просить одного. Поскольку я, как вы справедливо заметили, являюсь косвенным виновником происшествия, позвольте мне самому выяснить, как такое могло произойти. Разрешите мне создать комиссию по этому происшествию.
Лотарь нахмурился; на миг глаза его потемнели, став ярко-синими, а потом и вовсе глухо-зелеными, как малахит. Стефан поклялся бы, что сейчас на него глядит сама цесарина.
Он не выдержал этого взгляда, опустил голову. Лотарь молчал.
– Поднимите это вопрос на Совете, – сказал наконец цесарь. – Но я напишу своему кузену в Швянт. Как льетенант Бялой Гуры, он подчас думает, будто лучше знает, что нужно княжеству. До той поры я был бы вам признателен, если бы вы ничего не предпринимали и ни с кем не связывались.
– Служу вашему величеству.
– Нет, – резко сказал Лотарь. – Не мне вы служите, Белта. И уж тем более не вашему княжеству. Вы служите Остланду, князь. Лучше вам об этом не забывать.
Лотаря нельзя было винить в досаде и рассеянности, с которыми он принял известия. Стефан понял это – вернее, вспомнил, – когда в небе увидел округлившееся прозрачное пятнышко луны. Приближалась годовщина смерти цесарины. Теперь досада и раздражение будут нарастать, а потом надо остерегаться резкой, беспощадной вспышки гнева – и долгой меланхолии.
Стефан хотел было задернуть штору, но забылся и долго стоял у окна.
– Ваша светлость, – раздался осторожный голос секретаря, – курьер, что приехал из Бялой Гуры, снова здесь и просит аудиенции…
Стацинский ждал в приемной, разглядывая картины на стенах. Он сменил пропыленное дорожное платье на простой костюм и эйреанку. Стефан усмехнулся: вот и до Бялой Гуры дошла здешняя мода. Правда, шея у мальчишки была обмотана белым бязевым шарфом, а на запястьях болтались неизменные браслеты.
– Так вы желаете поговорить?
Стацинский кивнул.
– Я бы очень просил вас выслушать меня, князь.
– Я собирался прогуляться, – сказал Стефан. – Уже вечер, а здешние стены… давят.
Он хотел увести анджеевца подальше от парка. Там целыми днями пропадал наследник, строя шалаши и прячась от фрейлин и мамок, которые выкликали его среди деревьев и бегали за ним по траве.
В карете оба молчали. Стефан велел остановить недалеко от берега – там, где местная знать собиралась на променад.
– Что, – сказал он Стацинскому, выбравшись на воздух, – вы даже не станете рубить мне голову? Или место слишком людное?
– Это важно, князь. – Анджеевец заозирался. На него тоже оборачивались: шарф выделял его из обычной гудящей толпы, лучше прочего определяя в нем иностранца. – Можно ли тут побеседовать без чужих ушей? Я думал, может, пойти в гостиницу…
– В вашей гостинице, пан Стацинский, останавливаются люди из-за Стены. А это значит, что и сама она, и трактир под надежным куполом. Как и мой дом, к сожалению.
– Цесарь следит и за друзьями? – хмыкнул мальчишка
– Цесарь следит за всеми. Добро пожаловать в Остланд, пан Стацинский. Пойдемте-ка мы с вами к морю.