Картинно, князь.
– У вас были основания полагать, что я не пойду с вами добровольно? – осведомился он у Клетта.
– Это всего лишь охрана, князь. Не принимайте все так близко к сердцу.
– Не знал, что по дворцовым коридорам опасно ходить.
Стефан и теперь не испытывал страха, хотя вполне осознавал, что ведут его как арестанта – двое гардов впереди и двое сзади, глухо и в ногу топая по мраморным плитам. Будь это Кравец, он боялся бы, но теперь испытывал только легкую брезгливость и интерес. Должно быть, Клетт нашел, как привязать его к делу с бомбой, – но вот ведь горе: террористы мертвы и оговорить уже никого не могут… Только когда они уже подходили к двери кабинета Клетта, вспомнил Стефан о коробке с серебряными солдатиками.
И вот теперь – испугался.
– Цесарь знает о нашей беседе? – поинтересовался Белта, когда двери кабинета закрылись, а двое из «охраны» встали у входа.
– Его величество и поручил мне побеседовать с вами, князь. – Клетт расцвел пуще. – Или вы полагаете, что наш цесарь не заметит предательства?
– Ради Матери, вы становитесь скучны, – поморщился Стефан. – Я беспрестанно предаю его величество с тех пор, как оказался в Остланде. Но, как видите, цесарь до сих пор в добром здравии…
– Теперь не время шутить, князь. – Это вышло у тáйника резко, таким тоном разговаривают не с цесарским советником, а с будущим обитателем Хуторов.
– Что в этот раз, Клетт?
Проемы окон были слишком светлыми, а Стефан сидел к ним лицом. А ведь его не понадобится даже вести в подвалы, достаточно оставить на солнце…
Интересно, знает ли об этом тáйник?
– А ведь в какой-то момент даже я поверил, князь, будто вы непричастны к покушению на цесаря. Ведь ваша дружба так крепка, вы были неразлучны с того момента, как его величество взошел на трон. Казалось бы, даже у самого заклятого злодея не поднялась бы рука на такого друга.
Ему бы в театре играть. На той самой летней эстраде, где так сладко пела госпожа Милена.
– Но все мы недооценили ваше коварство, князь Белта. Как удобно вам было сделать вид, что вы, живота своего не жалея, закрыли цесаря собой… Тогда как на самом деле вы решили вытащить его из кареты, чтоб второму бомбисту было сподручнее целиться.
– Вот теперь вам удалось меня удивить. Но в вашей истории плоха одна деталь. Ведь защита была на цесаре, а не на карете. Не вытолкни я так опрометчиво его величество, и карета бы осталась цела. Потому я и вызвал его недовольство…
– Верно, и потому теперь вы осведомлены. Но вы не могли этого знать до покушения.
– Я не слишком люблю шарады, Клетт. Может быть, вы объясните, что заставило вас так думать?
– Вот это. – Клетт взял со стола сложенную бумагу, развернул.
– Откуда это у вас?
Записка от чеговинца, о которой Стефан абсолютно забыл.
– Вы ее обронили, а мой человек поднял. Он видел, как вы ее читали, поэтому нет смысла утверждать, что вы не знакомы с ее содержанием.
– Но ведь и вы ее читали. Его сиятельство посол Чеговины пытался предупредить об опасности для цесаря, что делает честь и ему, и его посольству. К несчастью, записка эта пришла слишком поздно, и я не смог уделить ей должного внимания, в чем, несомненно, раскаиваюсь…
– Князь Белта, я думаю, вам и самому эти оправдания кажутся беспомощными. Чеговинец писал вам, что задуманное вами удалось и чтоб вы были готовы. Он ведь и рекомендовал вам бомбистов… Мои люди поймали двоих, но третьего вы вчера собственноручно укрыли от стражи и помогли ему бежать…
– Я уже не удивляюсь, что в моем кабинете вам показалось темно. Видно, зрение у вас совсем ослабло, что вы путаете курьера с заговорщиком…
Неужто они поймали Стацинского? Нет, Клетт бы не удержался, столкнул их друг с другом…
– Мне интересно, что за новости и куда понес этот курьер. Но не извольте беспокоиться, мы достаточно скоро об этом узнаем…
За окном наконец стемнело, и Стефан надеялся, что тáйник не заметит облегчения на его лице. О «нашей крови» Клетт не проведал; о легионах Марека тоже ничего сказано не было.
– А записку от посла я не сжег, а обронил во дворце специально, чтоб вашим людям было сподручнее искать?
– Чеговина заплатила вам за это? Или, напротив, вы воспользовались помощью чеговинца, а действовали исключительно в интересах Белогории? – Судя по лицу Клетта, его устраивали оба варианта.
В интересах Белогории было бы запереть бомбистов в погребе у той самой тетки в Чарнопсах и держать на хлебе и воде, пока не одумаются. Да что теперь…
– Довольно, вы меня утомили. Я буду объясняться с цесарем, но не с вами.
– Если только его величество пожелает с вами заговорить.
– Как бы то ни было, мне нужно на Совет.
– Не нужно, – быстро сказал Клетт.
Стефан сказал правду, он не мастак играть в шарады, но эту, кажется, отгадал. Клетт был уж слишком спокоен; а его величество с утра так кстати уехал… И на вечерний Совет князь Белта, кажется, не попадает…
И о комиссии по Планине говорить будет некому.
Ведь какая неудобная земля, если подумать. Все, что связано с Дражанцем, – вообще чрезвычайно неудобно. Пожалуйте, решил втянуть соседа в совершенно ненужную войну, когда Остланд только опомнился от матушки-цесарины и стал наводить связи… И чем больше упомянутый сосед тянул с войной, тем злее становился Дражанец. А от нервных депеш не так далеко и до попытки захватить кусок земли. Кто их знает, что это за беженцы. И посылать отряд под предводительством белогорца – неумно и опасно, следует отправить настоящих бойцов, чтоб сосед не вздумал шалить.
А теперь, с этой комиссией, снова так неудобно получается…
Стефан втянул воздух сквозь зубы. «Рошиор», сказал бы Ладислас. Решительно, в этой игре ему не повезло.
– На Совет вам не нужно, – уже мягче, вкрадчивее повторил тáйник. – А вот я бы хотел еще с вами побеседовать. К примеру, о вашей роли в покушении на его величество и в побеге Кравеца… И о ваших сношениях с Чезарией и Чеговиной… Вы ведь понимаете, князь, что лучше вам рассказать обо всем добровольно. Я знаю, что некоторые методы воздействия наш цесарь запретил, но там, где речь идет о безопасности его величества, я не побоюсь навлечь на себя его гнев.
Врет. Побоится. Кравец мог бы не испугаться, а этот и шагу без разрешения не сделает, не затем так долго взбирался на вершину, чтоб рисковать теперь своим положением.
Потому Стефан не удивился, услышав торопливый стук в дверь и увидев гарда, впущенного без особых предосторожностей.
– Его величество просит князя Белту к себе. Срочно.
– Да вы совсем с цепи сорвались, Белта! – Это цесарь почти выкрикнул, потом заговорил чуть спокойнее: – Видит Разорванный, не думал, что вам это когда-нибудь скажу. Однако ваши последние поступки… Что, по-вашему, я должен говорить Клетту, когда он требует у меня вашу голову? Уже не просит – требует, и у меня нет причин ему отказывать!
Стефан молчал, пригнувшись, как под сильным ветром. Он и раньше так молчал, пережидая шторм, – но теперь и пережидать нечего, после этой грозы небо не просветлеет, как раньше. Стефан был уверен, что без труда перескажет разговор прежде, чем тот начнется, и хотел только, чтоб все поскорее завершилось.
– Клетт уверен, что вы замешаны в покушении. И что мне ему отвечать? Вы пожелали сцепиться со стражей на виду у всего Цесареграда – Разорванный с вами, рыцарское сословие, горячая белогорская кровь, как вам угодно. Но записка… Как вы могли позволить себе такую глупость? – Он говорил, словно выдохшись, тяжело опираясь на угол золоченой столешницы. Угол, должно быть, впивался ему в ладонь. Эти слова цесаря тоже были в одноактной пьесе, которую Стефан про себя разыграл.
– Мои сношения с чеговинским послом – всего лишь часть моей работы на той должности, которую вы пожелали на меня возложить. Однако, думаю, я более не пригоден для этого высокого поста.
– Да замолчите вы! – Это прозвучало резко и грубо, так никто еще не разговаривал со Стефаном. – Вы хоть понимаете, что отставка сейчас – наименьшая из ваших забот?
– Да, ваше величество.
– Еще немного, и мне понадобилось бы вытаскивать вас из застенков. На самом деле я бы должен отдать вас тайной службе.
Чувства были притуплены. Стефан вспоминал, как неделю назад цесарь превозносил его дружбу. Воспоминание из далекого прошлого, и сам Стефан как путешественник, после долгой отлучки обозревающий позабытый дом, не находя в нем былого очарования.
Он не сомневался, что гнев Лотаря подлинный, что тот сам верит в то, что говорит.
– Я приму любое ваше решение, мой цесарь.
– Да не стройте вы дурачка, Белта! – взорвался Лотарь. – Весь двор теперь хочет вашей крови!
«Надо же, какое совпадение».
– Они хотели ее и раньше.
– Нет. Раньше им нужно было, обо что поточить языки. А теперь они почуяли предателя и требуют примерного наказания.
Разговор все же оказался долгим. Цесарь мог бы сразу объявить ему о… о чем? О ссылке, тюрьме, казни… Так ли уж важно.
И – было бы кончено.
Стефан бросил взгляд на площадь за окном – туда, где стояла виселица. Тела, слава Матери, уже сняли, и виселица выглядела скорее сиротливо, чем угрожающе.
– Не туда смотрите, Белта, – мрачно сказал Лотарь. – Казнить я вас не стану и Клетту не отдам. Но и при дворе оставить не могу.
Стефан выпрямился. В первый раз посмотрел цесарю в глаза.
– Вам придется уехать.
«На Хутора, в глушь, под Ревгвенн, в глухие мерзлые леса, откуда не выберешься; где все обо мне забудут. Чтобы я не мог больше тебе вредить».
– Князь Белта, вы отправляетесь обратно в Белогорию. Я не буду накладывать на вас домашний арест, но в столице вам появляться запрещается. Там и без вас достаточно… патриотов. Вы отправляетесь немедленно.
Он повернулся к Стефану спиной, снова встав у камина. Эффектное завершение эффектного спектакля, и на этом следовало щелкнуть каблуками и уйти. Но в этот момент Стефан увидел то, что ломало всю сцену: у Лотаря мелко дрожали руки. И тревога за цесаря, и любовь к нему – снова вспыхнули в сердце, как вспыхивает румянец