– Постойте, а вы…
– Я отправлюсь своим ходом.
– Позвольте поинтересоваться, куда мы едем? – Корда на своего коня глядел с недоверием. Стоило ему протянуть руку за вожжами, как тот снова попытался его лягнуть – Стан едва отскочил.
– В Драгокраину.
– Да вы ума решились. Вы, кажется, говорили, что к утру вернетесь…
– Полагаю, сударь, – сухо отвечал Войцеховский, – мы все же найдем, чем вас удивить.
Стефан сам подвел ему коня – тот и не думал капризничать, – помог взобраться в седло.
– Удержишься?
– А что делать…
Друг неуютно повел плечом.
– Что ж, если вы готовы… – Войцеховский крутнулся на месте, миг – и человека не стало, а над головами запорхала, крича истошно, летучая мышь.
Корда присвистнул. Стефан кивнул. Мышь взмыла вверх и полетела вперед над широкой дорогой от поместья. Стефан тронул коня.
Ох как рванул дражанец, с места – и в галоп. Бледная, политая лунным светом дорога бросилась под копыта, дыхание перебило ветром. Платаны по бокам дороги сливались в неразличимую сплошную тень. Стефан глянул за спину – Корда несся следом, лишь немного отстав. Детский испуг – упасть, сломать шею – мешался с восторгом, тряска забылась, стоило оторвать взгляд от гривы, поднять голову. Он во весь опор скакал по ночи – по черному, тихому, замершему пространству. Стефан расправил плечи, распрямился, приноровившись – так быстро – к ходу вороного. Ощутил себя саравом из тех, что скачут на лошади без седла, набирая ветра в рубахи. Дражанец разрезал полотно ночи мягко и неумолимо, как лезвие разрезает шелк. Захотелось, как в детстве, раскинуть руки – лететь. И только когда тряска вовсе исчезла, когда ход стал невозможно ровным – Стефан глянул вниз и увидел, что копыта не отбивают уже чечетку по старой дороге, а несутся по воздуху. Выдохнул резко, выпустил поводья, от неожиданности едва не сорвавшись, – а дорога плавно и неумолимо уходила вниз; вот уже и отливающие оловом кроны деревьев оказались под ногами, а он все не мог поверить. Вспомнил о друге, оглянулся и, только увидев чужого коня, не касающегося земли, понял – правда.
– Держись! – крикнул он, но ветер смял крик, затолкал обратно в горло. Нога скользнула, и сердце рухнуло вниз – на ставшие игрушечными поля. Стефан выругался, крепче прежнего вцепился в гриву, пригнулся к самой конской спине. В ушах свистел ветер. Матерь добрая, а Корда как в воду смотрел: здесь, на высоте, холодно! Влажный, обжигающе свежий воздух врывался в легкие. Облака парили навстречу – отсюда необычно рваные, с посеребренной подкладкой. Шпиль деревенской церкви выплыл прямо под копыта. А конь шел так же легко, будто по дороге. Чуть отдышавшись, Стефан посмотрел вниз – и не мог уже оторвать взгляда от ровных квадратов пашен, темных скопищ уснувших деревень, блестящей ленты реки. Стало весело, нестрашно; он расцепил руки, перехватил поводья и засмеялся.
– Но-о!
Крик затерялся под звездами.
Он встал в стременах и позволил ветру бить себя в грудь. Эх, Марека бы сюда! Вот кто будет всю жизнь жалеть, что пропустил такую скачку. А потом и брата выбил ветер из головы, и остался только простор – под головой, под ногами, вокруг – такой простор, что пьешь полной грудью и никогда не напьешься. Он будто опьянел, как давно уж не пьянел от вина; смеялся во весь голос, забыв и о Войцеховском, и о Корде, и о том, куда направляется. Здесь, в гуще облаков, растворились и имя, и титул, осталось лишь нарастающее чувство свободы, которого он, кажется, с рождения не знал. Вырастала перед ним, приближалась огромная, светлая, спокойно дышащая луна. И на одну лихую минуту представилось: дать коню шпор – и самому пропасть, поминай как звали – он и сам уже не помнит…
Что-то закричало пронзительно, неприятно у самого уха; черное крыло задело щеку, когти вцепились в плечо. Стефан снова глянул вниз – там светляками в траве горели огни пограничных башен.
Драгокраина.
Стефана будто водой окатили. Значит, и эту подлунную свободу он себе выдумал. Конь скакал, видно, привычной своей дорогой, и Войцеховский не выпускал его из виду. Тут он только вспомнил о друге, оглянулся во внезапном страхе: Корда по-прежнему держался позади. Вот и приграничные городки уплыли назад, и дальше под копытами были только горы, подернутые лесом, как призрачной дымкой. И скоро, пролетев над заброшенным замком с обломанными башнями, вороной стал спускаться, и скоро уже копыта загремели по остаткам древней каменной дороги.
Они приземлились там, где лес расходился в стороны, сменяясь редким колючим подлеском, а дальше – полями. Было глухо, сами деревья, казалось, были скованы беспробудным сном. Замок возвышался теперь позади, нависая над лесом, и отсюда было видно, как в окна беспрепятственно льется луна.
– Нет, племянник, – засмеялся Войцеховский, возникнув рядом, – туда мы не поедем. Каких бы сказок вы ни наслушались, вряд ли вы верите всерьез, что люди нашей крови спят в гробах в заброшенных замках…
Стефан пожал плечами. После этой скачки он готов был поверить во что угодно. Он подъехал к Корде. Друг был бледен, губы тряслись, руки стискивали поводья.
– Я б-бы в‐выпил.
– Боюсь, здешнее питье тебе не понравится. – Стефан ободряюще сжал его плечо. – Вернемся, дам тебе «капель князя Филиппа», я знаю, отец приберег бутылку…
– Поезжайте прямо, дорога выведет вас в поле, а дальше – скачите к шахте.
– К какой? – Но мышь уже снова сидела у него на плече, вонзив когти еще больнее – должно быть, до крови.
– С‐странный у т-тебя дядя, – пробормотал Корда.
По крайней мере, он совладал со своим вороным. Стефанов дражанец пряднул ушами и сам потрусил вперед.
– А откуда ты знаешь, друг мой, что это не ловушка? Что нас сейчас не выловят среди леса и не объявят белогорскими лазутчиками?
– Скорей уж чезарскими. При тебе же чезарские бумаги?
Стефан и сам не мог себе объяснить, отчего верит новоиспеченному дяде. Войцеховский вызывал у него безотчетное отвращение и тревогу, как любой посланец Врага. Ему не нравилось, как открыто «родственники» пожелали его использовать. Но при этом в словах вампира Стефан не сомневался. Хоть с Войцеховским и не пил из одного бокала.
Да, верно, скоро выпьет…
Они выехали в поле, хорошая каменная дорога тут давно заросла травой. Впереди возвышалось темное строение, зловещее посреди пустого поля. Стефан сперва принял его за мельницу, но потом разглядел надшахтный выход над крышей. За полями начинались горы; значит, они совсем недалеко от границы…
Заслышав, что кто-то подъезжает, из надшахтного домика высыпали люди. Будто сами собой зажглись факелы, и Стефан заморгал от яркого света. Люди эти, заспанные и хмурые, одетые по-крестьянски, и бровью не повели, когда мышь слетела со Стефанова плеча и обратилась в человека. Они постягивали шапки, Войцеховский поздоровался с ними по-дражански, а потом отдал какой-то приказ – Стефан не понял. Подумал сперва – позаботиться о лошадях, но оба вороных умчались в поле, едва они с Кордой спешились.
– Что это?
– Когда-то здесь добывали соль, – сказал Войцеховский, – но после войны все забросили. И никто не подходит к ней близко, потому что у этой шахты… плохая репутация.
Стефан не сразу понял, что война, о которой говорил вампир, – та самая, когда Михал повел свои войска против саравов. Той войне больше двух веков, а «дядя» говорит о ней так, словно тела только сейчас с полей убрали.
– Репутация оправданная, я полагаю?
Уже знакомая тонкая улыбка рассекла бледное лицо.
– Весьма.
– А ведь говорят, что люди нашей крови не любят соль.
«Дядя» поморщился:
– Никто не любит соль… когда она рассыпана. Здесь же нужно чрезвычайно постараться, чтоб ее рассыпать. Что ж, господа… Приветствую вас во дворце нашего господаря Михала.
Им пришлось пригнуться, проходя под притолокой из старых, потемневших бревен. Внутри в просторном помещении Стефан разглядел деревянный ворот, а рядом зиял темнотой вход в шахту. Один из вошедших вслед за ними отпер ржавую решетку. Войцеховский забрал у него факел и ступил внутрь.
– Прошу вас…
Колышущийся свет падал на ступеньки, вырубленные в поблескивающем камне. Они уходили вниз, завинчиваясь, будто лестница в храмовой башне. Едва Стефан сделал шаг, как его объял влажный могильный запах. Будто в логово самого Врага они спускаются.
В шахте было несколько ярусов, периодически они оказывались в широком туннеле и по прогнившим доскам шли к следующему спуску. Все казалось заброшенным, но порой в свете факела на серебрящихся от соли стенах проступали странные и четкие лики. Не чудовища, не кровососы – суровые, торжественные лица воителей в древних шлемах. Правители из древнего рода Михала… От одного такого лика Стефан отшатнулся, услышав пронзительный, скрежещущий крик. Но это только жившие в коридорах летучие мыши приветствовали Войцеховского. Становилось все холоднее, и стало отчетливо слышно, как у Корды стучат зубы.
– Уже недолго, – будто в ответ на это сказал Войцеховский. Наконец они снова ступили на дощатый настил, но теперь оказались не в коридоре, а в галерее. Стены здесь сверкали, желто-зеленые отблески ложились на резные колонны галереи, нависающей над пустотой. Внизу – замершая блестящая поверхность, будто пятно слюды. Соляное озеро.
– Мы пришли, господа.
Теперь Стефан увидел впереди огромную кованую дверь, украшенную теми же узорами, что и галерея. Будто услышав их шаги, дверь с лязгом и скрипом стала открываться. Факел погас. Стефан схватился за перила; ему показалось, что ворота эти ведут в царство Врага и теперь оттуда вырвется проклятый огонь и поглотит их всех.
Но когда лязганье прекратилось, за дверью открылась огромная зала, полная света, музыки и голосов, и слуга в нарядной ливрее зычно провозгласил:
– Князь Стефан Белта!
Зал почти полностью был выложен тем же мерцающим камнем. На полу – узорная плитка, а по стенам – бесконечные зеркала, в которых отражались, дробились, множились фигуры и свечные огни. Только Корда там не отражался, и вместо Стефана – неясное мутное пятно, будто зеркала местами забыли протереть.