Тебе придется покупать мне запонки.
Но не только его взгляд задержался на Корде. Вся вампирья братия повернулась к Стану, одновременно, будто куклы-автоматы. Почти с облегчением Стефан поднялся на ноги. Они, возможно, думают, что заманили в ловушку, но сил уйти отсюда у него хватит. Даже если он не переживет следующего рассвета. Крикнуть Стану, чтоб бежал к выходу, и прорываться самому. Корда безоружен, но толпа явно не готова к схватке, может быть, они и сумеют выбраться…
Но в этот момент через звон в ушах до него донеслись приветственные крики. Кто-то захлопал. Слуга вел по зале молодую женщину, слишком розовощекую и просто одетую, чтоб относиться к здешней братии. Девушка была смуглой, раскрасневшейся и теплой от выпитого. Она сама села Стефану на колени, мягким лифом вжалась в его грудь, обвила руками за шею.
– А ты правда князь?
– Правда, – сказал, леденея, Стефан. Он с новой, болезненной остротой слышал, как гудит жизнь у нее в жилах. Вернулась жажда – та, из-за которой он просиживал дни в своем кабинете за плотными занавесями и боялся смотреть на слуг; та, из-за которой бредил ночью, пугая Дудека, и просыпался с пересохшим ртом…
– Надо же, – хихикнула она, – не соврали. Обещали князя…
На сей раз голос, разнесшийся по залу, был почти сверхъестественно спокоен:
– Заверши то, что начал.
Золтан прав. Теперь – только завершить, останавливаться надо было раньше. В доме с серыми ставнями, когда он принял у Донаты бокал; на дороге, когда не дал анджеевцам себя убить; в тот день у фонтана, когда не оттолкнул Юлию…
Девушка смеялась. Доверчиво спрятала лицо у Стефана на плече, коснувшись его горячим лбом. Стефан безотчетно прижал ее к себе, ища тепла. Девушка что-то пробормотала ему в ухо. Бедняжку вымыли, умастили, вплели свежие цветы в волосы – и где только взяли в этом могильном царстве? Она напоминала кого-то из девочек в доме на Малой набережной и чуть-чуть – Ядзю.
А пан мне гостинчика не привез?
Чуть не отшатнулся, не столкнул ее с колен.
Она будет всего лишь первой жертвой среди тех, кого никто не считает. Когда рубишь лес, не думаешь о щепках – о россыпи повешенных, о сожженных деревнях, где укрывали повстанцев. Стефан поморщил нос, будто вновь почуяв запах паленого от Дольной Брамы.
Многим можно оправдаться. Сказать, будто сам он такая же жертва, как несчастная девушка, что его так же заманили в ловушку, что дед и бабка Стефана думать бы не стали о жизни крестьянской девки против жизни Отечества, смяли бы и не заметили, как сорный стебелек.
Стефан взял ее лицо в ладони, всмотрелся в затуманенные глаза.
– Как тебя зовут?
Она улыбнулась.
– Эржебета, князь.
«Зачем тебе ее имя? Сказать Бойко, чтоб написал поэму в ее честь?»
– Эржебета, – повторил он с силой.
На секунду взгляд ее приобрел осмысленность, блеснул страхом.
– А что они все смотрят? Скажи… чтоб не смотрели…
– Вот так, – сказал Стефан, поворачиваясь, чтобы спрятать ее на груди, укрыть от взглядов.
– А ты меня поцелуешь, князь?
– Поцелую.
Он снова оглянулся на Корду, и теперь тот встретил его взгляд, еле заметно кивнул на дверь. Сейчас, а не минуту назад, под прицелом сотни холодных взглядов.
Но с двоими не убежать. И если даже решиться – то все впустую. Мареку придется вести бой одному.
Он разбирал смоляно-черные волосы на пряди, обнажая шею. Собравшиеся смотрели во все глаза – стеклянные, кукольные, страшные. В последний, отчаянный момент Стефан понадеялся, что в соляной склеп ворвется кто-то из Ордена – Стацинский, куда унесло Стацинского? – и снесет ему голову. Понадеялся, что сам упадет замертво.
Но когда он склонился к нежному местечку на ее шее, все показалось до тошноты знакомым, будто он делал это уж в какой раз: почувствовать гул здоровой крови, коснуться шеи, пахнущей едва слышно потом, свежим сеном и – чем бы девица ни занималась – невинностью. Вонзить зубы в смуглую, такую непрочную кожу.
Как же хорошо…
Как легко.
Она вскрикнула всего один раз – с возмущением, словно только оно и смогло прорваться сквозь дурман. А потом бессильно уронила голову.
Белта смог оторваться от своей жертвы, только когда его урезонивающим жестом тронули за плечо – Золтан? Войцеховский? Он и не понял, слишком долго прислушивался к бурлению чужой крови.
– Ну же, племянник… Успеете еще, теперь некуда торопиться…
– Уберите, – велел Золтан, и двое в меховых шапках подошли забрать девушку у Стефана. Кожа ее потеряла цвет, стала желтовато-серой, под стать стенам.
– Позаботьтесь о ней, – попросил Стефан. – Похороните как следует. Я не хочу, чтоб она… проснулась.
Они подхватили ее без слов и церемонно понесли прочь, до странности театрально, будто в конце трагедии, когда со сцены убирают тела.
– Что ж, Стефан, брат мой. Готов ли ты теперь скрепить нашу дружбу договором, кровью подтвердить наше согласие, как сделали это мой отец и князь Станислас?
У Стефана по подбородку стекало красное. Он отерся ладонью – теперь побуревшие следы остались на пальцах. Он чувствовал себя заново рожденным, с головой звонкой и пустой.
А договор уже несли – огромный пергамент, на котором красно-коричневыми, слегка расплывшимися буквами был выведен текст.
– Подождите, – вдруг засуетился Корда. – Извольте же зачитать договор вслух. Прошу прощения за неудобство, но князь взял меня с собой как стряпчего, а нашей профессии полагается вникать в детали…
Наступила неловкая тишина, будто Стан сказал неприличное. Наконец Золтан спросил:
– Ты дал своему смертному право говорить, сын Беаты?
Злость немного привела Стефана в чувство.
– Я уже говорил, что благородный Корда здесь как мой поверенный. Он имеет право и говорить, и подписывать от моего имени.
– Что ж, – вампир кивнул фарфоровой головой, – зачитайте.
Один из вурдалаков помоложе, в воротнике, застегнутом огромной до вульгарности золотой брошью, стал декламировать:
– Сим договором скрепляется дружба между Золтаном, сыном Михала, господарем Драгокраины, и Стефаном, сыном Беаты, князем Бялой Гуры. Я, Золтан, сын Михала, по закону, крови и гербу господарь Драгокраины, клянусь за себя и за свой клан Стефану, другу и побратиму, что я и мое княжество будем оказывать ему дружбу и поддержку, если настанет час меча. Я, Стефан, сын Беаты, князь Бялой Гуры, клянусь за себя и за свой клан Золтану, другу и побратиму…
– Постойте, – перебил Корда. – Постойте, господа.
Он поднялся со своего места, пока зачитывали договор, и стоял перед господарем прямо, в плаще с меховым подбоем, который здесь уже не казался нелепым. Потирал замерзшие руки.
– К сожалению, я должен выразить сомнение в этой формулировке. «Стефан, сын Беаты, князь Бялой Гуры». Как вам известно, князю Белте не вручили еще булаву. Хоть это, без сомнения, произойдет, князь не может подписать договор в таком качестве, ибо это делает его лжецом, а всех присутствующих здесь – лжесвидетелями. Оттого предлагаю изменить фразу и написать следующее: «Стефан, сын Беаты, когда он станет князем Бялой Гуры».
Золтан неохотно кивнул.
– Если позволите вашему покорному слуге еще одну ремарку. В Драгокраине слово «клан» имеет точное значение, так повелось из истории. Таким образом, если наличествует фраза «Золтан, сын Михала, клянется за свой клан», то не возникает юридических вопросов. Имеется в виду родство по нисходящей линии. Тогда как если мы с точностью переведем это на белогорский, то получим слово, которое может означать и восходящее родство, и дальнюю семью, и дружеские, и политические связи. Это может привести к разногласиям. Отчего бы не использовать тут более однозначное выражение для обоих подписывающих: «за детей своей крови и фамилии».
Он вдруг споткнулся на полуслове и сел, прижав ко лбу ладонь. Стефан придвинулся к нему, встав так, чтоб загородить его от господаря. Взял за плечо – и почувствовал, как оно задеревенело.
– Я согласен с моим поверенным, – проговорил он торопливо.
– Что ж, извольте, – снова этот гулкий и бесплотный голос, – пусть исправят написанное.
– Ему отчего-то нехорошо, – заметил Стефан.
– Не тревожься. Гостю на моем балу не причинят вреда.
С видимым трудом разлепляя губы, Стан заговорил снова, осторожно подбирая слова:
– Господарь, я прошу вас позволить мне внести исправления. По праву крови скрепления, которое вам, без сомнения, известно…
Маска бесконечной мудрости на лице Золтана слегка исказилась нетерпением. Но он снова обратился не к Корде, а к Стефану:
– Из твоего смертного вышло бы прекрасное оружие.
Корда встал, вытащил из-под плаща короткую чезарскую дагу и чиркнул по левой ладони. Порез набух красным, и Стан, обмакнув в кровь протянутое ему перо, перечеркнул не понравившуюся ему фразу и сделал исправление на полях.
Войцеховский проводил их наверх. Поднимались они не по ступеням: их вытянули из шахты в клетушке, служившей лифтом. У людей наверху, крутивших ворот, выражения лиц не изменились, остались мрачными, туповато-отстраненными. Наверняка все они под Зовом…
– Поезжайте скорей. Вы и раньше плохо переносили рассвет, племянник, а сейчас он будет для вас смертелен.
– Как же кони…
– Считайте это подарком – в честь такой знаменательной ночи…
Когда из побледневшего предутреннего сумрака снова выплыл шпиль деревенской церкви, Корда нагнал Стефана – не без труда.
– Постой! Надо бы спуститься, крестьяне встают до свету! Не хватало, чтоб они нас приняли за Охоту!
Опять поразившись здравомыслию друга – сам он сейчас ни здраво, ни трезво мыслить не мог, – Белта кивнул и направил коня вниз.
Внизу было поле, густые травы, влажные от ночной росы, бездонная тьма озера впереди. Стефан доскакал до берега, выпрыгнул из седла. В озере плавала пьяная, колеблющаяся луна. Здесь уже пахло осенью, мокрыми палыми листьями и гнилью. До смерти хотелось умыться, прополоскать рот, хоть на мгновение избавиться от пропитавшего все существо запаха крови. Стефан долго плескал себе в лицо пропахшую тиной ледяную воду.