Может, он проснется сейчас; увидев утреннее солнце, с облегчением сбросит с души тяжесть ночного кошмара и убийства. Но хоть вода уже стекала неприятно холодными струйками за воротник, проснуться не удалось. Корда, тоже спешившись, стоял в отдалении и наблюдал за ним с тревогой.
– Что? – бросил Стефан, поднявшись. – Не боишься со мной оставаться? Не ровен час, и на тебя накинусь.
– Чего мне бояться, – отвечал Корда, – ваша светлость поужинавши…
Стефан с размаху закрыл лицо мокрыми руками.
– Скажи мне, – потребовал он. Корда стал слишком чезарцем; там, при посторонних, он ничем себя не выдал, но теперь…
– Ну и приключение ты мне устроил. – Слышно было, что губы у Стана дрожат, как у человека, проведшего слишком долгое время на холоде. – Ты знаешь, что делаешь, Стефко?
Он вытер мокрые щеки. Кивнул.
– Теперь уж знаю. Теперь обратного пути нет.
Стан кивнул.
– Ты хотел по-другому. Я на любом суде, хоть на здешнем, хоть на Матушкином, скажу, что хотел. И не твоя вина, что так не вышло.
– Да уж. – Стефан против воли усмехнулся. – С тобой я, пожалуй, и Матушкин суд выиграю, раз ты с моей… родней договорился. А зачем тебе, скажи на милость, вздумалось кровь пускать?
– Любое исправление чернилами они и считать не станут. А я приехал с тобой как свидетель – значит, моя кровь годится для скрепления… Это же Уставы Михала, история права, дай Матерь здоровья старому Марцинкевичу… Стой, гляди!
Темнота на востоке все отчетливее набухала красным.
– Надо ехать, Стефан.
Белта вскочил на коня, подумав – надо бы наведаться в храм, поблагодарить Матушку за то, что подарила ему такого друга.
И осекся, вспомнив с горечью: теперь Матушка не пустит.
Мчали они так, будто за ними гнались, разбудили и напугали мальчишку-конюшего. В дверях дома их встречал мрачный пан Ольховский с почти догоревшей свечой в руках. Домашний халат, который раньше едва на нем сходился, теперь висел на отощавшем теле. Ольховский преградил Стефану дорогу и долго вглядывался в него.
– У тебя руки в крови, – сказал он наконец.
– Теперь долго будут, – отрезал Стефан. – И не только у меня.
Вешниц тяжело вздохнул и зашаркал прочь.
Стефан прошел в гостиную. Здесь ничего не изменилось за несколько часов – но все казалось постаревшим, помельчавшим. Окна были плотно занавешены, но разъедающий свет проходил и через шторы, заставляя морщиться. Стефан подошел к зеркалу в старинной раме, сдернул с него траурную ткань. Отразилась пустая комната, посеревшая с приближением утра, проступившие контуры мебели, еле тлеющие огарки в канделябре.
Больше ничего.
– Друг, – позвал Корда из-за спины, – прошу тебя…
Стефан долго стоял, всматриваясь в гостиную, будто все еще надеялся отыскать себя. А потом поднял руку и ударил с беспомощной яростью прямо в центр. Зеркало взорвалось и осыпалось множеством режущих осколков.
Глава 19
Он очнулся в кресле и несколько смятенных минут пытался понять, где находится и почему так неожиданно заснул.
– Как же вы позволили ему это сделать, – разобрал он гневный шепот Юлии.
– Милая моя пани, я даже не знал, куда и зачем мы отправились. – Корда оправдывался так же, шепотом. – Я и поехал с ним лишь потому, что побоялся отпустить его одного…
Тишина. Резкий вздох Юлии.
– Простите меня, пан Корда, ради нашей Матери… Мои упреки совершенно неуместны. По справедливости это я должна была остановить его.
– Вы?
– Теперь, когда нет Юзефа, мне смотреть за домом.
– Нет, княгиня. Вам нечего делать в этом мертвом царстве. Э, поглядите, наш больной, кажется, очнулся…
– Что случилось? – сухими губами выговорил Стефан.
– А то, друг мой, что ты разбил зеркало, а потом взял да и свалился без чувств прямо мне на руки. До этого я видел такое лишь в плохих чезарских пьесах. Не уподобляйся, Стефан.
Он говорил быстро, нервно – еще не опомнился от ночной авантюры.
Стефан нашел взглядом Юлию – готовый увидеть, как она отмахнется от него, но Юлия смотрела бесстрашным взглядом, полным уже знакомой ровной печали.
Ей ли привыкать жить в царстве мертвых…
– Что вы сделали с собой, Стефан…
– Только то, что было нужно.
– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался Корда. От него разило. На столике рядом стояла уже на четверть опустошенная бутыль «капель князя Филиппа».
– Превосходно.
– Если ты будешь падать в обморок всякий раз на рассвете, из тебя выйдет плохой полководец.
– Что ж. Будем атаковать ночью.
Стан не очень твердо держался на ногах, но на щеках опять появился румянец – даже слишком яркий.
– Прости, – сказал Стефан, кивнув на запыленную бутыль, – я манкировал своими обязанностями…
– Ничего. Пани Юлия надо мной смилостивилась. – Корда глотнул еще, жадно, будто выпитого до сих пор ему не хватило, чтобы изгнать страх.
Юлию, видно, их возвращение спешно подняло с кровати. Обычно не в ее привычках было встречать гостей в домашнем платье и наброшенной на плечи пелерине. И прическа была не такой аккуратной, как обычно; густые пряди, выбившись из нее, падали на высокий лоб и розовые, еще горячие ото сна щеки. Из-за этого Юлия казалась моложе – и беззаботнее.
Она поглядела на Стана, вздохнула и позвала слугу – отправить за закуской.
– Теперь нужно собирать Совет, – сказал Корда. – Нам еще делать из тебя князя всея Бялой Гуры. Вот только как ты собираешься давать клятву, если не сможешь даже зайти в храм?
За окном раздался стук копыт, грохот каретных колес по булыжникам. Юлия выглянула, приоткрыв занавеси.
– Пани Яворская вернулась. Ох, Матушка, а мы хороши…
Они засуетились, будто дети, застигнутые за шалостью. Корду отправили полоскать рот цветочной водой, Юлия убежала поправить прическу и отдать распоряжения слугам, и встречать Вдову досталось Стефану.
Яворская без слов заключила Стефана в объятия. Стефан поразился: как она его не оттолкнет, не почувствует чужое, холодное – мертвое. Но она сказала лишь:
– Да у вас руки заледенели, Стефан. Вам теперь пуще прежнего нужно беречься…
Стефан, хоть был на две головы ее выше, на секунду показался себе заплаканным мальчишкой.
– Ну будет, будет, – сказала она, словно он и в самом деле плакал.
Юлию, когда та вернулась, Вдова обняла крепче, прошептала ей что-то на ухо и уверила, что с удовольствием останется, пока будет нужна, – но ведь у княгини Белта теперь, верно, дел по горло…
Об отце они не говорили. Стефан проводил Вдову в гостиную и стал расспрашивать про новости в столице.
– Меня беспокоит Бойко, – сказала Яворская. Она сидела, закинув ногу на ногу; кажется, все в том же черном мужском костюме. Вдова сильно постарела за те месяцы, что Стефан ее не видел. Но старость, будто алхимический раствор, нанесенный на металл, заставила сильнее проявиться былую красоту. – Вернее, сам наш пан Рудольф теперь никого не беспокоит, он сидит и ожидает, пока свершится его судьба… Но студенты решили во что бы то ни стало вырвать его из рук тюремщиков. В городе недовольство, а я, Стефан, ума не приложу, что с этим делать. Вчера арестовали двух бомбистов… И этим не кончится.
– Не хотелось бы, чтоб они подняли город сейчас.
– Почему же?
Стефан вздохнул.
– Я боюсь, нас ждет долгий разговор, а вы с дороги…
– Короткой и не утомительной, – прищурилась Яворская, – и мне не составит никакого труда вас выслушать. Так, значит, вы решили возглавить то, что раньше называли безумием. – Она потянулась за яблоком в принесенной Ядзей вазе.
– Я знаю, что скажут другие, пани Барбара. Будут говорить, что я плохо перенес отставку и после Остланда стал голоден до власти…
– Безусловно, – кивнула Яворская. – А еще злые языки станут болтать, будто вы цепляетесь за тень отца, чтоб выбраться в князи. Скажут, что отец нарочно отправил вас поближе к трону, а когда задумка ваша не осуществилась, вы вернулись сюда. Мне до них нет дела, Стефан.
Он решился.
– Вы сказали тогда, что вы живете за воеводу… Я буду говорить с вами, как говорил бы с ним.
Вдова кивнула, подобралась.
– Как вы полагаете, сколько шансов у нас на победу? Положим, что подаренные моему брату корабли подойдут к Казинке, как того хотел генерал, и здесь мы затеем восстание… Сможем ли мы победить? Что сказал бы пан воевода?
Она молчала.
– Он сказал бы, что флотилию, вернее всего, разобьют у берега, а если войскам и удастся высадиться, их будут преследовать неустанно. Цесарь кликнет на помощь верного брата-дражанца, и тот отправит против нас свои войска…
Яворская без слов потянулась за шкатулкой с нюхательной травой.
Ожили часы на отцовском столе, прозвонили ясно и гулко. Торопливо, будто желая угнаться за ними, залился звоном колокол в часовне.
– Ян сказал мне тогда, – и голос у Вдовы стал надтреснутым, чуть дребезжал, словно старый ломкий механизм, – что нам нужно вспомнить, как восставать. Доказать самим себе, что мы еще можем поднять головы…
– А теперь цесарь с удовольствием воспользуется случаем и покажет, как легко задушить подобный бунт.
– Вы расписываете все в таких мрачных тонах, Стефан…
– Я понастроил за эти годы столько воздушных замков, пани воеводова, что теперь мне сложно очароваться их конструкцией… Мы проиграем. Даже с поддержкой флорийца, даже если война разгорится по-настоящему.
Яворская сделала понюшку целебной травы, заправила кисет обратно в шкатулку и спрятала в карман куртки. И поглядела на Стефана ясно и требовательно, точно как воевода, ожидающий доклада от порученца.
– Ну так?
– Представьте, что, положим, в Драгокраине случился переворот. Нынешнего господаря не слишком любят. Остланду несподручно будет посылать войска на помощь брату. А новый правитель Драгокраины, дружественный нам, не станет возражать, если войско Марека двинется не по морю, а по суше.
– Через густые дражанские леса…
Стефан кивнул.