– А вы еще винили себя, что мало сделали, сидя в Остланде… Какая же партия так рвется к власти?
– Те, кто уже когда-то были правителями Драгокраины. Старинный клан Деневер. Так случилось, что я прихожусь им дальним родственником… по матери. И поскольку первые дни у власти для них будут трудны, они желали бы видеть родича князем в соседнем государстве…
«Я называю это дружбой», – сказала Доната.
– Вы ведь знаете, какие слухи ходят об этом клане, Стефан? – мягко спросила Вдова.
– Обо мне тоже ходят слухи, и многие из них я не посмел бы пересказать при вас.
– Юзеф избегал разговоров о вашей покойной матери, я знаю лишь, что она была дражанкой. Как же кстати пришлись ваши семейные связи…Вы верите им?
Это спрашивала не Яворская; это воевода пытливо смотрел на порученца и ждал ответа.
– Верите?
Если мы выпьем из одного бокала, я не смогу вам лгать…
– У меня… есть основания думать, что они способны на переворот. И в таком случае им будет нужна Бяла Гура. Свободная Бяла Гура.
Вдова только коротко кивнула – но по этому кивку он понял, что добился от нее поддержки.
Стацинского он не ждал. По меньшей мере, так рано. У мальчишки был дар появляться ровно тогда, когда о нем забываешь. Приехал он вечером, уже после ужина, когда слуги уносили посуду. Ужин вышел поздним, в саду стемнело, и Стефан стоял у раскрытого наконец окна. Он увидел, как мальчишка, бросив слуге поводья, взлетает по ступенькам, и неожиданно для себя ощутил стыд.
А после, когда Стацинский вошел в гостиную, позвякивая серебром, и вовсе непривычное – страх.
Потому что перед ним стоял анджеевец в полном обмундировании, готовый к бою, а люди его крови издавна боялись анджеевцев. Стефан отступил на шаг, тело будто само собой напружинилось, собралось для прыжка. А Стацинский, увидев его, встал как вкопанный.
Этот, в отличие от других, понял сразу.
– Когда вы успели? – спросил он звонко. На руке его раздражающе сиял браслет, и Стефан не мог оторвать от него глаз. Рука мальчишки плавно легла на рукоятку сабли.
– Если пожелаете затеять драку, не стоит делать этого в доме.
– Я думал, у меня еще будет время, – с горечью сказал Стацинский. Он был как будто разочарован.
– Время на что? На то, чтоб отправить меня в чертоги Матери?
– А теперь вы отправитесь во тьму, – сказал тот угрюмо. – Что же это, лучше?
– Сядьте, пан Стацинский, – бросил ему Стефан. – Прямо сейчас я никуда не собираюсь.
К его удивлению, тот сел. Настороженно, на самый краешек кресла.
– Вы приехали от графа Назари? Вижу, он нарядил вас по своему вкусу…
Теперь, отвлекшись от едко-белой полоски браслета, он рассмотрел, что анджеевец одет по последней моде. В вороте щегольского полукафтана «под старину» топорщилось жабо. Шелковый платок на шее сверкал диковинными цветами. Ладислас знал, что делал: больше всего Стацинский сейчас походил на недавно преуспевшего торговца – или скорей его сына. Не хватало только золотых часов с толстой, свисающей на виду цепочкой.
Но пан Стацинский предпочитает серебро. Если платок размотать, под ним окажется цепь с медальоном.
– Кого вы убили? – спросил он. – Чтобы стать… вот этим? Кого-то из своих? Слугу? Сироту, которого все равно не заметят, если пропадет?
А ты меня поцелуешь, князь?
– Это не ваше дело.
Стацинский вскочил.
– Это стало моим делом, когда я дал клятву святому Анджею!
– Ну так что же, – медленно проговорил Стефан, – вы пришли в мой дом с оружием, за чем же дело стало? Только я прошу вас, решите сперва, анджеевец вы – или все-таки белогорец.
Мальчишка застыл. Он дышал громко, рука то сжималась, то разжималась на эфесе.
– Кого вы убили? – спросил он снова, отступив назад. Но смотрел по-прежнему на Стефана – непоколебимым, слишком зрелым взглядом для такого юнца. Стефан никому бы не позволил так на себя смотреть – если только не собственной совести.
Белта ответил:
– Девушку. Скорее всего, саравку. Ее искать наверняка не станут…
Он едва удержался, чтоб не добавить: она не мучилась, она вряд ли поняла, что произошло… Но мальчишке его оправдания не нужны, а перед самим собой оправдываться бессмысленно.
– Если вы желаете меня убить, у вас будет такая возможность. Но сейчас…
Тут в кабинет ворвался Корда. Веселый, лицо красное, разгоряченное скачкой.
– Приветствую, пан Стацинский. Не знал, Стефко, что ты еще принимаешь этого… молодого человека у себя в доме. В последний раз, помнится, вы не слишком хорошо расстались…
– Кто старое помянет, – сказал Стефан, не сводя с анджеевца настороженного взгляда. – Пан Стацинский привез нам послание от графа Назари, верно?
Мальчишка переводил взгляд с Корды на Стефана и обратно.
«Что ж, и он теперь принимает Стана за моего смертного?»
– Верно, – сказал мальчик, облизав губы. – Посылка в повозке, велите слугам принести. А у меня здесь письмо…
Корда по-свойски занял кресло у окна, заложил ногу на ногу. Он был почти непристойно доволен – как всякий раз, возвращаясь из города. Стефана, сказать по чести, удивляло, что друг возвращается. Тот потянулся, взял яблоко с блюда. Казалось, до Стацинского ему и дела мало. Но от Стефана не укрылось, как внимательно тот разглядывает украшения анджеевца.
Ладислас передавал эликсир – и еще одну картину.
Мой дорогой друг, – писал чеговинец, – к превеликому моему сожалению, мы оба были вынуждены покинуть столь гостеприимную к нам столицу, и оба – не по своей воле. Меня терзает грусть оттого, что увижу я вас не скоро. Однако еще больше меня терзала бы совесть, если бы я оставил вас без нашего знаменитого эликсира, к которому вы так пристрастились. Примите эти флаконы от меня как память о нашей дружбе и как залог нашей возможной встречи…
В посылке было два бутылька со знакомой светло-зеленой жидкостью.
Картина изображала убийство главы Высокого дома. Таких рисовали множество еще со времен святого Чезаре – хоть вряд ли тот Дон был святее остальных. На фоне светлого, романтичного пейзажа – горы, белоснежные дворцы и виноградники в ностальгической дымке – яркими злыми красками выписано убийство. Люди набросились на тирана, прежде заколов его охранников, пронзили сердце дагой. Но волосы у поверженного правителя были слишком светлыми; в них запутался золотой с алым обруч, который издавна носили цесари Остланда. И с лица, искаженного классической мукой, смотрели в небо знакомые голубые глаза. Стефан отодвинул от себя картину.
– Уберите.
Из головы потом долго не выходила беспомощная поза убитого, рука, скребущая по камням мостовой, – и застывший взгляд. Чтоб отвлечься от картины, он спросил:
– Вы передали мое послание Вуйновичу?
– Через одного знакомого студента. Я не рискую сейчас ехать к нему. Тогда, в Цесареграде, я угодил в списки на арест… Так что за мою голову назначена цена. – Губы Стацинского тронула горделивая усмешка. – Мое появление у генерала может его только скомпрометировать.
– У вас на удивление крепкая голова, пан Стацинский, неудивительно, что ее так ценят…
– Отчего же вы угодили в цесарскую немилость? – поинтересовался Корда.
– Пан Стацинский сцепился со стражей в Цесареграде в ту ночь, когда патриотичным гражданам пришла охота бить белогорцев. А после Клетт посчитал его заговорщиком.
Корда картинно пожал плечами.
– Так стоит ли удивляться, что вы двое спелись. Трудно было переходить границу, пан Стацинский?
– Очень, – признался тот. – Документы у меня были в порядке, спасибо господину Назари. Они поверили, что я торговец. Но обыскивали так, как будто я вез по меньшей мере сундук с бомбами. Говорят, со дня на день границу закроют вовсе. Приказ… нового советника по иностранным делам. Поэтому я не привез вам больше писем…
– И что же в них было? В тех письмах, которых вы не привезли?
– Граф Назари просит вас вспомнить о той, другой картине, которую он передал вам прямо перед отъездом. И о ящике с игрушками.
– Игрушками моего брата?
Стацинский кивнул.
– Они слишком ценные, чтоб везти их через границу.
– И что же Ладислас предлагает? Контрабанду?
– Их можно привезти по морю, у Девичьей бухты много рыбаков, за всеми лодками не уследишь. Но нужно, чтоб кто-нибудь их встретил. На новую луну.
На новую луну. Как же мало у них остается времени…
– Что же вы теперь – обратно? – спросил Корда.
Стацинский покачал головой.
– Обратно незачем. Да я и не смогу. Белогорцев больше не пускают в Чеговину, слишком многие убежали туда воевать.
Стацинский говорил без большой охоты, почти цедил слова сквозь зубы и кидал на Стефана обеспокоенные взгляды. Корда спокойно ел яблоко с видом человека, который вернулся издалека и больше никуда не собирается.
Наконец мальчишка не выдержал:
– Я бы хотел поговорить с вами, князь. Наедине.
– Так за чем же дело стало. Пойдемте прогуляемся.
Корда поднялся было следом, но Стефан взглядом удержал его – не надо.
Вечер стелился на землю мягкими складками. Тепло, ни ветерка. Белта надеялся, что Стацинский не станет размахивать саблей на глазах у домочадцев. Он повел мальчишку к реке, к своему камню – и, только спустившись, вспомнил, что здесь же в первый раз беседовал с Войцеховским.
– Хотели говорить, так извольте, – бросил он анджеевцу. – Вам достаточно уединения?
Тот спросил:
– Почему?
Вот так вопрос. А ведь Войцеховский был прав, кровь у Стацинского должна быть пресладкой. Стефану даже за несколько шагов было слышно, как бьется у мальчишки сердце.
«Зря ты пришел, когда я голоден».
Вернись он домой без Стацинского, никто и не спросит, куда тот делся. Корда промолчит, а остальные его и не хватятся. Сам ведь сказал, что у остландцев в розыске – решат, будто подался в лес…
– Что за вопрос, пан Стацинский. Вы же сами говорили, что от судьбы мне не уйти.
– Я надеялся, – сказал тот почти с обидой. – Вы были похожи на человека, который борется. А, что там… Верно у нас говорят, вся ваша братия одним миром мазана…