– Уж простите, что разочаровал. – Слова Стацинского неожиданно больно прошлись по сердцу. – Так что же теперь, отсечете мне голову?
– Почему? – опять спросил анджеевец, и Стефан с удивлением понял, что тот не хочет его убивать. Он два раза оставил Стацинского умирать, а несчастный мальчишка его – жалеет?
Даже пить расхотелось.
– Потому что выхода не было, – ответил он честно. – Нам нужен союз с дражанцами.
Он прислонился спиной к толстому, извилистому стволу дуба, ощутив внезапную усталость. Хотя разве вампиры устают?
– Я знаю, что ваш Орден о них думает, поверьте, я и сам думаю не лучше. Но если у нас не выйдет союза, если не найдем, как переправить сюда оружие и войска, то погибнет гораздо больше людей, чем я сумею убить за всю мою вечную жизнь…
– Зря вы называете это жизнью.
– Да как бы ни называл…
Оба замерли. Стефан – готовый кинуться, Стацинский – с рукой на сабле.
Издалека доносились возбужденные девичьи голоса – верно, играют в «быка», нацепив на кого-то из хлопцев горшок с рогами, или в «у медведя во бору»… Где-то, кажется, раздался плеск лодки, и Стефан вспомнил о Мареке и ощутил тоску по брату, на удивление резкую, будто они больше никогда не свидятся.
– Вы сказали, князь, что дадите мне возможность, – заговорил наконец Стацинский.
– После. Когда мой брат вернется. Или вы думаете, я желаю для Бялой Гуры вечного правителя, такого как Михал?
– Вы теперь, – сказал анджеевец, – совсем другого будете желать, чем раньше. И как вы будете… существовать все это время?
– Я не собираюсь, – начал Стефан.
– Не собираетесь нападать на своих? На деревенских? Все это прекрасные намерения. – Мальчишка говорил ожесточенно, насупив брови и глядя вниз, хотя у Стефана не было сомнений, что он следит за каждым его движением. – Сколько вы не пили?
Белта сглотнул, горло запершило.
– Три дня.
– Три дня, и вы уже смотрите на меня как на десерт.
Он рассмеялся бы, но застыдился скорбной мины анджеевца.
– Еще неделя, и вы отправитесь на охоту. И вам будет все равно, на кого охотиться. Совсем как вашей матушке… Отчего вы так уверены, что сможете удержаться?
Стефан уверен не был. Он не знал еще, как поведет себя это новое, непривычное тело. Знал лишь, что оно голодно.
И если подумать – Стацинский не раз уже оказывался прав…
– Дайте клятву, – сказал тот неожиданно. – Поклянитесь на крови, что не станете убивать безоружных.
«Тебе – поклясться? Не слишком ли много ты на себя берешь?»
Но Корда сказал той ночью, что подобный обет вампир не может нарушить. И если отдавать собственную жизнь, то отчего не в руки своей совести?
– Хорошо, – сказал он, отходя от дуба и распрямляясь. – Я это сделаю.
Стацинский, кажется, удивился такому быстрому согласию.
– Но и вы мне кое-что пообещайте.
– Что же?
– Что вы будете рядом, когда понадобится это… остановить. Если я нарушу клятву. Или если мне захочется вечно править.
– О, об этом не беспокойтесь. – Анджеевец улыбнулся режущей улыбкой, которая делала его на десяток лет старше. – Я там буду.
– Полагаю, я должен где-то расписаться?
– Не обязательно. Дайте руку… Ваша светлость.
Анджеевец вытащил из-за пояса кинжал с коротким серебряным лезвием – похоже, заморский – и вроде бы едва дотронулся до Стефановой ладони. Но болью пропороло до самого локтя. Только стыд не дал застонать и отнять руку.
Матушка…
Нет Матушки тебе.
Стацинский подставил лезвие под кровоточащую ладонь.
– Клянитесь.
Все снова стало напоминать дрянной роман, но, видно, до конца его теперешней жизни так тому и быть. И клятву он произнес полувспомненными откуда-то из книг, торжественными словами.
– Если я солгу, пусть солнце заберет мою жизнь, как этот кинжал забирает мою кровь.
– Клятва принята, – распевно проговорил анджеевец, глядя, как темные пятна впитываются в серебро, раз – и лезвие снова чистое. – Добрая Матерь и святой Анджей тому свидетели.
– А что за размолвка вышла у вас с Орденом? – поинтересовался Стефан, когда они возвращались к дому.
– Простите?
– Если вас ищут остландцы, куда логичнее было бы искать убежище у своих собратьев, а не у недобитого вампира… Или те отступники, что напали на меня, – и не отступники вовсе?
– Иногда я не понимаю политики Ордена. – Стацинский упрямо выставил челюсть. – Мы не наемники. Но некоторые об этом, кажется, забыли.
Оказалось, что анджеевец гостил в Швянте у друзей из кружка Бойко и только подтвердил опасения Вдовы:
– Они собираются на маневры.
– Кто собирается?
– Гражданская студенческая армия.
– Матерь добрая белогорская, – только и сказал Стефан. Яворская вздохнула.
– Раньше эта армия спокойно проводила время в моем салоне, но господам остландцам угодно было его запретить…
– Им разрешают маневры?
– Не думаю, чтоб они пеклись о разрешении… Они хотят перехватить Бойко, когда его повезут в суд. Не знаю, где и когда именно, но там только о маневрах и говорят.
Он достал из кармана куртки сложенный «Студенческий листок». В нем говорилось о «продажном суде», «остландских лизоблюдах» и «храбром патриоте», которому в скором времени грозит казнь.
Корде, который и без того что ни день наведывался к пани Гамулецкой, велено было разузнать про Бойко. Но Стефан об этом своем поручении пожалел, когда друг вернулся из Швянта, прихрамывая и прижимая ко рту окровавленный платок.
Стефан вскочил с кресла.
– Кто?
– Студенты в кабаке. Приняли меня за шпика. Постой, Стефан. Позови пана Ольховского.
Значит, шпики там все-таки были…
С паном Ольховским они вряд ли перемолвились двумя словами с тех пор, как Стефан вернулся от родственников. Вешниц хотел вовсе уехать к себе в деревню, но Юлия ему запретила – куда, мол, разве можете вы оставить семью в такое неспокойное время? Молодого князя Ольховский бы, может, и не послушал, но со вдовой Белта спорить не захотел.
Стефан поднялся к нему сам, оставив Стана в гостиной. Старый магик сидел у себя в комнате, надымив там доплотна, и то ли раскладывал пасьянс, то ли прозревал будущее.
– Вот и началось, – сказал он, когда Стефан сказал ему про Корду. На лестнице он неожиданно положил руку Стефану на плечо. – Как же ты теперь будешь?
– Недолго – буду.
Вешниц завздыхал.
– Не зарекайся, брат, не зарекайся…
Он двинулся было вперед, будто хотел обнять Стефана, но в последний момент испугался – и отстранился. Но злость в нем если и была, то погасла, остались только досада и беспокойство.
Стан сидел в гостиной, запрокинув голову – у него снова кровь пошла носом.
– Ты бы вышел, твоя светлость, не годится тебе сейчас на такое смотреть…
Стефан послушно вышел, потому что и в самом деле не годилось; он до сих пор не пил и, хоть старался не замечать этого, неумолимо слабел. Он в жизни не испытывал такого голода – но за столом теперь сидел только для приличия, пища на тарелке казалась бутафорской, он и не помышлял к ней притронуться.
Оказалось, что кто-то положил на Стана «глаз», пока он был в городе. Магику не составило большого труда его снять, но он долго ворчал себе под нос, что нужно быть осторожнее. Когда Стефан вернулся в гостиную, Корда наливал себе рябиновку. Резкий запах спирта перебил тот, что все еще шел от Стана, хоть кровь больше не текла. На шейном платке темнели расплывшиеся пятна.
– Осторожнее, друг. – Он не решился подойти, сел на козетку в дальнем углу. – Если ты сейчас уже начинаешь пить, что будет к концу революции?
– К концу революции, – ответствовал Корда, – у нас закончится все горячительное. Как обычно и бывает при революциях.
Он взял рюмку и направился к Стефану.
– Должен же я запить свой позор. Поймали меня как младенца. Если б не пани Рута, мне бы отменно наваляли по бокам.
– Мне жаль. – Стефан только теперь представил себе, как это выглядело: человек, взявшийся ниоткуда, одетый с иголочки, из вечера в вечер появляется в студенческом кабаке. Да еще и задает вопросы. – Мы стареем, друг. В наше время никто не удивился бы, узнав, что ты заседаешь у пани Гамулецкой.
– Впрочем, все это ерунда. – Корда потер переносицу и опасливо промокнул платком над верхней губой, но на сей раз платок остался чистым. – Мне кое-что удалось узнать про Бойко. Я пил с одним… старым знакомцем, не из студентов. Он теперь большой чин, близок к начальнику Швянтских тюрем. Твоего поэта пытались уже освободить, подложив бомбу, только та сработала раньше времени, убила охранника… Теперь его хотят, не теряя времени, тайно перевезти в Каменицу. Чтоб студентам не пришло в голову других идей вроде тех, о которых говорил пан Стацинский. Они собираются сделать это сегодня-завтра.
Каменица, старая военная крепость, стояла совсем недалеко от здания суда. Там содержали преступников, пока остландцы не построили собственную тюрьму, куда более вместительную. Теперь в Каменице держали только военных преступников и бомбистов. Но, кажется, и остландцы уже решили, что пером можно сражаться не хуже шпаги…
Корда задумчиво подкручивал усы.
– Если б я переводил его в Каменицу, от лиха подальше, то постарался бы это сделать под покровом ночи, чтоб не беспокоить сочувствующих…
– Ну, – Белта поднялся, – кто же мешает мне проехаться до города? Я не брал того коня с тех пор, как мы вернулись от Золтана, а конюхи боятся к нему подойти. Бедняга, наверное, застоялся…
Стефан и сам чувствовал себя закрытым в стойле. Дни он проводил в полутумане, как мучимый жаром больной, прячась от солнца и находя силы только на самое необходимое. Вечером сознание прояснялось, возвращались силы, и его тянуло в ночь – нырнуть в чернильные сумерки, ощутить на щеке прохладную ладонь луны. Поохотиться. Просыпалась жажда дела, которой он с трудом находил применение глубокой ночью. Просыпалась и просто жажда. Стефан сбегал в сад, чтоб не слышать так отчетливо дыхание спящих в доме – совершенно беззащитных перед ним.