«Я обещал не нападать на безоружных.
Этот – разве безоружный?»
Ах ты! Пока спорил с собой – пропустил удар, сабля гарда косо вошла под мышку. Стефан отступил, пошатнулся – но так и не дождался боли, в боку только легко закололо, словно он бежал. Гард, ухмыльнувшись, выдрал лезвие из его плоти, замахнулся для последнего удара – открылся и получил по ребрам.
– Кто ты? – Он повалился на колени, а Белта мог смотреть только на его стремительно намокающую рубашку. – Да что же ты такое…
Гард попытался отползти, вцепился взглядом в Стефана, будто надеялся, что, не отрывая глаз, сможет его сдержать – как дикое животное. Захныкал:
– Не надо. Не надо.
Стефан вздернул его за шиворот и долго смотрел бедняге в глаза, пока тот не расслабился, не обмяк. Тогда Стефан стал пить.
Напившись наконец – у него уже не было сил глотать, но предчувствие будущего голода не давало оторваться от похолодевшего горла, – он отер рот и ощупал то место, куда вонзилась сабля. На пальцах осталась кровь, но прореха только слегка намокла – царапина, еще немного – и совсем затянется.
«Да что же я такое…»
Непохоже, чтоб шум битвы кого-то разбудил; по крайней мере, к мосту еще не неслась стража. Здешние жители не из тех, кто выйдет на крики среди ночи. Стефан подтащил обескровленное тело к парапету.
«Тело, лышенное разума, но с постоянной жаждой», – вспомнил он.
Вспомнил – и обмер. Потом неохотно снова вытащил саблю, которую – он этого не помнил – успел убрать в ножны.
Гард у его ног был мертв, выпит досуха. Хуже ему уже не сделать, можно только упокоить, чтоб не явился за женой и детьми. И все же Стефан ощущал себя варваром. И сабля легкая, вряд ли перешибет кость, если только ударить со всей силы…
Пришлось бить три раза, и только на третий голова отделилась от тела. Немного красного, яркого вытекло на мостовую, блеснуло в лунном свете. Стефан поспешил столкнуть отрубленную голову с моста. Подумал, быстро перетащил тело на другую сторону и там перевалил через парапет.
Дай Матушка – теперь не встанет.
Огляделся.
Двоих тáйников он, кажется, убил; двое других если и живы, то без сознания. Его никто не видел, только конь, спокойно дожидавшийся хозяина, косил блестящим глазом. Чувствуя необыкновенный прилив сил, Белта запрыгнул в седло, не коснувшись стремени. Вороной сам с места перешел в галоп, понеслись мимо безмолвные улицы. Времени петлять не было, но Стефан сворачивал в улочки поуже, пока не выбрался на самую окраину, где дремали в ожидании рассвета редкие дома и сонно мычал скот. Тогда он дал коню шпор, и тот, будто только того и ждал, взмыл в воздух.
Он опустился на землю недалеко от назначенного места встречи – заброшенной мельницы на обмелевшем пруду. Мельница перестала работать, кажется, еще до его рождения. Колесо – там, где не прогнило, – было давно разобрано на доски местным людом. Однако говорили, что в полнолуние оно до сих пор мелет. Внутри и сейчас пахло мукой и мышами.
– Стан?
Вспорхнула птица. Откуда-то из глубины раздался надрывный кашель, а потом скрежетнуло огниво, и зажглась свеча.
Стефан сдернул наконец платок с лица.
– Матерь добрая, – воскликнул Бойко.
Через разбитый потолок в нутро мельницы, будто в колодец, глядела ночь.
– Так это вы… – Бойко облизал губы и снова закашлялся. – Вам я обязан своим спасением, князь. Не ожидал.
Он выглядел истощенным, волосы сбились в колтун, лицо восковое. Но хоть из робы успел переодеться в привезенный костюм. Когда он протянул руку за флягой, на оголившемся запястье оказался яркий, болезненный даже на вид след от наручников.
– Если я помог вам выбраться, то лишь для того, чтоб ваши студенты не подняли бузу раньше времени.
Бойко, собравшийся, со всей очевидностью, вскинуться в ответ на «бузу», забыл об этом и широко раскрыл глаза.
– Раньше какого времени?
– Того, когда подняться придется всем.
Бойко встрепенулся, как мокрая птица, одолженный плащ слетел с одного плеча.
– Вы, князь, собрались устраивать восстание? Не услышал бы своими ушами – не поверил бы…
– Собираюсь. И мне вовсе не улыбается, чтоб ваши студиозусы подняли на ноги городскую стражу.
Поэт приосанился.
– Студенческая армия Бялой Гуры – не ваша личная куча, князь. Боюсь, они не станут вам подчиняться…
– И не ваша. – Раздражение в душе нарастало. А ведь авторы кладбищенских романчиков пишут, как один, что созданиям ночи неведомы гнев и страх… – Даже если вы ее и создали. Армия принадлежит княжеству, и долг ваших студентов – поднять оружие, когда страна будет в этом нуждаться. Да и есть ли оно у вас, оружие?
Тот замялся. Ну конечно же.
– Впрочем, это мы обсудим позже. Сейчас ваше исчезновение обнаружат, и пойдут аресты. Есть у вас связной, которого мы можем предупредить? Пусть ваши… революционеры пересидят у друзей, а лучше – у тетки в деревне…
– Связной… – Поэт переводил глаза с набрякшими веками со Стефана на Корду и обратно. Белта мог лишь надеяться, что как следует оттер лицо от крови. – Мои связные вам не поверят.
– Поверят, если вы скажете, какие слова мне произнести, – вмешался Корда. – Боюсь, просить у вас кольцо или оберег…
Бойко театрально воздел руки.
– У меня ничего не осталось, кроме моих оков…
Стефана взяла досада.
– Или вы хотите, чтоб доблестную Студенческую армию переловили еще до завтрака?
Стан тем временем вытащил из седельной сумки бумагу и перо.
– Пишите. Я доставлю письмо вашему связному.
Доставит – и в поместье не возвратится, останется у пани Руты. Об этом они договорились заблаговременно. Хватит Корде скакать туда-сюда, будто вестовому.
Бойко снова закашлялся, да так, что по щекам потекли слезы; он вытер их и, щурясь, начертил несколько строк.
– Напишите им, чтоб пока держались тише воды и ниже травы. Пусть ждут сигнала, когда придет время.
– Что за время? – резко спросил поэт. – И когда вы успели заделаться столь ярым революционером?
За стеной послышался стук копыт. Бойко напрягся, едва не выронил перо. Корда дунул на свечу – и выругался, услышав разухабистый свист.
– Ах! Напугал, пес его…
Стефан выбрался наружу. В поводу у всадника шла смирного вида каурая кобыла. Увидев хозяина, Зденек перестал свистеть и несколько раз осенил себя знаком Матери, прежде чем спешиться.
– Что же это вы, князь, такое проклятое место выбрали? Или вы не знаете про эту мельницу?
– Тише, милициант. Пойдем…
Но Зденек заупрямился:
– Не пойду я туда, ваша светлость, хоть ножом режьте, а только там нечисто, и вы не ходите! Воронов разве не видели?
Стефан плюнул, оставил Зденека, а сам вернулся к своим спутникам.
– Мой человек полагает, что место здесь нечистое и лучше бы нам немедля его покинуть. Я с ним согласен. Пан Бойко, я бы рад предоставить вам убежище, но, боюсь, ко мне они в скором времени явятся…
Стефан почти кожей чувствовал, как утекает время.
– Благодарю, у меня уже есть убежище. Мне готовили побег… в случае успеха я должен был ехать в Старые Цветники…
– Кто там? Родственники кого-то из ваших студентов? Вы уверены, что это убежище надежно? Родня может не разделять революционных взглядов своих отпрысков. А вы – опасный гость…
– В этой стране куда больше патриотов, чем вам может казаться. – Бойко сверкнул лихорадочно блестящими глазами. – Или же у вас, князь, есть укрытие получше?
– Есть, – Стефан коротко рассказал ему о хожисте Ханасе.
Поэт нахмурился.
– Человек Вуйновича?
– Он, возможно, не знаток стихов, – заметил Корда, – но остландскую власть любит так же горячо, как и вы…
– Нам все равно придется действовать вместе, и вы должны были это понимать, когда создавали ваше… войско. Помните, что вы сказали тогда про крестьян и панов? Вы бессеребренник, вы только что вырвались из темницы – с вами они будут говорить охотнее…
Тот, поразмыслив, кивнул и тут же снова зашелся кашлем. Не ровен час, расхворается да и пропустит восстание…
– Мой человек вас проводит, вы можете ему доверять.
– Еще несколько часов назад я не мог представить, что стану доверять вам…
– В седле удержитесь? – Гнев на Бойко не прошел, но улегся на время, как после болеутоляющего.
Поэт пожал плечами. Его вывели, подсадили на каурую.
– Стефко, чего ты ждешь? – Друг резко, до боли сжал его плечо. – Ты не сможешь заночевать, слишком близко от дороги, тут будут искать, быстрее!
– Хорошо. Разъезжаемся!
Он вскочил в седло, оглянулся на остальных и дал ходу. Едва мельница пропала из виду, он натянул поводья, и конь забил копытами по воздуху, поднимаясь все выше и выше. Ночь уже почти выцвела, месяц стал тусклым, вот-вот хлынут из-за горизонта первые лучи, обожгут. Свежесть стала пронизывающей, даже он это заметил, хоть в последнее время почти не ощущал холода. Сгустившаяся, плотная тишина грозила вот-вот прорваться птичьим криком. Стефан дал шпор коню, поднимаясь ввысь, в ушах снова загудел ветер. Теперь обоих – и Стефана, и коня – подхлестывал страх, неразумный, идущий, кажется, прямо из крови. Стефан пригнулся изо всех сил к шее вороного, так свистело в ушах, сбивало дыхание. До дома не дотянуть, успеть бы хоть до сторожки у реки. Вон и деревня далеко, еще тусклый шпиль колокольни, сейчас загорится… быстрей, выше! Здесь, на высоте, совсем мокро, влага залепляет глаза… И уже близко, слава Матери, блестит тусклой лентой речка, все, пора спускаться…
Еле доскакал до сторожки. Чуть не кубарем свалился с лошади, плечом растворил хлипкие двери. Дом давно уж нежилой, как и запомнилось, ставни наглухо закрыты – хорошо… Подумалось: был бы голодный – не добрался бы так быстро… Стефан опустился бессильно на корточки у стены, перевел дух. Коня бы завести внутрь, обтереть, он же весь в мыле… Поднялся – и тут его будто ударили по затылку, и наступила темнота.
Он проснулся от галдежа птиц. Тело было тяжелым, жара наступившего дня придавливала его к земляному полу. За стеной беспомощно и тоскливо заржал конь. Ах, бедняга, так его и оставил, чудо, что не сбежал…