Когда Стефан, пошатываясь, вышел на порог, в лицо ударил беспощадный, обжигающий свет. Он невольно отпрянул. Ступить в этот свет немыслимо, нужно дождаться вечера и после уж ехать…
Плохой из тебя выйдет полководец, друг мой…
Стефан втянул воздух сквозь зубы и шагнул в наступивший день.
– Да что же это такое, – безнадежно сказала Юлия. – Посмотрите на себя. Вы же совсем обгорели…
Оказалось, вовремя он вернулся. Едва Стефан привел себя в порядок после ночных скитаний, едва намазал лицо и шею сметаной из кринки, которую принесла жалостливая Ядзя, как доложили, что к князю посетитель.
Вошедший отрекомендовался как старший агент сыска Длужской управы.
Неужели пришел из-за Бойко – так скоро? Да и зачем им посылать… агента сыска – отправили бы специальный отряд…
Тьфу ты, он успел уже забыть о нападении на дороге.
Простотой в одежде и отсутствием робости сыщик напомнил ему остландского секретаря. Тому должно было хватить ума продать перстень и уехать в глухую провинцию, пока не хватились.
– Вам удалось узнать, кто были эти люди? Откуда они взялись?
Тот вздохнул.
– Это, ваша светлость, дело весьма сложное. Бумаг на них не оказалось, и только по платью можно установить, что они не отсюда. И теперь это становится весьма деликатным делом… Будь они из местных, мы могли бы еще надеяться что-то разузнать.
– Не было бумаг, – повторил Стефан, глядя, как сглаживаются яркие полоски света, пробивавшегося из-за занавесей. Может быть, дождь пойдет… – Что же, они и границу переходили – без бумаг?
– Странные это были разбойники, ваша светлость. Позвольте спросить, нет ли у вас подозрений, отчего бы они могли за вами охотиться?
– Если бы у меня были подозрения, – Стефан внимательно глядел мимо сыщика, – я бы не осмелился их высказать. Так же, как и вы не осмелились бы ими поделиться. Давайте положим, что это были грабители.
Сыщик неуютно повозился в кресле, поддернул воротничок и сказал:
– Одеты они, и верно, были как грабители, да вот только я имел сомнительную честь изучить их оружие… Пистоли у них превосходные.
– Я имел счастье в этом убедиться. Превосходные пистоли и знак Разорванного на шее. Белогорцы такого не носят, у нас даже разбойники почитают Мать. Но, пожалуй, неудобно было бы обращать внимание на эти детали.
– И все же не они меня больше всего впечатлили. При одном из мертвых бандитов нашли амуницию. Представьте же мое удивление, когда я обнаружил, что запасные пули у мерзавца были серебряными!
От окна уже заметно тянуло влагой. Стефан позвонил, чтоб пришли и раздвинули занавеси.
– Вероятно, они все же знали Бялу Гуру чуть лучше вас. Тут и в самом деле полно нечисти. Одного из преступников на моих глазах загрыз оборотень. Останься у него в пистоле серебро, возможно, сегодня вам было бы кого допрашивать… Можете написать в столицу, что я случайно оказался на пути охотников за нечистью. Это будет безопаснее, чем… выдвигать гипотезы.
Когда сыщик ушел, Стефан вышел во двор и долго стоял под посеревшим небом, закрыв глаза и чувствуя, как по обожженным щекам стекает вода.
С обыском приехали уже под самый вечер. Услышав, как въезжают во двор, Стефан оторвался от письма чезарского посла, раздумывая – порвать его или же оставить. Остландская привычка уничтожать все личные бумаги сразу по прочтении не оставила его и здесь.
Посол сообщал, что и его вскоре после графа Ладисласа попросили из Цесареграда вон. Сожалел, что не нанес Стефану визита по пути в Чезарию – таким спешным вышел отъезд, да и на родине его ждали срочно. Однако ж он хотел заметить Стефану, что судьба послов, уехавших из Остланда, не так трагична, как тех, кто остался.
Домн Долхай погиб при самых таинственных обстоятельствах за несколько дней до моего отъезда. Не представляет сомнения, что он утоп, но, если тело его в самом деле вытащили из воды, никто не знает, как и по какой причине он там оказался. А ведь судьба была милостивее к нему, чем к любому из нас, – по крайней мере, та судьба, которую воплощает цесарь. Как Вы с легкостью можете себе представить, отъезд мой не только был поспешен, но и на время сборов отгородил меня от двора, и потому я лишен сомнительного удовольствия сообщить Вам подробности. Однако цесарская тайная служба, кою при нынешнем главе разве только годовалый ребенок может назвать тайной, получила приказ обыскать бумаги покойного. Если верить поднявшемуся шуму, долетевшему даже до меня, обнаружилось, что при жизни домн Долхай посвящал много времени наблюдениям за цесариной. Сам интерес к соотечественнице и дальней родственнице вполне невинен, однако особое внимание покойный уделял Вашим с цесариной встречам. О мертвых не должно молвить дурно, но замечу все же: я давно полагал, что интерес домна Долхая к цесарине простирается гораздо дальше, чем симпатия к соотечественнице. То, что из-за своей воспаленной фантазии он заподозрил Вас в том, в чем Вы, без всякого сомнения, неповинны, это только подтверждает. И все же теперь результатами его наблюдений – весьма скудных, как я успел понять, – заинтересовался и свет, включая самые темные его уголки. Ваша достойная восхищения привычка избегать соблазнов теперь сыграла дурную роль. Если раньше в Вашем одиночестве винили гордость или же тесную дружбу с цесарем, не оставляющую места другим чувствам, теперь в нем видят злое намерение и обсуждают, как ловко Вы скрывались, обманывая лучшего друга. Замечу еще раз, что слышал я это далеко не из первых уст – но из тех, которые и Вам, без всякого сомнения, знакомы. И если ноты в этих устах звучат гораздо вульгарнее, то мелодия обычно сохранена.
Я пишу это Вашей Светлости, чтобы предупредить, но и для того, чтобы Вы знали: у Вас был союзник при остландском дворе во времена мира, и еще горячее этот союзник будет Вас поддерживать во время войны…
Что ж, логично. Стефан прибыл в Цесареград вскоре после женитьбы Лотаря. И никогда не скрывал, что привязан к Лоти. Ребенок – вылитый Лотарь, и доказать иное было бы трудно, но иногда достаточно заронить сомнения… Одно дело – идти к цесарю и утверждать, что его сын – вампир, другое – что сам Лотарь стал жертвой заговора кровососов. Тем более если бы Стефан ничего не смог отрицать, убитый на дороге анджеевцами…
А цесарь не удивится новому предательству.
Он подумал, положил письмо в карман домашнего халата и вышел на крыльцо.
На сей раз отрядом руководил молоденький офицер, который робел и обильно извинялся.
– Мы ищем беглого преступника Рудольфа Бойко. Он сбежал из крепости и наверняка не успел уйти далеко.
– Бойко? Поэт? Да ведь из него никчемный беглый каторжник. Что же он, перо использовал вместо отмычки?
Офицер едва удержался от смеха, но тут же лицо его сделалось серьезным.
– Мне чрезвычайно неловко, ваша светлость, – уши у него и правда покраснели, – но у меня приказ. Бойко как сквозь землю провалился, его нигде не могут найти, а поскольку ваш дом был всегда известен патриотическими настроениями…
– Последние семь лет я провел в Остланде. Каким именно патриотизмом я известен?
Офицер покраснел пуще.
– Мы постараемся причинить вам как можно меньше неудобств, – стал он обещать, заглядевшись на Юлию. Та стояла с деревянным лицом, придерживая у горла шаль, хоть было жарко. Когда отряд, стараясь не шуметь, поднялся по лестницам и зашуршал, захлопал дверцами в комнатах, она вышла на террасу.
– А он в вас влюбился, – шепнула Ядзя. – Теперь еще чаще приезжать будет, свое потерянное сердце искать.
– Как же противно, – куда-то в пространство сказала Юлия.
Солдаты оставались долго. Сперва обыскивали дом – разворотили ящики секретера в поисках «возможной переписки», после искали по всему поместью, обшаривая парк и заглядывая в каждый амбар. Стефан велел слугам предупредить Стацинского, и у того хватило ума скрыться – Марийкин флигель оказался пустым.
Следующий день выдался пасмурным, с утра зарядил дождь, но скоро прошел. Стефан писал письма в отцовском кабинете и на шум за окном сперва не обратил внимания. Только осторожный стук в дверь оторвал его от занятия.
На пороге оказался встревоженный пан Райнис.
– Прошу прощения, что побеспокоил, ваша светлость. Но тут приехал мальчишка от пана Грехуты. Кажется, плохо там…
Мальчик – босой, заплаканный, с темными разводами на лице – прискакал на тщедушной кобыле. Объяснить он поначалу ничего не мог, потому что не переставал икать. Понадобилась рюмка разбавленной сливовицы, чтоб он немного пришел в себя.
– Ну, давай, расскажи князю, что у вас там случилось…
– А‐а, – тот заговорил, все еще запинаясь, глядя себе под ноги и теперь уже откровенно стесняясь Стефана. – Они з-залетели в ворота, кричат… Х‐хозяина вытащили… где, мол, разбойники. А он с-сразу тогда Вилку с р-ребятами велел т-тикать. А о-они, – ребенок судорожно всхлипнул, – они хо-хозяину говорят… все равно мы знаем, ты с-сам зачинщик… И… и… и прямо его… Прямо на воротах… Ч‐чтоб все видели… – Он опять разрыдался. – А чего они… Дядька добрый был…
– Коня, – велел Стефан. – Живее!
«Что же это творится. Что творится на моей земле».
Черныша пришлось оставить в конюшне, он был вялый, шевелиться не желал. Стефан и сам двигался словно через толщу воды, и только гнев удерживал его на плаву.
Пан Райнис без лишних слов поехал за ним.
– Может, людей взять, ваша светлость?
Белта только отмахнулся. И рванул во весь опор, едва не погнав коня с ходу на небо. Да только небо дневное, светлое, несмотря на тучи, а рядом скачет управляющий…
– Не успеем, князь, – прокричал пан Райнис, – туда полдня езды… Уже не успели!
Стефан не ответил, только дал коню шпор, и скоро управляющий отстал.
Воспаленными глазами Стефан вглядывался в даль, ожидая увидеть зарево. Ехать не полдня, чуть меньше, но это значит – молодчики появились на рассвете… Если бы хотели пустить красного петуха – давно бы уже пустили. Но в той стороне было серо, как и повсюду.