И Юлия на фоне этого богатства листьев и трав была будто нарисована специально для него. Тонкая, прямая, бледная, как хозяйка Длуги. Увидев его, она сошла с крыльца.
– Как безветренно сегодня… Не люблю такие ночи. Луну застит красным, и все замирает, будто ждет, чтоб случилось плохое…
– Юлия, я хотел поговорить с вами. Отчего бы на осень вам не съездить в Чезарию? Вы так устали, а там солнце, морской воздух… В Монтелле живут Марецкие, они будут рады вас принять на месяц-другой…
Она не стала ни расспрашивать, ни протестовать. Сказала просто:
– Значит, все решено?
– Боюсь, что так.
Юлия сошла со ступеней, встала рядом, положив руку на перила.
– Что ж, мы все видели, что к этому идет. Но отчего вы решили, что я куда-то поеду? Когда вы собираетесь принимать гостей в моем доме?
– Вы теперь свободны… и вашего состояния никто не посмеет отнять. Но здесь вы не сможете жить спокойно и уж тем более – счастливо. – Он вздохнул. – Бяла Гура теперь не слишком счастливая земля.
– Я знаю об этой земле не меньше вашего, Стефан. Вы будто забываете, что я сама белогорка, и жила здесь все последние годы, и видела, что творилось.
– Да, – сказал он. – Разумеется. Простите…
Она спохватилась.
– Ну вот, теперь я вас обидела.
– Я лишь хотел, чтоб вы были в безопасности.
– Вот как. Ну и я для вас хочу того же – так скажите, это заставит вас отказаться от ваших планов?
Он увидел ее страх – видно, она давно таила его и не смогла больше, выпустила наружу – увидел в побледневших закушенных губах, в опущенных глазах, не желающих на него смотреть. Лютый, беспомощный страх – за него.
– Юлия… – сглотнул. Захотелось наговорить утишающей, успокаивающей ерунды, только бы этот страх прогнать. Но ей лгать он не имеет права. Да она и не по- верит…
– По заветам Матери, – голос ровный, а губы дрожат, – каждая из нас должна обустроить дом и дать миру новую жизнь… Где же мы наберем столько жизней, когда вы так неразумно их расходуете.
Она подошла ближе.
– Я люблю вас, Стефан, – сказала она. – И хочу, чтоб вы это знали. Возможно, вы могли принять мои чувства к вам за семейную привязанность, за жалость к раненому… Это не то.
Она зябко обняла себя за плечи, хотя в саду было не холодно. Посмотрела в темное небо.
– Юзефу не за что злиться на меня. Матерь свидетель, я его любила как могла. Да и как же, – она запнулась, – кто бы мог его не любить? Только вот детей нам Матушка не дала – но против ее воли что сделаешь? Я ведь и на Белую Гору поднималась, вымаливала…
Она на мгновение замолчала, а потом проговорила решительно:
– Может, за то она меня и наказала. Да только что бы я с этим сделала? Я хочу, чтоб вы знали. Если уж все это… начнется. – Стало душно, как перед приступом. – Я люблю вас, – повторила Юлия. – Наверное, с самого первого раза… Помните, я тогда споткнулась на этих ступеньках, а вы меня поддержали?
Стефан стоял как оглушенный. Больше самого признания он был поражен ее смелостью, открытостью; насколько храбрей его она снова оказалась, насколько благородней. Горло сжалось, и через мгновение Юлия снова вытирала ему щеки ладонью, как тогда, над могилой собаки.
– Ну что вы, Стефан… разве я за этим… Ну что это…
Он думал, что сможет уйти, справиться с этим, как справлялся с жаждой. Отступить, поблагодарить ее, объясниться – раз уж не хватило духу сделать это первым. И объяснить, что слов ему довольно, это и так куда больше, чем он заслуживает. Не трогать ее.
Ничего не вышло.
Вместо этого он схватил ее руку, прижался губами к запястью; с яростью, которая испугала его самого, целовал ее губы, лоб, виски, покрасневшие от усталости глаза.
– Юлия… Юленька… Я же никого так, Мать свидетель, никогда… Вы не знаете, как я думал о вас, каждый день, каждый…
Задыхаясь, он вжимал Юлию в себя, а она не отстранялась, не ускользала, обняла за шею – после всех его снов настолько реальная, что в нее трудно было поверить. Губы его касались без разбору ее волос, шеи, воротника платья. С этой жаждой никакая жажда крови сравниться не могла. Не стало Стефана, он был штормом, селем, прорвавшим плотину, где уж тут остановиться…
Восстания. Революции. Ерунда-то какая, Матерь добрая…
Не оставлю.
Не отдам.
Юлия…
Только вот детей нам Матушка не дала…
Значит, можно, можно хотя бы сейчас, хотя б один раз не отрываться друг от друга, а что до вины…
Пусть. Что отцу теперь до них, а если есть вина – так она на Стефане, пускай, его уж дальше не проклясть…
Он подхватил ее с земли, вжался лицом в плечо, целуя прямо через ткань платья.
Черного платья. Траурного.
Стефан в толк не мог взять, как хватило у них сил разомкнуть объятья, отойти друг от друга – хотя б на шаг. В саду было тихо, слышно только их тяжелое дыхание, да где-то в ветвях угукала птица.
– Я не могу. Не имею права.
– Я знаю, – сказала Юлия.
Она прижала ладонь к его груди, то ли удерживая его на расстоянии, то ли успокаивая разбушевавшееся сердце.
– Все еще больно?
Он накрыл ее руку своей.
– Теперь нет.
Глава 20
Стефан готов был поспорить, что Девичью бухту предложил кто-то из своих, хотя бы по той причине, что за пределами Бялой Гуры ее мало кто знал. Стефан и сам помнил только, что Чеговина посылала туда корабль в помощь Яворскому, но он так прочно засел на прибережных камнях, что снимали его с мели уже остландцы.
Прадед Лотаря, который вел войну с Бялой Гурой, пытался как-то послать туда свои отряды, но те поредели, перебираясь через Скелетов Хребет, и больше таких попыток не предпринималось. После поражения в прошлом восстании несколько отчаянных голов бежали с этого берега во Флорию, заплатив рыбакам последним золотом. Их вывезли на шхунах в открытое море, где ждал корабль. Обычно же здесь ходили только рыбацкие лодки, охотящиеся за треской.
Марек эту бухту и в расчет не принимал.
И все-таки – если там нельзя высадить армию, то вполне можно выгрузить ящик с «игрушками».
Оставалось только гадать, кто именно везет этот ящик. Ладислас имени не дал из вполне понятных опасений. Все, что они знали, – где и когда ждать корабль. Стефан все же позволил себе надеяться, что перевозчик, кем бы он ни был, доставит и вести от брата.
У Вилка, который по приказу ныне покойного пана Грехуты отсиживался в лесах, оказалось богатое контрабандистское прошлое – только женившись на рыбачке из Бухты, он вернулся на родную землю и оставил это ремесло. Стефан послал за ним мальчишку. На вид Вилк оказался на удивление тщедушным мужичком, и не подумаешь, что разбойник и контрабандист. Он опустошил в одиночку графин с рябиновкой на столе, пожелав «помянуть несчастного пана», и пускал слезу всякий раз, как доводилось заговорить о повешенном хозяине. Видно, они с помещиком при жизни были накоротке, оттого Грехута и позвал его на охоту за остландцами.
Вилк тяжело вздохнул, допил рябиновку, высоко подняв рюмку, чтоб слить в рот последнюю каплю. Ударил рюмкой по столу.
– Да если тебе надо, твоя светлость, так ты скажи Вилку. Все равно я там кой-какие пути знаю, хоть дело это ненадежное и мне не нравится. Но уж если так надо…
Надо ли, Стефан не знал. Знал одно – в корзинах подаренные «игрушки» вряд ли получится вывезти.
Но не удивился, когда пан Райнис получил письмо из тех краев, где говорилось, что большая партия трески, давно уж заказанная управляющим, направляется к берегу на барке «Мирабела». Все, что следует сделать пану Райнису, – послать кого-то, чтоб забрал груз, который для пущего удобства доставят прямо в Горувки – городок по «эту» сторону Скелетова Хребта.
– Тебе туда, панич, ехать не стоит, – сразу сказал пан Ольховский. Стефан был глупо благодарен ему за это обращение – как будто отец еще был жив. – Незачем. Вот пан управляющий с милициантами пусть едет. Дороги неспокойные, не ровен час, кто-то на нашу рыбку посягнет… Пусть милицианты охраняют, а тебе, князь, не к лицу.
Стефан ходил взад-вперед по комнате, не в силах остановиться. Как заводной барабанщик, принадлежащий наследнику, – как-то раз игрушку заело, и барабанщик описывал круги по кабинету Лотаря, пока не сломался окончательно. Воспоминание застало Стефана врасплох – настолько оно было не отсюда. Он сбился с шага, сел – к облегчению присутствующих.
– Положим, они довезут… рыбу. А если не сумеют подойти к берегу, ошибутся, если, в конце концов, попадутся патрулю?
– Кто их знает, светлый князь, – заговорил пан Райнис. – А только с письмом они прислали мне накладную на рыбу. К накладной не придерешься. Отчего бы патрулю обращать внимание на обычное рыбацкое судно, мало их там?
– «Мирабела»… – Стефан покачал головой. – Это что же, чеговинское судно? Его сейчас вообще не подпустят к нашим берегам…
Снова пан Райнис:
– Судя по бумагам, этот кораблик приписан к порту Казинки. Они ведь там, прошу извинения, не полные дураки…
– Тогда им не стоит и таиться, они могут прийти в Бухту хоть среди бела дня. – Пан Ольховский адресовал Стефану многозначительный взгляд. О том, чтоб путешествовать днем, не стоило и думать.
– Хорошо, – заговорил Стефан. – Пан Райнис, возьмите своих людей из тех, кто не болтает. Да, пожалуй, еще Зденека.
– Вот уж у этого рот не закрывается, – заметил пан Райнис.
Насколько Стефан знал, о поездке на мельницу Зденек не сказал ни одной живой душе.
– Вилк тоже пригодится – на случай, если корабль придется встречать вам и понадобятся тропки. Только, ради Матери, не давайте ему пить.
Пан Райнис деловито кивал.
– Повозки крепкие возьмем, чтоб хватило. Да только сюда я эту «рыбу» не повезу. Обыски уже были…
– И еще будут, – кивнул Стефан. – Отвезете в лес, людям Грехуты. Вилк покажет вам, куда ехать. Приедете – пошлете за мной.
– Вешницу бы тоже нас проводить. Груз-то под покровом будет…
Среди гардов наверняка были люди, способные сорвать покров с любого груза. Стефан этого говорить не стал. Пан Ольховский сказал, потянувшись: