Они уже порядочно оторвались от преследователей, когда Маледетто на всем ходу споткнулся и Корда вылетел из седла. Стефан соскочил с коня, кинулся к другу.
– Можешь встать?
– Сейчас, – поморщился Корда. – Вот же проклятая скотина!
Стефан подхватил его, поднял. Левая бровь у Стана оказалась рассечена, на лице – кровь. Он пошатнулся, попытался вскочить на лошадь, но нога выскользнула из стремени.
– Осторожней! – Стефан поймал его, подсадил, на сей раз Корда удержался.
Грохотнуло. Свистнуло у самого уха.
Маледетто, снова обретя всадника, бросился вперед. Стефан запрыгнул в седло – и только прянувший в сторону Черныш спас его от выстрела.
– Приказываю остановиться!
Стефан обернулся, выстрелил – но пулю унес ветер.
Теперь дорожка шла резко вниз, выстрелы участились. Из-за заросшего колокольчиками холма на них вылетели двое.
– Сто-ой!
Треск. Стефану обожгло бок; Корда вскрикнул. Сзади подбирались остальные. Ах ты, пес…
– За мной! – Он рванул поводья, резко уходя вбок. Корда бросился за ним. Слава Матери, в сознании…
– Куда?
– В руку…
Запах крови совсем рядом.
– Держишься?
– Держусь. – Голос звучал сдавленно.
– Лети, Стан. Лети, пока не видят! Садись, где сможешь, я найду тебя! Ну!
Корда вздохнул, снова покачнулся и натянул поводья. Маледетто, заржав, поднялся на дыбы – да так с места и прыгнул в ночь. Стефан придержал Черныша, обернулся – и увидел молоденького гарда, огромными глазами смотрящего в небо.
Он не собирался убивать гарда, просто ранить, чтоб решили, будто привидевшийся ему всадник в небе – просто бред. Обездвижить, и только, чтоб солдаты, занявшись своим, отвлеклись и дали ему взлететь.
Но он забыл о голоде. Стефан выстрелил почти в упор, попал гарду в плечо. Тот споткнулся, пролетел несколько шагов вперед.
Слишком близко.
Слишком яркий запах.
Дальше Стефан не помнил. Сознание будто помутилось. Он пришел в себя стоящим на коленях и будто укачивающим холодеющее тело, машинально облизнул губы, по которым текло, ощутив сытость и необыкновенную бодрость.
Таким его и застали вылетевшие из-за деревьев солдаты. Они замерли, с детским ужасом глядя на Стефана. Косынку он сорвал с лица – должно быть, мешала пить, – и державники смотрели теперь без помех ему в лицо.
Стефан вскочил, ринулся к спокойно стоящему Чернышу и прыгнул в седло. Не слушая ни криков, ни выстрелов, он направил коня по прерывистой тропке и, едва оторвавшись от погони, рванул в небо.
Отыскать Корду оказалось непросто. Стефан кружил на Черныше над бором, пока не увидел место, где верхние ветви сосен были поломаны. Там он и опустился на землю, а после находил свой путь по тускло блестевшим в траве каплям крови. Вехи понадежнее, чем крошки хлеба, птицы их не склюют – лишь такие, как Стефан, на них позарятся.
Стан сидел, привалившись спиной к иссохшей сосне у маленького озерца, вернее – лужи, разлившейся меж деревьями. Вода здесь была застоявшейся, покрытой ряской. Корда, очевидно, пытался пить ее, бледное лицо было измазано в тине. Под мышкой у него расплылось темное пятно, которое Стан тщетно зажимал рукой.
Стефан соскочил с коня, кинулся к другу.
– Сильно тебя? Покажи…
Но едва он опустился на колени рядом со Станом, тот зажал рану еще крепче и попытался отодвинуться назад. Застонал, неловко двинувшись. На лбу и над усами блестели капельки пота.
Стефан резко опустил руки, отступил на шаг. Проговорил растерянно:
– Что ты… – Он отер рот, и рука тут же стала темной от крови. – Я ведь уже… Я не трону тебя, Стан. Прошу тебя, ты ранен, позволь мне помочь.
Тот тяжело дышал. Возможно, страх в его глазах Стефану только почудился.
Но ведь он и того гарда не собирался трогать…
– Пить, – попросил Стан.
– Сейчас. – В притороченной к седлу фляжке был эликсир, абсолютно бесполезный. Стефан без сожаления выплеснул его в траву и набрал мутной воды. Наклонившись над озерцом, он сам едва не отшатнулся. На него глянуло чудище – белое, с торчащими клыками и вымазанными в крови губами и подбородком. Он быстро ополоснул лицо и вернулся к другу.
Корда пил жадно – как только что он сам – и после уже спокойно позволил осмотреть рану. Пуля пробила плечо навылет. Стефан, как мог, очистил и перебинтовал рану, приспособил платок для перевязи. Сейчас близость разлитой крови не волновала, как человека, только что пообедавшего, не привлекает запах еды.
Но он не мог не понимать, что Стану повезло.
Он был зол – на себя, на Войцеховского, на всю вампирью братию – за то, что ничему его не научили. Владей он по-настоящему Зовом – смог бы внушить другу, что ему не больно.
– Умойся получше, – глухо сказал тот, – я-то привык, а люди не поймут…
Стефан вернулся к озерцу и долго оттирал лицо и руки. Впрочем, на плаще кровь осталась все равно.
– Ничего, они подумают, что это моя. – Стану было явно неловко за свой недавний страх. Он с трудом встал и пошел к лошади. Стефан хотел посадить его в седло перед собой, боясь, как бы друг не упал, но тот отказался.
– Тебя видели? – спросил Корда. – Когда ты…
Стефан отвернулся, снова наполнил флягу.
– Там было темно, – сказал он, не оборачиваясь.
– Так они видели тебя? Твое лицо?
– Я же сказал, там было темно!
– Матерь добрая, – пробормотал Корда. Он стоял на неверных ногах, здоровой рукой уцепившись за седло.
– Я тебе помогу. – Стефан осторожно подсадил его в седло, стараясь не потревожить рану. – Они видели меня, – сказал он уже чуть с меньшей досадой, – но вряд ли могли узнать в лицо.
«Даже ты не узнал», – осталось непроизнесенным.
– Мы поедем за остальными?
– Поедем, – твердо сказал Стефан. – Я хочу, чтобы пан Ольховский посмотрел твою рану.
Вдобавок он хотел понять, насколько правдивым оказался сон.
Отправились по земле и, когда нагнали своих, уже забрезжило утро. Экспедиция остановилась на привал у самого тракта, расставив на всякий случай часовых – те едва не застрелили собственного князя.
– Как же вы нас нагнали? – изумлялся пан Райнис.
– Мы выехали почти сразу за вами, – соврал Корда. От начинающейся лихорадки он стал словоохотливым. – Его светлости, видите ли, приснилось.
– Что приснилось, панич? – спросил пан Ольховский, усаживая Стана около костра.
– Гарды на дороге.
– Сон, смею заметить, оказался в руку, – сказал Корда и фыркнул.
– Шутник. – У Стефана немного отлегло от сердца. – Вы поглядите на этого остроумца.
– А мы вас слышали, верно? – сообразил пан Райнис. – Слышали выстрелы из леса, подумали – разбойники…
– Да уж, из нашего князя вышел отличнейший Янко Мститель…
Тут пан Ольховский присел рядом с ним и стал заговаривать рану. Стан замолк и через несколько минут начал клевать носом.
– Зря мы, конечно, поехали среди ночи. Но мы долго просидели в порту – хотя не порт это, а одно название. Больше волокиты, чем страха, честно вам скажу… Ну и решили срезать через лес, чтоб к утру быть в Чарнопсах…
– А я вам говорил, что не доедем мы к утру до Чарнопсов, – укорил Вилк, вытаскивая из углей испекшуюся рыбу. Он осторожно разворошил лопухи и, нацепив рыбу на ветку, подал угощение Стефану. – Не побрезгуй, твоя светлость. Треска самая что ни на есть.
Пришлось отговориться, что драка отбила ему аппетит.
Самборский и его спутники сидели у костра в общем пиршестве участия не приняли, только передавали друг другу серебряный кубок с горячительным.
Последний раз они виделись с Самборским, когда цесарь, все еще навеселе от внезапной матушкиной смерти, повелел выпустить из крепости и вернуть на родину нескольких офицеров Яворского. Стефан помнил, как ждал у крепости на соленом ветру, кутаясь в шубу, – и как наконец ворота крепости открылись и их вывели: в порванной барве – той, видно, что носили они на поле боя, серолицых, будто покрытых пылью. Молодой Самборский еле держался на ногах, то и дело сгибаясь от сильных приступов кашля. Стефан не мог – не имел права – смотреть на них сверху вниз, он тут же соскочил с коня. Они искренне благодарили Стефана за освобождение, но говорили с ним как с великодушно настроенным цесарским вельможей. Он чувствовал, что так же искренне они пытаются смирить злобу, вызванную отчаянием и мыслью о разнице в их положении. Стефан уже притерпелся к Остланду, обвыкся в дворцовой роскоши и черпал утешение в дружбе с Лотарем. И в тот момент он осознал, что каждый день, проведенный – сперва в невольной праздности, за флорийским романом или письмом к отцу, после – в лихорадочной деятельности, затеянной Лотарем игре в «новый двор»; каждый вечер, проведенный с другом или за «Рошиором» у Ладисласа, для этих людей был зарубкой на стене выстывшей камеры, еще одной уступкой безнадежности. И ничто не в силах было стереть это различие между ними: ни подведенные прямо к крепости кони, ни дорожные паспорта, что сам он выправил. Когда Стефан пригласил бывших пленников к себе в дом – хотя бы на несколько дней, пока здоровье молодого князя не поправится, – они отказались. Не остландским, мол, климатом лечить чахотку.
Вряд ли это прибавило Самборскому любви к Белта. Стефан не помнил уже, отчего двум семьям вздумалось рассориться. Самборские были, как и Белта, с первой скамьи Совета, на гербе у них с высокой скалы смотрел белый сокол. Уже несколько сотен лет хроникеры тщетно пытались установить, чей род древнее. По рассказам, вражда их шла с того дня, когда князь Филипп Белта женился на Агнешке из Лешневских, с детства обрученной с наследником Самборских. С тех пор у обеих семей накопился в адрес друг друга изрядный список обвинений. И хотя сегодня отравления и убийства на пиру остались в прошлом, сблизиться у двух родов не получалось. Старый Самборский, пока не сошел в могилу, неустанно обвинял и Стефана, и его отца в предательстве, в том, что не постеснялись вымаливать у цесарины прощения. В том, наконец, что Стефан безбедно жил у цесаря под боком, тогда как молодой Самборский страдал в крепости. Старик многих настроил против Белта – сложное ли это дело в княжестве, где почти каждая семья после восстания недосчиталась мужа, сына или дочери. Будь тогда выборы, многие, без сомнения, отдали бы голос за Самборских. Но старый князь умер, оставив после себя одни долги. Молодой же не спешил возвращаться из Чезарии, куда уехал поправлять здоровье. Должно быть, там он и сошелся с Мареком…